«Исторически развивающиеся системы представляют собой более сложный тип объекта даже по сравнению с саморегулирующимися системами. <…> В естествознании первыми фундаментальными науками, столкнувшимися с необходимостью учитывать особенности исторически развивающихся систем, были биология, астрономия и науки о Земле. Именно идеи эволюции и историзма становятся основой того синтеза картин реальности, вырабатываемых в фундаментальных науках, которые сплавляют их в целостную картину исторического развития природы и человека и делают лишь относительно самостоятельными фрагментами общенаучной картины мира <…> Историчность системного комплексного объекта и вариабельность его поведения предполагают широкое применение особых способов описания и предсказания его состояний – построение сценариев возможных линий развития системы в точках бифуркации. С идеалом строения теории как аксиоматически-дедуктивной системы все больше конкурируют теоретические описания, основанные на применении метода аппроксимации, теоретические схемы, использующие компьютерные программы, и т.д.» [3, с. 628-630].
«При изучении “человекоразмерных” объектов поиск истины оказывается связанным с определением стратегии и возможных направлений преобразования такого объекта, что непосредственно затрагивает гуманистические ценности. <…> Научное познание начинает рассматриваться в контексте социальных условий его бытия и его социальных последствий как особая часть жизни общества, детерминируемая на каждом этапе своего развития общим состоянием культуры данной исторической эпохи, ее ценностными ориентациями и мировоззренческими установками» [3, с. 631-632].
В.С. Стёпин формулирует следующий вывод. «Три крупных стадии исторического развития науки, каждую из которых открывает глобальная научная революция, можно охарактеризовать как три исторических типа научной рациональности. <…> Появление каждого нового типа рациональности не отбрасывало предшествующего, а только ограничивало сферу его действия, определяя его применимость только к определенным типам проблем и задач. При этом возникновение нового типа рациональности и нового образа науки не следует понимать упрощенно в том смысле, что каждый новый этап приводит к полному исчезновению представлений и методологических установок предшествующего этапа. Напротив, между ними существует преемственность. Неклассическая наука вовсе не уничтожила классическую рациональность, а только ограничила сферу ее действия» [3, с. 632-633, 635]. То есть выделяемые таким образом типы научной рациональности не являются парадигмами в понимании Т. Куна.
Ход научной мысли ХХ столетия, по мнению В.И. Вернадского, «явно и резко отличается от того, что происходило в маленькой области Средиземноморья <…>, куда проникла эллинская культура». Резкое отличие научного движения ХХ в от движения, создавшего эллинскую науку, её научную организацию, заключается, – по мысли В.И. Вернадского, – «во-первых, в его темпе, во-вторых, в площади, им захваченной – оно охватило всю планету, – в глубине затронутых им изменений, в представлениях о научно-доступной реальности, наконец, в мощности изменений наукой планеты и открывшихся при этом проспектах будущего» [16, с. 53].
Начало новой эпохи в науке, которое В.И. Вернадский отнёс к самому концу ХIX столетия, – «к 1895-1897 годам, когда были открыты явления, связанные с атомом, с его бренностью, <…> проявляется колоссальным накоплением новых научных фактов, которые можно приравнять к взрыву по его темпу. Создаются также быстро новые области научного знания, многочисленные новые науки, растёт научный эмпирический материал, систематизируется и учитывается в научном аппарате всё растущее количество фактов, исчисляемых миллионами, если не миллиардами. <…> Научный аппарат из миллиарда миллиардов всё растущих фактов, постепенно и непрерывно (курсив мой – А.В.) охватываемых эмпирическими обобщениями, научными теориями и гипотезами, есть основа и главная сила, главное орудие роста современной научной мысли. Это есть небывалое создание новой науки» [16, с. 54].
В этом нескрываемо восторженном утверждении В.И. Вернадского кроется философское противоречие. Действия законов диалектики никто не отменял. При внимательном анализе «постепенности и непрерывности» роста научной мысли в нём наверняка можно увидеть и различить многократные и разнообразные проявления закономерностей отрицания отрицания, борьбы противоположностей, перехода количественных изменений в качественные.
