Субстанция находится в непрерывном, повторяющемся движении (цикле), обусловленном взаимным переходом её противоположных сил. На определённом этапе взаимного перехода противоположностей могут возникать два «незаметных» для самой субстанции события. 1. В ней появляются области, доступные для эмпирического исследования. Это либо вещественно-телесное, либо сознание, как в субстанции души, либо какие-нибудь другие образования. Естественно, что на саму субстанцию, её законы силы (законы) этих вновь появившихся областей совершенно не влияют – они несущественны для неё (врéменные, невсеобщие, случайные, частные, локальные и т.д.). 2. Появление у этих несущественных для субстанции областей своих эмпирических закономерностей и возникновение ещё одного события – «рождение» новой субстанции, или как определяют в эмпирии, вышележащей формы материи, уровня материи и т.п. Несущественное одной субстанции пространственно совпадает с несущественным другой: организмы состоят из молекул, молекулы из атомов, а те из элементарных частиц … Но всё это временно и самое главное неверно, неверно уже потому, что выявляется в эмпирии. По логике вещей не могут, скажем, частями молекулы быть атомы – это абсурд с точки зрения объективности. Частями молекулы могут быть только части молекулы, но никак не атомы, которые являют собой совершенно иное качественное образование (иной уровень «реальности»).
Любая субстанция находится в «круговороте» - взаимном переходе своих имманентных полярных сил друг в друга. На каком-то этапе этого круговорота создаются условия для возникновения из этой субстанции субстанции новой. По аналогии с терминологией эмпирической концепции уровней материи её условно можно назвать вышележащей, а их отношения иерархическими. В эмпирическом времени круговороты нижележащих будут более длительны, чем круговороты вышележащих (эта длительность пропорциональна и размерам этих иерархических образований). Иерархия строится, потом исчезает и снова строится и так до бесконечности – в чём и суть древней эмпирической идеи мирового круговорота. В объективной же реальности, в логике этой реальности ни одна субстанция не рождается и не гибнет, каждая существует относительно самой себя и относительно самой себя является вечной. Относительно же эмпирического наблюдения диалектическая логика (логика субстанции) ничего не говорит.
Вернёмся теперь к вопросу об эмпирической причине смерти субстанции. Давайте представим ситуацию, которая может показаться несколько отвлечённой из-за эмпирической образности, но зато доходчивой. Озеро с устоявшимся биоценозом. Какая-то рябь на его поверхности – совершенно несущественное для биоценоза явление, не существующее для его законов и биологических сил. Но рябь может перейти в волны и усилиться, а всё закончится тем, что озеро будет выплеснуто на сушу. Биоценоз исчез, а его биологические силы (трофические, популяционные, сексуальные и т.п.) не имели ни малейшего отношения к случившемуся. Биоценоз не умер, а исчез и это разные категории, хотя обе не имеют отношения к логике существования субстанции. А если озеро будет постепенно высыхать? Нужно отвлечься от конкретных живых представителей озера и сосредоточить внимание на силах (форме) самого эмпирически воспроизводимого биоценоза. Разрыв трофических, сексуальных, популяционных … связей и есть исчезновение биоценоза как субстанции. Цивилизации или галактики по эмпирическим данным умирают длительно и эмпирики не могут заметить, что их субстанции остаются вечно молодыми. Допустим, что полярность биосферы является трофической (обеспечивается продуцентами, консументами и редуцентами), тогда для этой конкретной субстанции безразлично, какими видами живых существ она будет населена – современными, включающими людей, или только «делящимися» и поглощающими друг друга коацерватными каплями (протобионтами), в обоих случаях это будет субстанция биосферы. И какой бы унылый вид она ни приняла, скажем, после ядерной войны, но если сохранятся бактерии (всегда продуцирующие и редуцирующие), она будет всё той же самодвижущейся и вечно юной субстанцией, для которой любые эмпирически значимые изменения несущественны.
В сущности, что происходит? Субстанции появляются и не появляются, исчезают и не исчезают. Несущественное изменение в движении сил какой-либо субстанции оказывается для самого этого изменения особым качеством, отличным от формы исходной субстанции, но отличном только для самого себя же. В итоге, без всяких пространственных отношений оказываются «сосуществующими» (но фактически каждая для самой себя) уже две субстанции. В последней на определённом этапе её круговорота точно также возникает последующая. Для эмпирической интерпретации скажем так, для атомарного уровня материи вся вышележащая иерархия уровней вплоть до организма животного есть некоторые несущественные модификации движения атомов, для которых вышележащих качеств просто не существует. Плюрализм тут и возникает только абстрактный, эмпирический.
