Александром были упразднены юридические привилегии македонцев над воинами и офицерами других национальностей, им предпринято усилие по ассимиляции высшей прослойки своей армии и персидской знати. Проявляя участие в частной жизни своих подданных, Александр распорядился, чтобы семьдесят его военачальников взяли в жёны намеренно им самим отобранных красивых персидских девушек. Потом это сделали и другие офицеры. Внезапная смерть великого военачальника повлекла за собой крутое изменение взятого им направления. Привилегированное положение македонских офицеров было тут же восстановлено, а из семидесяти навязанных Александром браков крепким явился только один – брак будущего основоположника династии Селевкидов, Селевка I Никатора. Селевк чистосердечно полюбил свою персидскую жену и жил с ней до конца своих дней [89].
Касаясь темы наилучшего политического устройства, Аристотель делал различие между абсолютно наилучшей и подлинно возможной формами. Аристотель не относил идеальное государство Платона ни к одной из этих форм, т.к. у Платона благо целого не предполагает блага частей, потому что он даже своих стражей лишает счастья, но «если воины лишены счастья, то кто же будет счастлив?» Конечно, не ремесленники и не рабы.
Однако личные общественные идеалы Аристотеля весьма неясны. В наилучшем государстве граждане живут счастливой и совершенной жизнью, а т.к. умеренное и среднее является наилучшим, то там граждане являются владельцами умеренной собственности. Наилучшую форму правления устанавливает среднее сословие. На первый взгляд кажется, что Аристотель – демократ, что он на стороне средних пластов населения, большинства. Но это не совсем так. Манёвр Аристотеля состоит в том, что он принимает сторону большинства или даже всех граждан, заблаговременно исключив из их числа большую часть жителей государства. Для этого философ делает различие между существенными и несущественными, но, тем не менее, нужными частями государства. К необходимым, но несущественным частям государства Аристотель причисляет всех трудящихся, а к существенным – только тиранов и правителей. «Земледельцы, ремесленники и всё торговое сословие, – сказано в «Политике», – необходимо входят в состав каждого государства; но существенные его части суть; воины и члены совета» [5]. Аристотель прямо говорит, что «государство, пользующееся наилучшим политическим устройством, не даст, конечно, ремесленнику прав гражданина», что, с другой стороны, «граждане такого государства не должны быть земледельцами» (ведь у ремесленников и земледельцев нет философского досуга для развития в себе добродетели). Единственным возможным выходом из образовавшегося противоречия, по мнению Аристотеля, является экспансия греков. Греку не подобает быть ремесленником, земледельцем, торговцем, но эти сферы деятельности в государстве, бесспорно, нужны, и на месте эллинов здесь должны быть варвары-рабы.
Аристотель проявляет необычайный интерес к сущности рабства. Этот факт говорит о том, что во времена Аристотеля для социальной мысли отношения рабовладения становятся большим вопросом. Некоторыми софистами было заявлено колебание по поводу законности отношений рабовладения и открытое утверждение того, что по природе все люди рождены свободными. Аристотель категорически не согласен с подобной точкой зрения и остаётся приверженцем рабовладельческой системы. Он осознанно противопоставляет собственное учение о рабовладении убеждениям тех, кто отвергал естественное происхождение и гармоничный с природой характер рабовладения. «По мнению других, – пишет он, – сама идея о власти господина над рабом – идея противоестественная» [6]. По их мнению, «лишь установлением обусловливается различие между свободным человеком и рабом, по самой же природе такого различия не существует. Поэтому-то и власть господина над рабом, как обоснованная на насилии, не имеет ничего общего по природе со справедливостью» [6].
Для Аристотеля этот вопрос выходит за рамки нравственного и становится историческим: есть ли рабство продукт природы или общества, т.к. есть рабы и по закону, а всякий эллин – вероятный раб эллина другого полиса. От прозорливого взора Аристотеля нельзя было скрыть тяжесть такого понимания рабства и свободного состояния. Численность рабов пополнялась в Греции при захвате пленных на войне. Если пленники являлись негреками, или, как их именовали, «варварами», то ситуация была сравнительно проста: в «варварах» усматривали худший сорт людей, значит, можно сделать вывод, что превращение пленных варваров рабов сообразуется с природой вещей, с сущностью самих варваров и потому правильно.
Аристотель замечает, что подобное мнение имеет место в греческой политической литературе. Сторонники этой точки зрения склонны утверждать, что рабство как следствие войны базируется на основаниях права. Аристотель находит несоответствие в этом убеждении. Саму сущность войн, говорит он, «можно считать противным идее права» [6]. Ни под каким предлогом нельзя было считать, что человек, недостойный быть рабом, тем не менее, должен им стать. В противном случае получается, что для людей очень высокого происхождения возможно рабство только по той причине, что их могли взять в плен на войне и продать в рабство. В связи с этим было предъявлено условие, чтобы рабами именовались не греки, а только варвары [29]. Всё же когда об этом заявляют, ищут не что-нибудь другое, а только рабство по природе; непременно приходится согласиться с тем, что одни люди везде рабы, другие нигде подобными не являются. Платон, который является противником обращения эллинов эллинами в рабов, в этом вопросе смелее Аристотеля.