«Субстрат» для действия таких закономерностей показал сам В.И. Вернадский. «Совершенно неожиданными и новыми основными следствиями новых областей научных фактов являются вскрывшаяся перед нами неоднородность Космоса, всей реальности и ей отвечающая неоднородность нашего познания. Неоднородности реальности отвечает неоднородность научной методики, единиц, эталонов, с которыми наука имеет дело» [16, с. 54]. Учёный выделил три категории реальности: «1) реальность в области жизни человека, природные явления ноосферы и нашей планеты, взятой как целое; 2) микроскопическую реальность атомных явлений, которая захватывает и микроскопическую жизнь, и жизнь организмов, даже посредством приборов не видную вооружённому глазу человека, и 3) реальность космических просторов, в котором солнечная система и даже галаксия теряются, неощутимые в области ноосферического разреза мира. Эта та область, которая отчасти охвачена теорией относительности, выявилась для нас как следствие её создания. <…> Здесь, как и в области атомных наук, вскрываются перед нами научные явления, которые впервые охватываются мыслью человека и принадлежат по существу к другим областям реальности, чем та, в которой идёт человеческая жизнь и создается научный аппарат. Ибо область человеческой культуры и проявления человеческой мысли - вся ноосфера - лежат вне космических просторов, где она теряется как бесконечно малое, и вне области, где царят силы атомов и атомных ядер с миром составляющих их частиц, где она отсутствует как бесконечно большое» [16, с. 54-55].
Как говорилось выше, социальные и культурные особенности развития общества оказывают влияние на развитие науки в данном обществе. Поэтому можно думать, что наука в идеологизированном и весьма тоталитарном обществе СССР обладала чертами, не характерными для науки Запада. Советский ученый, геолог В.А. Леглер в книге «Научные революции при социализме» [4] рассмотрел некоторые особенности науки в СССР, в особенности тот механизм, благодаря которому происходит смена парадигм.
Исходным положением В.А. Леглера служит то, что наука не может нормально развиваться и преуспевать без свободы, борьбы мнений и критики.
Автор отмечает, что во все периоды советской истории от 20-х годов до момента написания книги (1985 г.) взаимное непризнание советским и зарубежным научными сообществами научных парадигм другой стороны было распространенным и систематически повторяющимся явлением. Причем советская сторона рано или поздно переходила, как правило, на зарубежные позиции (в естественных науках).
В.А. Леглер вводит понятие «локальной идеологии». «Локальная идеология – это некоторая система взглядов (учение, теория, парадигма), господствующая в какой-либо советской науке и находящаяся в состоянии взаимного отрицания с парадигмой, господствующей в той же науке за рубежом». Такие системы взглядов локальны, то есть имеют хождение только внутри определенного научного сообщества [4, гл. 3]. По типу происхождения локальные идеологии можно подразделять на реликтовые, захватные и навязанные государством. «Типичная реликтовая локальная идеология <…> начинает своё существование как парадигма, общепринятая во всей мировой науке. <…> Затем происходит научная революция, и зарубежные ученые переходят к новой парадигме… Советское научное сообщество отказывается это сделать и сохраняет прежнюю парадигму как некий реликт, пережиток эпохи до научной революции». Классическую картину захватной локальной идеологии можно было наблюдать в ходе дискуссии о генетике. «Внутри научного сообщества формируется энергичная группа, объявляющая принятую до этого парадигму неверной и предлагающая своего кандидата в парадигму, происходит борьба, в ходе которой захватывающая власть группа использует в качестве союзников научную молодёжь, журналистов, партийные и государственные органы и т.д. В конце концов, она побеждает и объявляет свою теорию обязательной для сообщества». Кроме «мичуринской биологии», к этому же типу относятся материалистическая физика и ряд других локальных идеологий, появившихся в 1930-50-е годы [4, гл. 3].
В.А. Леглер выделил следующие существенные свойства локальных идеологий. Это, во-первых, «преобладание негативного содержания над позитивным: локальная идеология нуждается в некоторой исходной позиции, которую она должна отрицать. <…> Положительным содержанием реликтовых идеологий является старая парадигма, т.е. бывшая наука.<…> Захватные идеологии по необходимости сосредотачивают свои интеллектуальные силы на критике противостоящих школ. Они стремятся свергнуть конкурирующую теорию и захватить научное сообщество. <…> В захватной локальной идеологии позитивная часть является ее собственным творением и имеет совершенно иные признаки, чем научная парадигма». Обычно это высказывания лидера и санкционированных им высказываний других лиц. При этом само «содержание, сущность позитивного ядра идеологии, есть вещь в большой степени случайная.<…> Позитивное содержание идеологии может, при наличии гибкого и обладающего фантазией лидера, как угодно меняться или дополняться» [4, гл. 3]. Идеология должна выглядеть как наука, т.е. не повторять одно и то же, а творчески развиваться. Каждый ученый должен добавлять новое. Поскольку при этом опровергать идеологию запрещено, значит, нужно ее подтверждать [4, гл. 4].