Но с точки зрения объективной реальности основания в языке нет никакого. Язык сознания в сущности не имеет к психической монаде непосредственного отношения. Интеллектуальная монада есть особая сверхчувственная материя, определённая часть которой подвержена несущественным для неё самой изменениям, т.е. рефлексии (область сознания). Материя монады находится в самодвижении (causa sui), на основе которого возникает и рефлексия сознания, т.е. хоть и вторичное, но непрерывное и даже отражающее цикличность движение. Вот эти изменения интеллектуальной материи (образно можно сравнить с огромным количеством очагов длительного возбуждения) это не вербальный или жестовый язык, не образы, представления и т.п., но они являются причиной перечисленных феноменов. Эмпирическое (обыденное, бессловесное, так называемая свёрнутая речь) мышление оперирует этими возбуждёнными участками материи, а указанные феномены возникают вторично. Они субъективны, ибо не являются материальной реальностью, как не является ею зримый образ или отражение в зеркале. Это не душа, которая субстанциальна, а потому субъективная реальность не есть реальность. Идеальное же суть абстракция никогда не существовавшая наряду с материей, ибо существованием обладает только эта последняя. Эмпирически понимаемый духовный мир обусловлен несущественным для субстанции движением, т.е. рефлексией, её материи. Эмпирическое мышление и есть именно такое движение части субстанции, но только бессознательное есть истинное мышление, а язык и образ вторичные и необязательные компоненты (не путать неосознанное и бессловесное, последнее вполне может осознаваться).
Язык возник в практике и усваивается каждым новым поколением людей из неё. В практике же возникают и все новые слова. Но имманентные процессы практики - это действия и отношения, подчинённые общественной форме движения материи. Язык и существует как эти действия и отношения. Он производное взаимного влияния несущественных компонентов многих субстанций. Такие внутриорганизменные влияния начинают свои многоэтапные циклы с органов чувств, продолжают их и в организме между его монадами. Язык мы видим (письменный, жестовый) через посредство органов зрения, слышим через посредство раздражения слухового анализатора, и только потому, что в образовании слова участвует влияние этих органов чувств (монад) на интеллектуальную монаду.
Многоэтапность взаимных влияний несущественных компонентов и её цикличность вызывает эффект независимости сознания от внешнего раздражителя из практики. Незатухающие циклы в этом «вечном» двигателе позволяют сохраняться в сознании словам, действиям, образам и т.п. (даже во сне эти циклы не затухают). Эффект присутствия «внешнего» в сознании обязан циклическим влияниям между органами чувств и другими органами, например, мышечной системой, интеллектуальной монадой. Так, уже давно доказана связь внутренней речи и движений языка и гортани (электромиографически при выполнении интеллектуальных задач) [152, с. 137]. Язык всегда связан с электрофизиологическим возбуждением мышц. Если приложить электроды к языку или нижней губе человека, умножающего в уме два числа и оперирующего при этом понятиями, то можно зарегистрировать изменение потенциала. Такой же результат будет получен, если приложить электроды к кончикам пальцев немого, привыкшего обращаться с помощью жестов, и попросить его решить сходную умственную задачу. А это означает, что язык является внешним по отношению к психическим монадам, ибо всегда связан с электрофизиологическим возбуждением, которое через посредство несущественных компонентов субстанций вновь «возвращается» и возбуждает интеллектуальную монаду. Думая словами, мы как бы слышим (раздражение, рефлексию слуховой монады) сам процесс и результат вербального мышления. А воспринимает психическая монада в этом случае циклический процесс, опосредованный через несущественные компоненты различных субстанций организма. Бихевиористы в оценке вербального мышления как «скрытых мускульных движений» [233а, с. 43] были совершенно правы. Эти «физиологи мускулов» очень точно нащупали эмпирически проверяемый механизм вербального мышления.
Таким образом, особое (информационно особое) сокращение мышцы языка и мышц голосовых связок или их возбудимость оказываются компонентом сознания, хотя действительный источник взаимоотношения сознания с самыми различными системами лежит в способности субстанции души быть в непрерывном движении, а возбудимые центры сознания даже у высших животных прекрасно обходятся и без языка. Им вполне достаточен феномен понимания, опирающийся на бессознательное мышление.
Цикличность процесса (между мозгом и другими органами), воспроизводящего язык - явление внепсихического порядка, т.е. порядка аналогичного явлениям в практике. Хотя и полагают, что воспроизведение языка в мысли есть процесс исключительно внутриинтеллектуальный, однако, когда мы опираемся на вербальное мышление, даже если внешних практических действий не производим, то тем не менее находимся в состоянии циклических взаимоотношений между практикой и сознанием, возбуждая и рефлексию целого ряда субстанций организма.
