Словом, Кант в основном ориентируется на Монтескье, который на примере Англии показал, что свобода граждан невозможна без разделения законодательной, исполнительной и судебной властей[34] . Но Кант говорит не о функциональном обособлении и балансе, а об органическом членении a priori единой воли всех в такую целостность (universitas) гражданского состояния, которая представляет собой всеобщим образом объединенную волю как отношение законодателя (народа как суверена) к правительству и судопроизводству. Это - иная мысль по сравнению с гоббсовым оправданием деспотической практики правления. Она находится в русле руссоистской идеальной теоремы "гражданского союза"[35] и Кант, уже совсем не руссоистски, ссылается на структуру общей посылки практического силлогизма, которая не может быть одновременно принципом особенного в меньшей посылке[36] . Правительство, которое было бы одновременно и законодательствующим аргументирует Кант проводимое различие, "следовало бы назвать деспотическим в противоположность патриотическому, под которым, однако, подразумевается, не отеческое...а отечественное (regimen civitatis et patriae)"[37] . Кант ссылается теперь на принцип правовой самостоятельности, выводимый из принципа прав человека, поскольку патриотически управляемое государство, хотя и обращается со своими подданными как с членами одной семьи, но в то же время относится к ним как к гражданами государства, т.е. по законам на собственной самостоятельности, каждый из них сам по себе господин и не зависит от абсолютной воли другого лица - равного ему или стоящего над ним". Отсюда для судебной власти вытекает независимость, для законодательной и исполнительной властей - разделение и правовая обязанность правителя подчиняться воле законодателя: "властитель народа (законодатель), следовательно, не может быть одновременно правителем, так как правитель подчиняется закону и связал им, следовательно, другим лицом - сувереном"[38] . Кто бы его ни представлял, монарх или народ, властитель не может быть никогда правителем, законодателем и судьей в одном лице. И тем не менее это рассуждение заканчивается утверждением, что в объединении трех различных видов власти заключается благо государства (salus reipublicae), под которым Кант понимает не благо или счастье граждан, а гарантию правового состояния - "высшая степень согласованности государства устройства с правовыми принципами, стремиться к которой обязывает нас разум через некий категорический императив"[39] .
III
"Степень" означает "действительную модификацию" в такое состояние (status), позицию, когда некто рассматривается в такой отнесенности к другим, из которой можно вывести "закон его отношений". Понимаемая таким образом позиция равнозначна положению (Positus) в смысле расположения (Station), общего местопребывания, где каждый находится в отношении к кому-то. Положение или расположение, пишет Кант в черновиках к международному праву, "должно включать принципы, применимые к каждому состоянию"[40] . Мы знаем: это универсальные принципы прав человека, принцип ограниченной законом свободы как единственного прирожденного права с вытекающими отсюда принципами равенства и самостоятельности всех, которые лежат в основе "возможных форм правового состояния" и внутренне так связаны между собой, что, если "недостает хотя бы одной в ограничивающем внешнюю свободу законами принципе", неизбежно рухнет все здание правопорядка[41] . Во избежание этого необходимо, чтобы понятие прав человека не ограничивалось внутренним государственным устройством народа, а было распространено на отношения народов и государств"[42] . Без такого распространения будет иметь место перманентная деградация в естественное состояние войны между государствами и тщетными окажутся усилия учредить гражданское состояние. Поэтому долг права повелевает преодолевать межгосударственное естественное состояние войны и искать связи между народами в целях гарантии длительного мира[43] .
Это - предмет международного права, которое по Канту лучше было бы называть правом государств, и которое как таковое охватывает не только отношение одного государства к другим в целом, но и отношение отдельных лиц данного государствах к таковым другого, вообще всех других государств. Все же Кант сохраняет понятие народа для членов государства, массы людей, которые "могут быть представлены как если бы они были уроженцы [данной] страны по аналогии с "происхождением от общего рода (congeniti). Хотя они и не таковы" (53). Как можно заключить из этого "как если бы", мы здесь также имеем дело с политически рефлектирующей способностью суждения, предполагающей и в будущем многообразие отечеств, не умещающихся в узкие рамки революционно истолкованного понятия государства-нации (или даже романтического понятия народного духа).
