С. Это очевидно. Но ты ведешь к тому, что и писание следует оценивать лишь по соответствию его реальным событиям, которые восприняты умами обычных людей. А как же тогда вера? Ведь вера не есть знание (которое формируется из осознания такого соответствия), а усилие души полагаться на то, что говорит пророк, которому открыто то, что от обычных людей пока скрыто, по крайней мере во всей полносте.
Ф. Твое замечание о вере интересно и важно. Исследовать эту тему нужно будет несомненно, но мне бы хотелось закончить рассмотрение пока того вопроса, который мы еще не закончили, но где уже как-то продвинулись. Позволишь ли?
С. Давай, давай, если тебе это кажется необходимым.
Ф. Ты не только проницателен, но еще добр и терпелив. Так я с благодарностью и спрошу тебя: Даже если мы возьмемся доверять тому или иному пророку, предсказанию или утверждению в Писании, до того еще пока убедимся в его правильности, т.е достаточно точном соответсвии воспринимаемой нами реальности жизни (потому что пока мы еще не способны воспринимать того, о чем говорит пророк), окончательным критерием того, действительно ли это правда, действительно ли это пророк (т.е. от Бога ли) будет всеже это наше восприятие и осознание такого точного соответсвия реальности того человека или слова, пусть даже и со временем. Или у нас будет какой-то другой критерий ?
С. Вера сама и есть критерий. И критерий куда более важный, чем все, что мы можем воспринять чувствами и умом нашим, часто слабым и обманчивым.
Ф. Постой, не говоришь ли ты что критерием правильности веры может быть сама вера?
С. Именно это я и говорю!
Ф. Но не замечали ли мы только недавно, что в библейские времена люди верили и пророкам и лжепророкам, но убеждались в том, кто есть кто, на основании чего-то другого, а не веры – ведь той случалось быть и правильной и неправильной? Как же то, что может оказываться правильным и неправильным, быть критерием истинности, да еще и в своем же случае?
С. Я затрудняюсь ответить тебе, но готов привести тект, освещающий тему истинной веры...
Ф. Постой, дорогой друг, пожалуйста оставим чтение чужих текстов на другое время. Дело это важное, интересное и полезное наверняка. Но мне в беседе с тобою хочется знать, что ты скажешь на нашу тему, тем более что я пытаюсь сообразить как мы вообще понимаем тексты; а новый текст здесь также нужно будет понять и быть уверенным, что поняли мы его правильно, и это может сделаться проблемой замкнутого круга. Ведь тот текст ты сам также предложешь принимать наверу, а я как раз и спрашиваю о том, как мы можем что-то принимать на веру, какие у нас есть на то основания вне веры, ибо вере случается быть когда верной, а когда неверной. Ведь священники вообще часто сами говорят: “Наша вера правильная, а вера других – неправильная”. Так как же они решают-то это?
С. Решают, потому что доверяют Писанию и решению тех, кто знал писание, и их собраниям, где множество таких знающих людей пришли к заключению, что именно так нужно понимать Писание. И нам очень хорошо было бы не пытаться своим слабым человеческим умом оценить это, а верить тем, кто лучше нас, и самим становиться лучше.
Ф. Становиться самим лучше – это очень привлекательный совет, такой же мудрый, как и древний. Замечание о слабости умов человеческих - тоже не пустой звук, т.к. нередко, занимаясь чем-то, мы допускаем ошибки, которые позже становятся ясны нам. Однако, не нашим ли умом видим мы и ошибки, допущенные этим умом ранее? Справедливо ли называть нечто, когда-то слабое, а когда-то сильное, просто слабым? Не с тем же правом мы бы могли назвать это сильным? И не о людях, человеческих ли умах, ты говоришь, упоминая собрания знатоков Писаний, которые принимали решения о том, как последние следует интерпретировать? Не следует ли из первого, что ум наш может быть и слабым и сильным? А из второго – что ум тех людей-знатоков-писания, тоже может ошибаться? А если мы можем не только ошибаться, а они не только быть безошибочными, не следует ли из этого, что думать самостоятельно и напряженно о том, правильные ли нам предлагаются положения , как основание для веры, является не только вполне разумным, но еще и просто нашим долгом перед Богом и писанием? Кроме того, писания большей частью написаны именно людьми, т.е. слово Бога проходит через их “слабые человеческие умы” прежде чем становится записанным, значит следует допустить возможность ошибки и в Писаниях и в их последующих интерпретациях теми людьми-знатоками-писаний, а также возможность нашего ума быть не только слабым, но и сильным, т.к. мы видим в нем способность не только делать ошибки, но и исправлять их. Или тебе что-то ненравится в моем рассуждении?
С. Конечно ненравится! Оно просто звучит как хула писания и гордая самоуверенность в том, что ты сможешь лучше святых мудрецов понять его настоящее значение.