Проблема телесности языка никогда не исчезала из поля зрения исследователей. Так Гегель считал, что язык «представляет собой как бы тело мышления» [65, с. 320], а не само мышление. Не случайно Л.С. Выготский полагал, что «мышление и речь имеют генетически совершенно различные корни» [46, с. 90], то есть интуитивно понимал, что это разные реальности. Само же сознание, будучи ничем, но имея «точки» возбуждения в каждой монаде, опосредующей практику, эмпирически оказывается всем! С точки зрения субстанциальности, взаимное влияние несущественных компонентов монад есть - ничто, субъективность. Интеллектуальной монаде, например, безразлично происхождение влияния (его источник) она в любом случае отразит её в своём имманентном процессе. Именно в этом качественном отношении разницы между мышлением высших (стадных) животных и человеком нет никакой. И не случайно, начиная с известных опытов супругов Гарднеров, психологи приходят к одному и тому же выводу: человек может найти общий язык (!) с обезьянами, может вести с ними диалог на языке жестов и символов [140]. В сущности разница между мышлением человека и высших животных несущественна - она заключена не в различии механизмов этого процесса, а в различии их практики, в различии уровня культуры, в том, что привнесла государственная сфера как иерархически вышележащее образование.
Сознание (и подсознание) и есть душа, но душа эмпирическая, которая с точки зрения объективности самостоятельным существованием не обладает. С этой точки зрения философская антропология и распадается на эмпирическую и объективную, диалектическую (субстанциальную).
Феномен подсознания, несмотря на неосознанность его механизмов, имеет много общего с сознанием. Подсознание - это рефлексивная область субстанции, но в отличие от сознания менее оперативная и неосознанно работающая с большими массивами памяти. В то же время подсознание это всё же область causa sui субстанции, (хоть и невсеобщая, временная, случайная и т.д.) что позволяет ей тоже реализовать почти самодвижущийся циклический процесс, который обеспечивает существование памяти. Именно в подсознании находятся центры безусловных рефлексов, имеющих выраженную цикличность, именно там выстраивается цепь формально-логических «действий» (они позже будут «оформлены» как умозаключения), которые впоследствии проявляет себя в виде внезапного озарения, эмпирической догадки.
Внутренняя речь, или несловесное мышление, связана не столько с подсознанием, сколько со всей рефлексивной областью интеллектуальной субстанции. Вербальное, как мы выяснили, это вообще частное проявление мышления, для которого слова в общем-то и не обязательны. Движение мысли, как давно уже замечено, идёт от общего к частному: вначале возникает вербально невыразимая мысль-идея (феномен понимания), затем конкретные варианты её реализации и лишь после этого различные способы дискурсии какого-то выбранного варианта. Всё протекает, во-первых, с большой скоростью (напомним, что движение самой субстанции вообще вневременно), а во-вторых на фоне неосознаваемой рефлексии (неосознаваемая внутренняя речь рефлексивна!). Всё, что неосмысленно сознанием, находится в непрерывном рефлексивном неосознанном взаимодействии и тут нет какого-то пространственного разграничения областей сознания и подсознания. Особым отличием подсознания от сознания является огромный объём памяти - своеобразных незатухающих центров «возбуждения» материи субстанции.
С точки зрения механизмов сознания называть продукцию подсознания интуицией неправомерно. Интуиция как реальное явление априорна и впервые чётко её описал Платон. Однако традиция есть традиция, поэтому мы не отказываемся от феномена «эмпирической интуиции», а только подчёркиваем её опытное происхождение, т.е. указываем на то, что понятия интуиции в диалектике и эмпиризме являются омонимами. Когда Ж. Лакан говорил о том, что бессознательное структурируется как язык, то он был не так уж и далёк от истины, если учесть, что бессознательное и подсознательное понимались как синонимы. Впервые зарождённая в подсознании мысль, конечно же не является языком и неосознанно может быть реализована как действие. Однако желание её выразить вербально «структурирует» её и какая-то часть этой структуры реализуется в речи.
В ХХ веке была предпринята в буквальном смысле слова психическая атака, направленная на прорыв к трансцендентному, прорыв, который так и остался не реализованным, а лишь переживаемым. Исторически трансцендентное выражало одну суть: через посредство сознания, имеющего эмпирическое (рефлексивное, из практики) происхождение, проникнуть в нечто объективное, потустороннее для человеческого эмпирического мира, мира мнения. Для рационализма такие попытки были скачком, интуитивным переходом, в котором он открещивался, отказывался от субъективной реальности с её миром мнения. Иррационализм тоже вроде бы взял на вооружение интуитивность, однако эмпирически переистолковал её в духе интуиционизма и потому не отказался от субъективной реальности, а занялся поиском её сущности, неких гипотетических «глубинных слоёв», носителей истинной рефлексивности и потому соприкасающихся с непознаваемым бытиём. Юмовские уроки не пошли впрок. Отказ от декартовской субстанциальности сознания оказался пустой декларацией, ибо вся история онтологии субъективной реальности есть по сути попытка сконструировать «новую субстанциальность» созвучную с релятивностью сознания. Но субъективное это не объективное и копаться в нём в поисках какого-то основания пусть даже мистического - это как раз тот случай с поиском отсутствующей чёрной кошки в тёмной комнате. Мистика и иррационализм - это и есть та самая несуществующая кошка.