Герменевтическая концепция понимания
Выше уже говорилось о скрыто-утопческом характере концепции Х.-Г. Гадамера. Это означает, что к неявным задачам философской герменевтики относится стремление создать идеальный проект герменевтики, в рамках которого можно было бы обосновать ее притязания на роль методологии гуманитарных наук. В то же время философская герменевтика всячески прячет свою утопическую природу, стараясь представить свои концепции как проникновение к подлинной сущности понимания. Результатом такого соединения задач становится смешение двух аспектов описания: собственно описательного и нормативного. Вместо того, чтобы сначала описать структуру любого акта понимания, независимо от того, является ли оно правильным или нет, успешным или нет, потом определить структурные моменты этого акта, обеспечивающие его успешность, и лишь затем определить нормативный набор процедур, позволяющих контролировать эффективность понимания как процесса и как результата, Гадамер смешивает эти шаги, порой выдавая нормативные процедуры за необходимые условия понимания, тогда как они являются лишь условиями правильного понимания. Последствием такого смешения следует признать недостаточную ясность именно нормативной части герменевтической концепции понимания, когда Гадамер все же формулирует правила понимания. Поскольку значительная часть правил представлена как структурные моменты акта понимания, эти правила уже не могут обсуждаться как таковые. Единственная возможность вернуть им нормативный характер - доказать их описательную избыточность, то есть показать, что акт понимания (правильного или нет - другой вопрос) может совершаться и при отсутствии этих моментов. Однако это задача для более существенной работы, чем предполагает реферат, а потому ограничимся изложением основных моментов герменевтической концепции понимания. Центральным описательным понятием в этой концепции остается понятие герменевтического круга. Выше уже говорилось о том, что это понятие было унаследовано Гадамером от Хайдеггера, в свою очередь переосмыслившего концепцию классической герменевтики, согласно которой текст как целое должен пониматься из его частей, а части - из целого. Гадамер рассматривает "целое" в этой формуле как предпонимание, предрассудок, гипотезу о смысле всего текста, которая позволяет интерпретировать его части и одновременно подвергается в процессе интерпретации проверке. Однако не следует видеть в предпонимании некий произвол интерпретатора, поскольку до чтения ни о каком предпонимании речь идти не может, оно появляется только после начала чтения и представляет собой пусть еще неразборчивый, но уже слышный голос предания. Этот аспект понимания Гадамер описывает в терминах "вопрос" и "ответ": "Понимание начинается с того, что нечто к нам обращается. Таково первейшее герменевтическое условие. Мы знаем..., что для этого требуется: принципиальное воздержание от собственных предсуждений. Однако всякое воздержание от суждений - а следовательно, и в первую очередь, от предсуждений - имеет, с логической точки зрения, структуру вопроса" (1, с. 354). Итак, начиная читать, интерпретатор отказывается (или должен отказаться?) от наличного у него понимания ради того, чтобы услышать обращенный к нему голос предания. Поскольку сам интерпретатор принадлежит этому преданию, он способен его услышать; поскольку же сам текст удален от интерпретатора, он говорит на ином языке, и интерпретатор вынужден истолковывать обращенное к нему сообщение на языке наличной ситуации. Поэтому отказ от наличного понимания не есть его отрицание, но признание возможности иного понимания. А понять эту инаковость только и можно, имея нечто для сравнения: "Сущность вопроса заключается в открытии возможностей и в том, чтобы они оставались открытыми. Если, следовательно,- принимая во внимание то, что нам говорит другой человек или текст, - какой-либо предрассудок ставится под вопрос, то это вовсе не значит, что мы его просто отбрасываем в пользу кого-либо или чего-либо другого... В действительности наш собственный предрассудок по-настоящему вводится в игру благодаря тому, что мы ставим его на карту. Только в полной мере участвуя в игре, он способен осознать притязание на истину другого предрассудка и позволить ему тоже в свою очередь участвовать в ней" (1, с. 354). Наибольший интерес для нас представляет предложенная Гадамером интерпретация известных в классической герменевтике процедур: понимания, истолкования и применения. Гадамер поставил своей целью показать, что наряду с пониманием и истолкованием, традиционно рассматривавшимися как внутренний и внешний аспекты феномена понимания, этот феномен включает в качестве необходимого и момент применения понимаемого к наличной ситуации: "... Применение оказалось не соотнесением чего-то всеобщего, данного заранее, с той или иной особенной ситуацией. Интерпретатор, имеющий дело с преданием, стремится его апплицировать. но это вовсе не значит, что дошедший до него текст дан ему и понят им как нечто всеобщее и затем лишь используется для применения к особенному. Напротив, интерпретатор ни к чему иному не стремится, как именно понять это всеобщее (текст), то есть понять то, что говорит предание, то, что составляет смысл и значение текста. Но чтобы понять это, он не должен абстрагироваться от самого себя и от той конкретной герменевтической ситуации, в которой он находится. Он должен связать текст с этой ситуацией, если он вообще хочет его