Перейдем от изложения методологии в историческом ракурсе к изложению ее актуального состояния. Конечно, все сказанное выше не есть обзор исторически любопытных эпизодов, а есть становление основ логики, методологии и философии науки, которые остаются основами актуальной, те современной, методологии. Поскольку речь идет о фундаментальных положениях методологии науки, есть все основания утверждать об их непреходящей значимости.
Предварительно еще раз (и не в последний раз!) заметим, что создать алгоритм (логику, технологию, рецептуру) получения нового знания принципиально невозможно. Поэтому все перечисленные ниже принципы могут рассматриваться только как направления научного поиска из сферы возможного, но не необходимого
Вся история науки свидетельствует о том, что никто не смог начертать путей открытий нового гениям и талантам, но сколько крови было пролито в прямом и переносном смысле (трагедии личных судеб мыслителей, трагедии научных идей) из-за их неприятия «учеными-обывателями», т.е. к адептама традиционных направлений и сложившихся знаний.
Для принципиально нового знания, то есть знания логически невыводимого путем дедукций и систематизации из известного знания, характерны две особенности начальных этапов становления: случайность открытия (в смысле отсутствия специальной программы этого открытия) и непризнание в научном сообществе. В истории научных открытий практически не исключений, где такие особенности отсутствовали бы. Приведем некоторые примеры, перечень которых можно продолжать и продолжать.
Вначале рассмотрим примеры из области «случайных)) (непреднамеренных) открытий.
Под случайностью открытия мы имеем в виду принципиальную его неожиданность и незапланированность пути к нему. Что же касается общих тенденций и закономерностей становления научного знания, то здесь есть элемент необходимости. Во всяком случае, открытия совершают исследователи-ученые, а не пирожники и сапожники. Как остроумно заметил немецкий психолог Г. Мюнстерберг: «В мире было много гальванических эффектов и до того, как Гальвани случайно увидел, как сокращается лапка лягушки, лежащая на металлическом проводе. Мир всегда полон подобных случайностей, но в нем редко встречаются такие люди, как Гальвани и Рентген»[83]. В этом же смысле высказывался Л. Пастера: «Случай помогает только тем, чей ум созрел для этого» (цитировано по [Гурвич, 1981, с. 23]). Многие видели падающие яблоки, но не сформулировали закона всемирного тяготения, многие видели скрученных змей и наяву и во сне, но не открыли структуры молекулы бензола.
Случайность открытия (в обозначенном смысле) видна из призеров открытий Гальвани (краткое описание ситуации уже дано) и Рентгена (было обнаружено почернение закрытой от света фотопластинки при случайном ее контакте с радиоактивным источником). Но, кроме этих хрестоматийных примеров, мы можем привести столько, сколько, пожалуй, открыто принципиально новых явлении природы.
Так, исходной задачей Кулона было не измерение силы притяжения электрических зарядов, а реализация совершенно ивой программы Гука, в рамках которой Кулон под изобретенные им высокочувствительные крутильные весы искал задачи.
«Излучение Черенкова-Вавилова» было открыто в 1934 г. при постановке и решении рядовых вопросов люминесценции жидкостей, а отнюдь не в связи с программой открытия светового излучения заряженных частиц, движущихся в среде со скоростью, превышающей фазовую скорость света в этой среде.
При исследовании бета-распада в 1934 г. Паули был вынужден для спасения закона сохранения энергии ввести гипотетическую частицу «нейтрино», которую экспериментально обнаружить удалось много позднее. И в данном случае в программу исследований Паули не входил поиск такой частицы, как нейтрино.
Флеминг увидел, что микроорганизмы не растут вблизи пенициллина, и открыл первый антибиотик. Его заслуга здесь в том, что он смог увидеть то новое, чего специально не искал.
Таким образом, надо быть Архимедом, чтобы выскочить из ванной с криком «Эврика» и открыть закон действия сил на тело, погруженное в жидкость; надо быть Галилеем, чтобы при наблюдении раскачивающейся лампы в соборе в Пизе озариться интуицией и сформулировать закон колебаний маятника; надо быть Ньютоном, чтобы при виде падающего яблока утвердиться в законе всемирного тяготения; надо быть Гальвани, чтобы от единичного случая сокращения лапки препарированной лягушки при ее контакте с металлическим телом прийти к идее нового электрохимического источника тока; надо быть Майером, чтобы при наблюдении изменения цвета венозной крови в тропиках (во время его путешествия на корабле) прийти к всеобщему закону сохранения и превращения энергии; надо быть Кекуле, чтобы, увидев во сне свернувшуюся змею, прийти к открытию строения молекулы бензола; нужно быть Менделеевым, чтобы при систематизации материала во время подготовки учебника «Основы химии» прийти к формулировке периодического закона химических элементов; надо быть Пуанкаре, чтобы после чашки кофе и бессонницы прийти к открытию класса «автоморфных функций»; нужно быть Флемингом, чтобы, увидев задержку роста культуры микроорганизмов, прийти к открытию антибиотика пенициллина - и т.д., пока не перечислим имена всех великих первооткрывателей.