§ 3. Плюралистический монизм
Исторически логика движения диалектического субстанциализма шла к разрешению проблемы плюралистического монизма, но так много субъективных факторов наложилось на это движение, что оно застопорилось. А между тем разрешение этого вопроса дал (или почти дал) Лейбниц. Он предложил решение проблемы, которую пыталась разрешить вся традиция субстанциализма с самого её возникновения. Это вопрос о совмещении монизма субстанции с плюрализмом субстанций. Попытки утвердить плюрализм субстанций уводили в эмпиризм. Философия эмпиризма в лучшем случае демонстрировала диалектикообразность. Субстанциальный монизм, в свою очередь, никогда не был до конца последователен и в том или ином виде воспроизводил плюрализм субстанций. Но чётко утвердив необходимость и важность совмещения монизма с плюрализмом, Лейбницу пришлось решать и вопрос о характере взаимоотношения этих двух взаимоисключающих концепций. То, что это была сложная задача, говорит уже то, что лейбницианцы, пойдя по стопам Лейбница, не поняли его и фактически отказались от предложенного решения. В этом есть какая-то закономерность: неоплатоники перечёркивали достижения Платона, неогегельянцы выкинули всё самое ценное у Гегеля … Конечно, до Лейбница плюралистический монизм монад был у Джордано Бруно, более того, он разрабатывал заимствованное у Николая Кузанского диалектическое учение о совпадении противоположностей (а Гегель критиковал Лейбница за отсутствие диалектической логики). Однако отношение плюрализма и монизма Бруно разрешал однобоко – в пользу монизма в идее абсолютного единства мира (лейбницианцы были ближе к нему, чем к Лейбницу).
Лейбницевский переход от множества субстанций-монад к монизму одной не грешит субъективностью, ибо он обнаруживает механизм взаимного влияния монад, механизм, который исключает взаимодействие, то есть объединение в целостность, - монады независимы и изолированы друг от друга. И насколько каждая из них абсолютна, настолько же абсолютна и их изолированность друг от друга.
«Безоконные», внутренне самозамкнутые субстанции-монады, несмотря на всё их самодвижение и внутреннюю сверхактивность, в силу их индивидуальности (качественного многообразия) не взаимодействуют и потому не существуют друг для друга [133, c. 413 - 414]. «Естественные изменения монады исходят из внутреннего начала, так как внешняя причина не может иметь влияния внутри монады». А предустановленная гармония выражается в том, что в каждой монаде в отражённом виде содержится с самого начала вся Вселенная [133, c. 132 - 133]. Каждая субстанция-монада, будучи «живым зеркалом универсума», воспроизводит воздействие других как изменения своего собственного функционального компонента; никаким иным образом не является мир «безоконной» монаде, кроме как в качестве её собственного, единственного её мира. Внешняя реальность всегда представлена в ней как внутренняя, как имманентные её природе изменения [155, c. 137]. Говорить о влиянии одной субстанции на другую можно только метафорически. Каждая монада сама есть универсум. Вне нашего чувственного (субъективного) восприятия описанной ситуации любая монада есть единственная реальность, или субстанция.
В «Монадологии» Лейбница монады - «простые бестелесные субстанции», «центры сосредоточения колоссальных энергий», «истинные атомы природы». Монады не взаимодействуют между собой («не имеют окон») и в то же время благодаря предустановленной гармонии отражают друг друга и весь универсум в своих имманентных процессах так, что каждая монада сама предстаёт как универсум. Монады наделены психической активностью (бессознательная психика), состоящей в восприятии (перцепции) и стремлении. В сущности это далеко не новая идея, она была подготовлена более древним учением о микро- и макрокосмосе [26, с. 144; 172; 235; 222, с. 49; 75; и др.]. Идея человека как микрокосма, отражающего в себе всё мироздание, всплывает в эллинской философии у Анаксимена, Гераклита, Диогена Аполлонийского, Демокрита, Платона [“Тимей”], в греческой патристике - у Нимесия Эмесского, в эпоху возрождения, пронизывает всю традицию немецкой мистики. Человек как микрокосм вытесняется за пределы научного знания сравнительно недавно - механицизмом XVII - XVIII веков. Затем эта концептуализация возрождается Лейбницем.
В нововременной рефлексии к основным свойствам субстанции выявился процесс, в котором мы имеем дело с качественно новым явлением: в биологических терминах описываются важные свойства плюралистического бытия, субстанций, составляющие такой их неотъемлемый параметр (характеристику), который можно поставить в один ряд с открытием causa sui – самопричины. Невзаимодействующие субстанции тем не менее имеют отношение друг к другу. «Субстанции взаимно мешают одна другой или ограничивают друг друга, в этом смысле они действуют одна на другую и принуждены, так сказать, приспособляться друг к другу. Ибо может случиться, что какое-либо изменение, увеличивающее выражение одной субстанции, уменьшают выражение другой» [133, c. 140]. Субстанция, таким образом, воспринимает влияние других субстанций путём особого восприятия, не отражает (так как не имеет ничего общего, способствующего взаимодействию с другими), а воспроизводит в своей собственной качественной специфике.