Можно и даже должно так интерпретировать потому что естественные отношения рождения и происхождения являются предфактической данностью практически-правового познания, без признания которой философское познание "из понятия разума" (в духе идеи универсального права человечества) превратилось бы в закостеневшую идеологию. Вычлененной под этим углом зрения идее отечества можно противопоставить идею родины (Mutterland), позволяющей рассматривать представителей народа или нации как "родившихся от общей матери (республики)" и составляющих "одновременно семью (gens, natio)", и сделать это можно не изменяя взгляда на предмет. Напротив: они дополняют друг друга. То, что в "учении о праве" именуется отечественным правлением (regimen civitatis et patriae), в сочинении "К вечному миру" называется "республиканскими формами правления". Они основываются на одном и том же принципе внутригосударственного разделения исполнительной и законодательной власти, который в отличие от необузданных тенденций абсолютистской государственной власти к военному подавлению других государств с целью мирового господства открывает в идее союза мира (foedus pacificum) подход к тому, чтобы переводить формы межгосударственного насилия в практически необходимые правовые процедуры.
Сам Кант выражается негативно, говоря о "суррогате гражданского общественного союза", что по видимости указывает на прямую связь его мыслей о мире с мечтой просветителей о мировом государстве[44] . Но только по видимости. В действительности Кант выступает не только против гегемонистских мечтаний об универсальной монархии и тщетных попыток противостоять им путем дипломатических поисков равновесия европейских держав, но также против космополитических фантазий об универсальной республике. В "Учении о праве" речь идет о "Союзе народов на основе идеи первоначального общественного договора", который не имеет суверенной власти (как в гражданском состоянии), а должен представлять собой товарищество (федеральность). Имеется в виду "Объединение некоторых, а именно, европейских государств", которое в соответствии с jus publicum europaeum должно стать постоянным конгрессом государств, чтобы осуществлять публичное право народов разрешать споры между собой цивилизованно, как бы судопроизводством (Кант ссылается на образованную после Вестфальского мира апелляционную инстанцию - собрание генеральных штатов в Гааге, рассматривавшую всю Европу как единое федеративное государство"[45] ).
Если путь к универсальному правовому порядку проходит обозначенные стадии и каждая вбирает принципы права человечества, то его нельзя преодолеть одним прыжком от всеобщей декларации прав человека к безраздельному господству разума от имени универсальной республики. В соответствии с выделенными им тремя возможными формами правового состояния Кант, отталкиваясь от преодоления патримонального правления патриотическим (т.е. изначально республиканским), через реализуемый в обществе союз граждан подводит к добровольному объединению в союз народов[46] , охватывающий всю землю. Переход от одной стадии к другой означает продвижение вперед в реализации идеи права. В ее свете патриотически настроенный гражданин государства предстает во всем блеске гражданина мира, прокламирующего свою солидарность со всем человеческим родом: "Мыслить себя согласным членом мирового сообщества, на основе права гражданина - самая возвышенная идея, которую человек может помыслить о себе и которую можно мыслить не без энтузиазма"[47] .
Это высказывание Канта находится в контексте его анализа французской революции. Оно дает нам возможность, обобщая сказанное ранее, дать ответ на вопрос о совместимости универсализма прав человека с патриотизмом. Кантовские размышления неизменно направлены на то, чтобы отграничить энтузиазм, с одной стороны, от политического фанатизма, а, с другой, от космополитических фантазий. Если энтузиастическое чувство, как предполагает Кант, является следствием уважения к закону права, в котором благодаря кодифицированию прав человека обнаруживает свою действенную силу нравственно законодательствующий разум, то ему нет нужды исчезать в высотах утопических грез. Сочувствие закладываемому в современных ему декларациях прав человека союзу граждан является не слепым возвышением к мысли о человечестве, наступающим в результате избытка чувств (как то утверждает Леотар о кантовском понимании энтузиазма), а снижением - движением "перехождения" ("Ubergehens), в сторону конечной остановки, которая задана природой и заключается в совместном пребывании народов на обжитой ими земле.