В связи с вопросом о соотношении случайности и необходимости при совершении принципиально новых открытий известный американский кардиолог Дж. Лара заметил: «Чаще всего удачу исследователя приписывают случаю или ситуации, чем уму. Отчасти это происходит от того, что не все можно объяснить словами, и когда сделавший открытие ученый не способен объяснить, как он сделал открытие, то его ошибочно считают просто удачливым. На самом же деле открытие почти никогда не является удачей, случайностью потому что те исследователи, которые делают одно открытие, обычно делают еще одно, два и более открытий. Очевидно, главным требованием для исследователя является определенное сомнение в авторитетах и установленных доктринах. Многие не способны к подобному восстанию против установившихся истин»[84].
Кроме того, нередки случаи, когда даже при наличии рабочей гипотезы ее подтверждение происходит благодаря случаю. Так, в 1927 г. К. Девиссон и Л. Джермер обнаружили дифракцию электронов, т.е. подтвердили гипотезу де Бройля о волновой природе электронов, создав дифракционную решетку на монокристаллах никеля. Эти монокристаллы ученые получили благодаря тому, что у них случайно разбилась азотная ловушка и окислилась никелевая пластинка, восстанавливая которую ученые неожиданно увидели крупные монокристаллы никеля (см. об этом, например (Овчинников, 1972, с. 24-25]).
В 1965 г. А. Пензиас и Р. Вилсон зарегистрировали микроволновым приемником постоянный «паразитный» фон. В начале они думали, что причиной является голубиное гнездо на антенне, но, когда они удалили голубей с гнездом, фон сохранился. Так было обнаружено предсказанное Г. Гамовым реликтовое излучение, которое образовалось во время зарождения Вселенной. Обнаружение этого излучения принесло названным экспериментаторам Нобелевскую премию по физике.
Дополнительно отметим, что надо, конечно, особо различать ошибочные открытия. Например, из опытов взвешивания веществ после прокаливания и наблюдаемого увеличения их веса Р. Бойль сделал открытие что «огонь имеет вес». Открытие флогистона, в свою очередь, было связано с наблюдаемой потерей веса веществ при их горении, что объяснялось наличием в них летучего флогистона.
Из этого длинного перечня примеров видно:
1) к открытию приводит случай (до этот случай приходит только к тому, кто находится в состоянии поиска),
2) этот случай порождает интуитивную деятельность, рационализируемую на последнем этапе творческой работы интеллекта в форме соответствующего открытия.
Отсюда видно, что, если пункт первый может быть реализован многими, то пункт второй может быть реализован только при наличии природного дара гения интуитивного прозрения, когда в единичном и случайном усматривается всеобщее и необходимое. Можно человеку без музыкальных дарований дать музыкальное образование, но хорошего музыканта из него не воспитаешь все равно. Можно почти любого человека ввести в сферу научной деятельности, но интуиция одаренного ученого - дар природный, и она не может быть привита образовательными средствами.
Следующая группа примеров относится к характерной особенности открытий - их непризнанием современниками.
Хорошо известно отношение современников (в целом или больших групп их представителей) к учениям Сократа, Эпикура, Боэция. Список непризнанных или недооцененных мыслителей удручающе велик, и здесь есть возможность только привести ряд характерных примеров. Так, например, великий философ ХУIII века Д. Юм получил достойное признание только в XX веке. Это видно по интересу к нему А. Эйнштейна, Б. Рассела и заметному месту в позитивистско-аналитической традиции англо-американской философии в целом. Как отмечается: «Крупнейшие исследования, посвященные его философской системе (Н.К. Смит) и жизненному пути (Э. С. Мосснер), появились именно в XX в. »[85].
В свою очередь, основной труд И. Канта «Критика чистого разума» вначале критиковался как за излишнюю сложность изложения, так и за нарочитую новизну идей. Философские идеи А. Шопенгауэра, изложенные им еще в молодом возрасте (31 год) в труде «Мир как воля и представление» (1819), не признавались ни за философские, ни за вообще сколь-нибудь существенные почти до конца долгой жизни мыслителя.
Непосредственно в истории научного знания хорошо известно отношение современников к идеям Коперника, Кеплера, Бруно в многих других ученых. Так, например, молекулярное учение А. Авогадро, развитое им на основе его положения о том, что в равных объемах (1811) газов при прочих равных условиях содержится одинаковое количество молекул, было критически воспринято никем иным, как самим отцом научной атомистики Дж. Дальтоном, и было забыто до тех пор, пока их более чем через полвека не «воскресил» для научного сообщества С. Канниццаро