В русской культуре вранье имеет характер конвенционального соглашения о принятии к сведению сообщения партнера (в тех случаях, когда правда нежелательна для говорящего).
3. Вранье не предполагает унижения слушателя и получения за его счет какой-то личной выгоды. Бескорыстность и кажущаяся бессмысленность вранья всегда приводили в изумление иностранцев. Очень показательный пример, приведенный немецким профессором моральной философии, воспроизводит А.А. Гусейнов: “Я заметил, - сказал тот в минуту откровенности, что российские коллеги имеют совершенно странную привычку обманывать без нужды, без видимой пользы для себя. К примеру, наш общий друг Б., которого как Вы знаете я высоко ценю и стараюсь опекать здесь, в Германии, где он проходит научную стажировку. Мы с ним договорились, что он напишет благодарственное письмо в фонд, который выделил для него стипендию. По прошествии некоторого времени я спрашиваю его, написал ли он письмо. Он мог вообще его не писать, формально он не был обязан делать этого. Мог написать позже. Да и спросил я о письме из вежливости, чтобы продемонстрировать свое участие в его делах. Словом, совершенно спокойная светская ситуация, допускавшая любой возможный ответ. Однако друг наш ответил просто “да”. А чуть позднее я, впрочем совершенно случайно, установил, что это не так. Он сказал неправду. Почему он так поступил?”[30]
Знаков В.В. считает, что за видимой немотивированностью такого обмана (вранья) скрываются вполне серьезные социальные отношения и экономические условия жизни людей. Одно из главных социальных причин вранья заключается в извечной безотрадности русской жизни и неинтересности, скучности правды, вызывающей желание расцветить, приукрасить ее. И потому мотивы этого коммуникативного феномена, интуитивно понятные любому русскому, остаются неведомы большинству иностранцев, проводящих с нами торговые, политические и иные переговоры.
4. Классическое вранье характеризуется тем, что враль получает нескрываемое удовольствие, наслаждение от самого процесса изложения небылиц. Вместе с тем во вранье всегда есть некоторый элемент самолюбования и самовозвеличивания: врущий человек хочет хотя бы на время стать объектом всеобщего внимания, почувствовать себя более значительным, ценным в глазах окружающих. Главное, чего хочет враль,- восторженного внимания публики. Жизнь отражается в искусстве, и потому в русской литературе в изобилии представлены вдохновенные вруны - один Хлестаков чего стоит!
5. Обращаясь к анализу психологических механизмов вранья, нельзя не отметить, что нередко его нужно рассматривать как внешнее проявление защитных механизмов личности, направленных на устранение чувства тревоги, дискомфорта, вызванного неудовлетворенностью субъекта своими взаимоотношениями с окружающими. Стремление человека защитить свой внутренний мир от “несанкционированного вторжения”, нежелание обнажать душу перед окружающими из боязни насмешек или проявления снисходительного отношения - достаточно серьезный повод для вранья. Немало ярких иллюстраций можно найти в биографии выдающегося французского писателя, написанной С. Цвейгом: “Стендаль не прочь приврать без всякого внешнего повода - только для того, чтобы вызвать к себе интерес и скрыть свое собственное Я; словно искусный боец - удары шпаги, сыплет он град мистификаций и измышлений, чтобы не дать любопытным приблизиться к себе.” [53] Как подобные литературные примеры, так и данные экспериментальной психологии личности убеждают в том, что изучение защитных механизмов -рационализации, проекции, отрицания и др. - может существенно расширить не обыденные, а научные представления о природе обсуждаемого феномена.
Таким образом, можно говорить о наличии правды в словах испытуемого в том случае, если в исследовании установлено, что утверждение объекта соответствует фактам, он верит или не верит в истинность произносимого и не имеет намерения ввести в заблуждение того, к кому обращено высказывание. С неправдой и враньем люди сталкиваются. тогда, когда в высказывании или невербальном утверждении факты искажаются, но без намерения ввести партнера в заблуждение. Иначе говоря, для квалификации правды, неправды и вранья как категорий психологии понимания, исследователю прежде всего необходимо определить, в какой степени мысли испытуемого о действительности соответствуют ей самой, т.е. признать модель мира испытуемого верной или ошибочной. Кроме того, нужно точно знать, имел ли испытуемый осознанное намерение обмануть партнеров по общению.
Далее, Знаков В.В. рассматривает случаи, когда субъект имеет намерение ввести в заблуждение партнера по диалогу - внешнему или внутреннему.[30]
Клетке 6 соответствует обман. В научной литературе есть немало определений этого коммуникативного феномена. Знаков считает, что обман следует описывать на основании двух его главных смыслообразующих признаков.