понять" (1, с. 383). И все же центральным моментом в процессе понимания Гадамер считает истолкование, то есть "перевод" текста на язык, наличный у понимающего в момент понимания: "Благодаря истолкованию текст должен обрести язык. Но никакой текст, никакая книга вообще не говорят, если они не говорят на языке, способном дойти до их читателя. Поэтому истолкование должно найти правильный язык, если оно действительно хочет помочь тексту заговорить" (1, с 462). Однако этот "правильный язык" не есть язык текста, но язык, на котором могут говорить как текст, так и интерпретатор: "Всякое толкование должно привести себя в соответствие с той герменевтической ситуацией, которому оно принадлежит" (1, с. 462). Итак, Гадамер задает следующую структуру процесса понимания: понимаемый текст не рассматривается как продукт индивидуальной речевой деятельности, но выступает как общее во множестве частных ситуаций понимания. Задачей интерпретатора вовсе не является обнаружение этого понятного ему общего в частном для демонстрации "правильности" или "истинности" текста. Его задачей является (ре)конструирование общего смысла текста при помощи наличной у него частной ситуации; можно сказать, что он должен воспроизвести смысл текста на языке наличной ситуации. Возможность понимания в таком случае обосновывается опять-таки общностью ситуаций, с которыми имеют дело говорящий и интерпретатор. Иными словами, общий смысл текста есть продукция множества понимающих, полученная путем аппликации текста к множеству наличных ситуаций и представляющая собой некую истину, "суть дела", а вовсе не мнение говорящего: "Предполагается, что не только имманентное единство смысла ведет читателя, но что и читательское понимание постоянно направляется трансцендентными смысловыми ожиданиями, коренящимися в отношении к истине того, что подразумевается... В презумпции совершенства заключено не только то, что текст полностью выражает все подразумеваемое им, но и то, что все сказанное есть полная истина. Понимать - означает, прежде всего, разбираться в чем-то, а уж потом, во вторую очередь, вычленять мнение другого, разуметь подразумеваемое им. Итак, первое из условий герменевтики - это предметное понимание, ситуация, возникающая тогда, когда я и другой имеем дело с одной и той же вещью" (2, с. 79). А подобная ситуация предметного понимания материализуется, как уже говорилось в первом параграфе, "в форме общности основополагающих и несущих предрассудков - заранее сложившихся суждений. Герменевтика должна исходить из следующего: тот, кто хочет понять, связывает себя с предметом, о котором гласит предание, и либо находится в контакте с традицией, изнутри которой обращается к нам предание, либо стремится обрести такой контакт" (2, с. 79) Круг замкнулся. Сводя герменевтическую концепцию понимания к формуле, можно сказать, что понимание есть процесс созидания языка (то есть, с точки зрения герменевтики, среды проявления истины), который свяжет текст, несомый преданием (традицией), и само это предание (традицию), с наличной ситуацией. Безусловно, это чрезвычайно оригинальная концепция, способная охватить значительное число феноменов, которые принято называть пониманием. Более того, она может претендовать на роль общей теории рецепции текста, поскольку предлагает общее описание языковых и мыслительных процедур, совершаемых всяким читателем или слушателем, поскольку он понимает то, что читает или слушает. Следует отметить, что по крайней мере в литературоведении философская герменевтика используется именно таким образом: она стала методологической основой рецептивной эстетики Р. Яусса. Как представляется, основным недостатком герменевтических концепций является их безличность. Даже если признать справедливость большинства ее описаний, все же следует отметить, что Гадамер слишком старательно элиминирует из них субъективность говорящего и слушающего. Это тем более интересно, поскольку лингвистика последних десятилетий проделала путь, обратный тому, который предложил Гадамер, а потому кажется полезным специально обсудить приемлемость идей герменевтики для лингвистических исследований. Заключение. Герменевтика и лингвистика. Как уже отмечалось, интерес к языку был присущ почти всем ведущим философским школам и направлениям нашего века. При этом происходило взаимное обогащение философии и лингвистики (и следует признать, что лингвистика больше получила, чем дала: достаточно вспомнить о влиянии идей Г.Г. Шпета на концепции Московского лингвистического кружка; воздействии лингвистической философии Витгенштейна на дистрибутивистские исследования; использовании концепций логической семантики и теории референции в лингвистической семантике и прагматике). В этом контексте значимость концепций философской герменевтики для лингвистических исследований может казаться весьма сомнительной, ведь за почти полвека существования этого философского направления связной лингвистической концепции на его основе создано не было. Причины этого, как кажется, достаточно ясно сформулированы выше: неприятие философской герменевтикой концепции языка как инструмента, притязание на постижение связи между языком и истиной, поддержка филологической концепции текста, бывшей для лингвистики скорее точкой отталкивания и проч. При этом установка на связь с философской и филологической традицией скорее препятствовала использованию результатов работ Гадамера и его последователей в актуальных лингвистических исследованиях, нежели