Ф. Дорогой друг, не звучит ли иногда голос одного человека как голос совсем другого? Не выглядит ли иногда веревка, как змея, создавая на мгновение полную иллюзию в которую человек верит и даже действует на основании этой веры со всею страстью, вскрикивая и бросаясь в сторону? И при ближайшем внимательном и спокойном рассмотрении не рассеивается ли иллюзия, и не встают ли вещи на свои места в нашем сознании? Не может ли оказаться, что то что я говорю, просто кажется тебе похожем на хулу писания, а на самом деле такой хулой не является? Не может ли оказаться при спокойном и неспешном рассмотрении, что я как раз и стремлюсь не истолковывать поспешно и ошибочно Писание, не оказав ему тем самым должного уважения, которое мне как раз и хочется ему оказать?
С. Ты есть просто человек, а составители Писания и признанные истолкователи его были святыми-мудрецами.
Ф. Дорогой, если они и были святыми-мудрецами, то кто же их назвал так, как не просто люди? А какой же мерой они мерили, чтобы прийти к такому убеждению? Не человеческой ли мерой своих “ненадежных умов”? И какой же мерой ты измерил различие между моей простотой и их сложностью? Не своей ли человеческой мерой? Или эта твоя мера почему-то объявляется тобой сверх-человеческой? В последнем случае хотелось бы знать, как ты пришел к такому убеждению и почему именно такое самовозвышение до сверхчеловеческого уровня не является знаком самоуверенности и гордыни. Ведь если ты сам употребляешь какую-то меру в оценивании умов других, то не по твоей же ли мере и тебя мерить будут? А если это так, то какова же твоя мера правильности 1) твоего понимания Писания, 2) его интерпретации, 3) принципиального отличия моего ума от ума святого-мудреца, и 4) того что те, кто назвал того мудреца и святого святым мудрецом попали в точку, имея ненадежные умы, тогда как другие, кто может быть не считают его таким безупречным или сомневаются в его доктрине, непременно ошиблись?
С. Я просто верю в Писание и истолкование Церковью Христовой этого Писания, и не верю тем, кто думает иначе. Я просто выбрал свою веру в то, а не в это. И этот выбор необъясним; он выше объяснения! Если же твоему человеческому уму, со всеми его слабостями не ясна правота нашей истинной веры, то это следствие грехов, совершенных тобою и искушение лукавого. Но церковь велит нам прощать грешников и наставлять их. Так что для твоей прользы замечу, что такую веру признали многие умнейшие люди, которых признали позже многие другие умнейшие люди и много было святых-мучеников, которые за веру эту пожертвовали всем, включая свою жизнь, совершив неимоверные подвиги.
Ф. Как благодарен я тебе, друг мой, за то что ты печешься о душе моей настолько, что соглашаешься даже делать для моей пользы то, что сам для себя объявил бесполезным, а именно объяснять почему ты принял свою веру, тогда как заявил что это необъяснимо и выше объяснения! Это одна из причин моего уважения к христьянам, т.е. что они готовы на такие огромные жертвы, как эмоциональные так и логические, для блага человека. У меня же всегда возникает вопрос: а как же они понимают это самое благо; как знают они что что-то является благом; чем они пользуются для такого суждения; что дает им уверенность в правильности своих поступков, да еще настолько, что на протяжении веков, они готовы были мучать, убивать и грабить людей объявляемых ими нарушителями их веры. И поражает противоречие их утверждения буквальной истинности писания, особенно самих слов Спасителя, верности этим словам умом, словом и делом и всем существом своим, и при том убийством и грабежом, когда Он сказал: Не убий и Не укради, и т.д.
Чтобы сделать для меня более обоснованным свою веру в правильность мнения тех пророков, святых, мучеников и других любящих то мнение, ты отметил их большое количество. Значит количество утверждающих для меня должно быть критерием правильности утверждения. Здесь однако возникает та же проблема, а именно: если мы знаем что толпы часто совершали чудовищные ошибки и жестокости и несправедливости, например само издевательство над Иисусом большим количеством уверенных в своей правоте людей, то как же то самое количество, которое не раз показало свою ошибочность в ряде важнейших случаев, может приниматься критерием для оценки правильности какой-то доктрины? И даже доктрины самого Иисуса, которого как раз христьяне и выделяют из толпы, называя Единственным? В Его случае, они говорят что истина дается Одним-безгрешным, а в другом: истинность чего-то доказывается множественностью утверждающих ее? Как можно мерить длину предметов мерой, которая иногда длинна, а в другое время коротка? Как может множество быть критерием?
С. Ты пытаешься фальсифицировать мое утверждение. Я сказал не что множество людей может убедить в правильности их веры, а то что множество прекрасных людей, святых, мудрецов и мучеников, и величина их подвига способна к этому.