Во-первых, обман основан на сознательном стремлении одного из коммуникантов создать у партнера ложное представление о предмете обсуждения, однако обманывающий не искажает факты. Отличительный признак обмана - полное отсутствие в нем ложных сведений , прямых искажений истины. Обман - это полуправда, сообщенная партнеру с расчетом на то, что он сделает из нее ошибочные, не соответствующие намерениям обманывающего выводы. Полуправда - потому что сообщая некоторые подлинные факты, обманщик умышленно утаивает другие, важные для понимания целого. Успешный обман обычно основывается на эффекте обманутого ожидания: человек, которого обманывают, учитывая полученную правдивую информацию, прогнозирует развитие событий в наиболее вероятном направлении, а обманывающий совершает поступок, нарушающий его ожидания. Цель обмана в том и состоит, чтобы направить мышление собеседника по стереотипному пути актуализации часто встречающихся знакомых ситуаций. Вследствие этого обманутый всегда является невольным соучастником обмана: он жертва собственных неадекватных представлений о действительности.
Во-вторых, обман обычно связан с реальными действиями (как в случае мошенничества см. стр. 45), а нередко - и с материальными потерями для обманываемого. Обман включает манипулятивное использование контекстных особенностей, которое создает ложное представление о ситуации. Обман нельзя сводить к ложным вербальным утверждениям - он не может быть ограничен словами. В действительности обман чаще основывается на игре определенной роли, чем на конкретном противоречащем фактам утверждении. Так, нерадивый студент может играть роль усердного, чтобы на экзамене произвести впечатление на преподавателя.
В научной литературе обсуждаются как личностные, так и ситуативные детерминанты порождения обмана в коммуникативных системах. Диалектика взаимодействия и взаимовлияния личностных и ситуативных факторов обмана особенно отчетливо проявляется в экспериментах с применением опросника, шкалы макиавеллизма. Р.Е.Крут и Дж.Д.Прайс обнаружили, что дети с высокими оценками по этой шкале более эффективно обманывают детей с низкими оценками.[30]
Д.Д. Брагински показала , что первые успешнее заговаривают зубы вторым и побуждают их съесть горькое печенье. Однако у взрослых испытуемых соотношение такой черты их личности, как макиавеллизм, и ситуативных факторов, побуждающих обмануть в значимой для них ситуации, оказывается не на столько однозначным. Как показало исследование Ф.Л.Гейс, нет различий в общем количестве согласившихся на списывание и обман на экзамене среди студентов с высоким и низким уровнем макиавеллизма. Различия были в том, что первые соглашались обманывать только с партнером, который имел высокий статус, и отказывались обманывать с партнером, имеющим низкий статус. На решение вторых о поддержке обмана описание характеристик партнера не оказывало систематического влияния. Иначе говоря, на принятие решения об обмане у субъектов с высоким уровнем макиавеллизма влияет прежде всего предоставленная им информация о партнере, а испытуемые с низким уровнем решаются на это только в результате личного впечатления - понравился им человек или нет.
В клетке 7 отражено нередко встречающееся в общении людей противоречие между субъективной и объективной сторонами лжи: убеждением человека в том, что он солгал собеседнику, и реальным актом лжи, происшедшим в конкретной коммуникативной ситуации. С позиций психологии понимания, ложными оказываются не только те сообщения, в которых извращаются факты. Для квалификации лжи как психологической категории достаточно, чтобы один из партнеров по общению, высказывая какое-либо суждение, думал, что он лжет, т.е. считал, что умышленно искажает факты. Однако если он ошибается, то такую ложь следует характеризовать не как объективную, а как субъективную (в смысле искаженного отражения действительности), мнимую, кажущуюся. Человек может лгать, сообщая собеседнику истину. Это утверждение совершенно некорректно с точки зрения логики и теории познания, но для психолога оно вполне осмысленно и допустимо. Знаков приводит следующий пример: “Допустим у субъекта К есть знакомый, который ему не нравится, и он хочет сделать так, чтобы у того были неприятности. К сказал знакомому, что поезд, на котором тот должен ехать в командировку, отходит на час позже срока, который запомнил К при чтении расписания. Но К ошибся: поезд действительно отправился на час позже, и его знакомый благополучно уехал. Объективно сказав истину, субъективно К солгал.”[30]
Клетка 8 соответствует явно недостаточно изученному в психологии феномену самообмана. Наряду с обманом других индивиду свойственен и самообман. С точки зрения психологии общения и взаимопонимания самообман представляет собой особый случай внутреннего диалога, аутокоммуникации: здесь и обманывающий, и обманываемый представлен в одном лице. Наиболее очевидные ситуации, ведущие к самообману, обычно связаны с тем, что человек, получая какое-то знание, не верит в его правдоподобие или вовсе отрицает , отторгает от себя.