Наконец, надежность рациональных средств изучения сознания ставится под вопрос природой языковых средств его описания. Здесь мы ограничимся лишь методологическими аспектами проблемы взаимоотношений сознания и языка, учитывая богатейшую традицию ее осмысления. Обстоятельный анализ основных стратегий ее решения в философских исканиях XX в. можно найти в монографии А.Н. Портнова. Четкую формулировку проблемы адекватности языка реальности сознания поставил еще С. Аскольдов в своем интересном исследовании сознания, отметив, что «оназаключается в отсутствии подходящих образов, понятий и даже слов для характеристики и выяснения природы сознания». Впоследствии мысль о том, что наше сознание континуально, а язык дискретен и потому неадекватен для описания непрерывного потока переживаний, неоднократно высказывал и обосновывал в своих работах выдающийся отечественный математик и лингвист В.В. Налимов.
Общая же причина несоответствия языков (естественных и искусственных) живой стихии человеческого сознания коренится, по-видимому, в том, что они своей семантикой и синтаксисом адаптированы к дескрипции конкретных предметностей сознания (в первую очередь предметов и процессов внешнего мира), но обнаруживают свою непригодность для внешнего и отстраненного описания той целостной системы, органической частью внутреннего бытия которой сами же "и являются. Данную ситуацию можно символически сравнить со знаменитой попыткой барона Мюнхгаузена вытащить самого себя за волосы из болота. Отсюда следуют или неизбежная метафоричность описаний явлений сознания на естественном языке, или явная ограниченность использования искусственных языков, страдающих грубостью и схематизмом в силу их привязанности ко вполне определенным концептуальным моделям сознания и избранным методологиям его изучения.
Философские парадоксы и научно-методологические трудности рационального освоения сознания соблазняют избрать альтернативную стратегию его исследований. Если в принципе нельзя извне взглянуть на сознание как на целостный предмет (или рассмотреть его как вещь среди других вещей, по другой терминологии) и нет необходимых логических средств для его определения-осмысления, то, может быть, целесообразнее поглубже погрузиться в эту уникальную «предметность», дабы ее изнутри созерцать, переживать и посильно описывать?
Отсюда вытекают многочисленные медитативно-дескриптивные и мистические программы непосредственного погружения в поток сознания, получившие наибольшее развитие на Востоке. Однако и им, в свою очередь, присущи две принципиальные трудности. Во-первых, неустранимая личная окрашенность медитативного знания-опыта, зависящая от культурно-национального контекста, религиозно-конфессиональной принадлежности адепта, вех его собственной биографии и т.д.
Во-вторых, невозможность интерсубъективной и общезначимой передачи полученных знаний чужому сознанию, особенно принадлежащему иной культурной традиции. В случае же использования естественного языка и средств экспериментальной научной проверки подобных результатов немедленно реанимируются все те трудности, на которые указывалось выше.
Все это отражает реальную противоречивость (даже антиномичность), свойственную сознанию человека. Укажем лишь на некоторые из этих антиномий.
Литература
1. Лой А.Н. Сознание как предмет теории познания. Киев., 1988. Михайлов Ф. Т. Общественное сознание и самосознание индивида. М., 1990.
2. Портнов А.Н. Язык и сознание: основные парадигмы исследования проблемы в философии ХГХ — XX вв. Иваново, 1994.
3. Фрейд 3. Будущее одной иллюзии // Вопросы философии. 1988., № 8. Эшби У.Р. Конструкция мозга. М., 1962.