Таким же точно образом можно судить и о высоте происхождения. Греки мыслят себя благородными не только у себя, но и повсеместно, варваров же – лишь на их родине, словно в первом случае наблюдается благородство и свобода безусловные, в другом – не безусловные. В таком контексте говорит и Елена у Феодекта: «Меня, с обеих сторон происходящую от божественных предков, кто решился бы назвать рабыней?» [72] Греки делают различия между людьми рабского и свободного положения, благородного и неблагородного происхождения только по признаку совершенства и безнравственности. При этом считается, что как человек рождает человека, а животное рождает животное, так и от хороших родителей рождается хорошее потомство; природа же часто тяготеет к этому, но добиться этого не может.
Рабов философ лишает не только условного гражданства, но и человечности вообще. Широко известное выражение «раб есть говорящее орудие» принадлежит именно Аристотелю. Главный его аргумент в пользу общественной природы человека – одарённость речью; что же касается раба, то его Аристотель уравнивает не только с бессловесным животным, но и с вещью, правда говорящей. Феномен рабства, как и само государство, философ выводит из природы – и это вытекает из его онтологии. Реальное различие людей по темпераменту, интеллекту, физической силе Аристотель стремится объяснить всё той же моделью четырёх порождающих причин – у каждой вещи различны и материя, и форма, и предназначение (цель). «Все те, кто в такой сильной степени отличается от других людей, в какой душа отличается от тела, а человек от животного… те люди по природе своей – рабы; для них, как и для вышеуказанных существ, лучший удел – быть в подчинении у власти. Ведь раб по природе – тот, кто может принадлежать другому и кто причастен к рассудку в такой мере, что способен принимать его приказания, но сам рассудком не обладает» [6].
Понимание рабства как общественного отношения оказалось недоступным Аристотелю. Поэтому он апеллирует к материи: рабам присуща физическая сила, и они предназначены для работы, как и домашние животные. Свободные же граждане не столь физически развиты, но склонны к умственной деятельности и политической жизни. Аристотель считает, что природа сама распорядилась так, чтобы даже внешне свободные люди отличались от рабов. Однако придя к подобному выводу, Аристотель делает замечание: нередко случается и так, что свободные люди свободны только по интеллектуальной своей организации, а не по физической. И хотя красота души не так легко видна, как красота тела, в любом случае представляется бесспорным, что одни люди по своей природе свободны, другие же – рабы, и этим последним быть рабами и полезно, и справедли-во [6]. Он призывал порабощать варваров силой, охотиться на них, как на диких животных. «Такая война, – говорил он, – по природе своей справедлива» [6]. Более того, всякий человек, не являющийся греком, тоже как бы неполноценный человек – варвар, а «варвар и раб» по своей природе понятия тождественные.
Для Аристотеля присуще, что проблему рабства он рассматривает не столько в рамках проблемы о государстве, сколько в рамках вопроса об экономике семьи. Рабство неразрывно соединено у Аристотеля с вопросом собственности. Собственность – часть организации семьи: без вещей основной надобности не только невозможно жить хорошо, но и вообще невозможно жить. Для домохозяина обладание собственностью – средство для существования. Аристотель назвал рабов «первым предметом владения».
В данной фразе заключается вся трагедия рабовладельческого общества, неизбежность превращения группы людей в животных в силу отсталости развития производительных сил. Признание Аристотелем отсутствия оснований для рабства возможно лишь в случае автоматизации труда, при которой отпадает необходимость в рабах: «Если бы ткацкие челноки сами ткали, а плектры сами играли на кифаре, тогда и зодчие не нуждались бы в работниках, а господам не нужны были бы рабы» [6]. Но для философа эта гипотеза нереальна. Действительность такова, что жизнь без рабов неосуществима, поэтому рабство существует в силу экономической необходимости. Приобретение нужной для ведения домашнего хозяйства собственности предполагает множество орудий, а раб – некая персонифицированная часть собственности. К тому же природа создала их в изобилии – среди негреков. Причём в самой сути коренится последовательность, по причине которой уже с самого рождения отдельные создания предопределены к повиновению, другие – к властвованию. Во всех соединённых между собой и представляющих одно целое градациях общества элемент властвования и элемент подчинения присутствуют везде. Это «общий закон природы, и как таковому ему и подчинены одушевлённые существа» [6].