помогала какому-либо реальному пониманию процесса понимания. И даже известные совпадения между лингвистическими и герменевтическими концепциями (подобно отмеченному сходству пар понятий "язык - текст" в лингвистике и "предание - язык" в герменевтике) не облегчали взаимопонимание, поскольку совпадающие внешне термины различались не только в содержании, но и в объеме. Однако наибольшей эффективностью для лингвистики обладают не те философские концепции, которые воспроизводят, случайно или преднамеренно, базовые лингвистические понятия, но те, которые заполняют провалы в ее методологическом фундаменте. Одной из главных частей этого "фундамента", несомненно, должна быть непротиворечивая концепция понимания, описывающая не психологические, а смысловые аспекты этого процесса и являющаяся частью общей теории связи мышления и речи; следует признать, что на сегодняшний день такой концепции восприятия и понимания языковых произведений у лингвистики нет. Однако для эффективного использования концептуальных возможностей философской герменевтики в лингвистических исследованиях необходимо согласовать некоторые базовые понятия герменевтики и лингвистики. Это не значит, что совпадающие термины должны быть унифицированы таким образом, чтобы содержание и объем терминов одной науки заменить содержанием и объемом терминов другой. Для такого согласования, во-первых, следует в явном виде (вплоть до представления в виде таблицы) представить соответствия и расхождения в структуре и содержательном наполнении основных концепций, а во-вторых, необходимо определить содержательные с точки зрения лингвистики исследовательские процедуры, которые могут опираться на герменевтические концепции. Приведем пример подобного согласования для части понятий философской герменевтики. В третьем параграфе упоминалась трехкомпонентная структура процесса понимания, состоящего из операций понимания, истолкования и применения. Х.-Г. Гадамер рассматривает их как действия, различающиеся скорее не по структуре, а по средствам: понимание есть операция по переводу текста во внутреннюю речь интерпретатора, применение - операция по переводу текста на язык наличной ситуации, а истолкование - операция по переводу текста на язык, объединяющий речь текста, ситуации и самого интерпретатора. Выше уже говорилось, что герменевтическая концепция языка не совпадает с лингвистической и предполагает понимание языка как способа выражения истины (так что неистинные выражения должны рассматриваться как "не имеющие языка"). Отвлекаясь от правомерности такого взгляда на язык, отметим, что эта концепция во многом аналогична общелингвистической концепции отношения знака и значения. Иными словами, в этом случае "язык" (далее мы будем брать герменевтические термины в скобки, чтобы продемонстрировать их отличие от лингвистических терминов) выступает как знак "истины", то есть значения. Можно ли использовать герменевтическое различение "языков" в лингвистических целях? По-видимому, можно, если допустить, что специфичность этих "языков" не сводится только к различию в означающем, материальном носителе значения, но и к некоторым отличиям в означаемом. Так, "язык" понимания может быть соотнесен с языковой семантикой, то есть со значениями слов и синтаксических конструкций, которые ассоциируются с данными выражениями у всякого носителя данного языка. "Язык" применения во многом аналогичен референциальным индексам, позволяющим слушающему определить, имеет ли говорящий в виду некоторое реальное положение вещей или рассуждает в отвлечении от такового. Наконец, "язык" истолкования есть абстрагированное представление базовой семантической структуры, инвариантной для некоторого множества выражений, объединенных именно по признаку того, что они, так или иначе, выражают эту структуру. Такая структура сама по себе не содержит ни референциальных индексов, ни указаний на способ выражения, однако создает возможность и для выражения при помощи семантических средств естественного языка, и для применения этой структуры к единичной ситуации или множеству аналогичных ситуаций. При этом не следует полагать, что лингвистическая трактовка "истины" как значения превращает единую "истину" герменевтики в три различные семантические структуры. Это лишь три способа поверхностно-семантического представления общей глубинной семантической структуры: в виде семантики естественных языковых выражений, в виде "семантики ситуаций", то есть как бы в записи фрагмента реального мира, и в виде глубинной семантики, инвариантной как для множества языков, так и для множества ситуаций. Характерно, что в большинстве современных лингвистических исследований учитываются максимум два из названных разновидностей значений. Отметим, что перевод герменевтических концепций на "язык" лингвистики все же предполагает отказ от некоторых идеологических аксиом философской герменевтики. Так, даже в приведенном примере можно отметить, что интерпретация герменевтических процедур как операций с различными представлениями инвариантной структуры предполагает возможность (и даже необходимость) привлечения фигуры автора, говорящего, поскольку "язык" референциальных индексов естественным образом предполагает в качестве точки отсчета именно автора. Поэтому-то и представляется не только полезной, но обязательной аналитическая работа, которая позволит демифологизировать некоторые герменевтические понятия, в то же время, сохранив их исследовательскую ценность.