Конечно, если обстановка в семье неблагополучная, то базовое доверие не выработается. Но в результате мы получим отнюдь не скептика — мышление-то еще не наработано, а в лучшем случае невротика. Именно по этой причине природа выработала гормоны, которые действуют на женщин с момента беременности и после родов так, что критическое мышление отключается и женщина безусловно любит своего ребенка. Понятно, что бывают сбои, бывает и слишком развитый интеллект, который гормонами так просто не обработать, но я именно про закономерность: для полноценного развития ребенка мать должна его любить с начала беременности и продолжительное время после родов.
Характерно, что бóльшая часть детей 4-6 лет имеет повышенные показатели доверия, а где-то с семи лет — существенно более низкие значения доверия. Именно в этот временной период происходит существенное изменение в стратегии развития личности ребенка.
Начальный период доверчивого обучения необходим для передачи навыков от особей следующему поколению. Конечно, в дальнейшем индивид, видя, что полученные навыки приводят к негативным последствиям, может выработать другие стратегии поведения, но далеко не у всех есть достаточная решимость проводить это экспериментирование, не говоря уж о способностях самостоятельно формировать стратегии.
4. Религия и вера
Кардинал Бароний (1538-1607) афористично высказался на тему «религия и знание»: «Намерения святого духа заключаются в том, чтобы научить нас, как взойти на небеса, а не тому, как движутся небеса». Честно и откровенно: надо, прежде всего верить (религиозно), а всякая ерунда вида «как и что происходит в мире» — вторична.
Протоиерей Василий (Зеньковский) (1881-1962), «Апологетика. Христианская Педагогика» (глава II «Вера и разум») высказывается:
«Наука может и должна искать естественных причин того, что кажется загадочным или необъяснимым, но она не может отвергать возможности действия Бога в мире. Нет поэтому никаких оснований противоставлять знание вере: христианство признает права разума, но признает и ограниченность разума. Христианство отвергает лишь автономию разума; ограниченность разума не позволяет считать разум стоящим выше веры. Вера делает работу разума более зрячей, дополняет разум в том, чего он своими силами уяснить не может. Но вера наша говорит и о сверхразумных истинах, — тут мы должны со смирением признать границы разума.»
По-моему, очень показательно. Вера — это главное, а разум — обслуга. Типичная религиозная точка зрения.
Мышление, которым так гордятся рационалисты, есть мышление дискурсивное, выводное. В дискурсивном мышлении нет непосредственной данности бытия, а есть посредственность и выводимость. Все знание протекает в плохой бесконечности дискурсивного мышления. Для дискурсивного мышления все начала и концы оказываются скрытыми в темной глубине, начала и концы вне той середины, которая заполнена дискурсивным мышлением. Дискурсивное рациональное познание лишь выводит, лишь заполняет посредствующие звенья; оно не восходит к истокам. Таким образом, твердые первоосновы знания не даются дискурсивным мышлением, их нужно искать в другом месте, вне рациональной дискурсии.
В отсутствии гарантий, в отсутствии доказательного принуждения – рискованность и опасность веры, и в этом же пленительность и подвиг веры. Человек поверивший - есть человек свободно дерзнувший, преодолевший соблазн гарантирующих доказательств. Требование от веры гарантий, даваемых знанием, представляется похожим на желание пойти ва-банк в азартной игре, предварительно подсмотрев карту. Вот это подсматривание карты, эта боязнь риска, эта неспособность к свободному дерзновению есть у всех подменяющих веру знанием, у всех согласных верить лишь с гарантией. В акте веры есть подвиг отречения, которого нет в акте знания; акт веры есть акт свободной любви, не ведающей доказательств, гарантий, принуждений. Нужно совершить переизбрание, избрать новый объект любви, т.е. отречься от старой любви к данной действительности, уже мне гарантированной, мне навязанной, сбросить с себя ветхого человека и родиться к новой жизни в новой, иной действительности. Подмена же веры знанием в данных условиях мира есть отказ от свободного выбора, есть трусость перед опасностью, перед проблематическим, предпочтение гарантированного и безопасного, т.е. жизнь под принуждением данной природной действительности.
Знание предполагает веру, оказывается формой веры, но веры элементарной и неполной, веры в низшую действительность. Знание есть доверие к ограниченному, земному кругозору; в акте научного знания человек стоит на месте, с которого не все видно, виден лишь небольшой кусок. Вера есть тоже знание; знание через веру дается, но знание высшее и полное, видение всего, безграничности.
5. Где неприложимо само понятие веры?
Во всех абстрактных построениях. Скажем, глупо заявлять, что некто верит в то, что дважды два равно четырем в десятичной системе счисления. Просто введены некие аксиомы, из которых это следует, а математика — это абстракция. Есть исходные данные, есть правила их преобразования — все. Скажем, в формальной логике выражение «А и Б» истинного тогда и только тогда, когда истинны А и Б. И здесь истинность приложима лишь к А и Б как условность, не более того, а действительно ли истинно А (Б) — вопрос совсем другой.
Также неприложимо понятие веры к непосредственному восприятию. Например, мы мыслим в категориях пространства и времени — и не можем мыслить вне этих категорий. Но это не значит, что надо верить в существование пространства — более того, а вы попробуйте дать корректное определение этого термина (или времени; энергии — тоже неплохо).
Кроме того, к категории веры не относятся непосредственные субъективные ощущения — «этот чай сладкий», «мне холодно» или «я люблю Таню». Даже если меня загипнотизировали, и чай на самом деле соленый и вокруг 40 градусов по Цельсию, все равно сладость/холод — непосредственные ощущения, хоть и внушенные. Сомнение тут неприменимо по определению, т.к. ощущения — дорассудочны.
Можно смело сказать, что вера — это именно человеческий механизм, необходимый для биологического вида; но если смотреть не на homo, а на sapiens, то вера — это атавизм, мешающий развитию разума и психики.
6. Вера как особый способ познания истинной реальности
В Средневековье общепринятой считалась точка зрения, что познать явления окружающего мира можно двумя путями: разумом и верой. Необходимо выяснить, что же подразумевалось под верой как особой познавательной способностью.
С точки зрения цели познания вера и разум рассматривались как равноправные: и первая и второй стремятся узнать истину, то есть то, что существует в мире (и в материальном, и в духовном) на самом деле. Вера даёт человеку тот же результат, что и рациональное познание, но только значительно быстрее, сразу, без затрат времени на доказательства и размышления. Это необходимо, потому что верующему нет времени ждать: речь идёт о спасении, а срок Суда никому не известен – может, он настанет сегодня. И в этой скорости, разумеется, её преимущество «здесь и теперь».
Ведь мы же не стараемся рационально доказать себе, почему при нажатии второй сверху кнопки на видеомагнитофоне уменьшится контрастность изображения на экране – мы просто нажимаем на эту кнопку, когда хотим видоизменить цветовую гамму, потому что так написано в инструкции. И в этом отношении наши действия ничем не отличаются от действий того, кто понимает строение кинескопа и других хитроумных устройств. В данном случае мы достигаем одного и того же результата, двигаясь разными путями. Конечно, может возникнуть ситуация, когда моих знаний окажется недостаточно (например, при поломке прибора), но, во-первых, такая ситуация может и не возникнуть, во-вторых, меньше времени займёт вызвать специалиста, а не изучить строение всех устройств, обустраивающих мой быт.
Наверное, возникает вопрос, а правомерно ли проведение таких параллелей к тому содержанию, которое является содержанием веры. Всё-таки божественная реальность и реальность сложной бытовой техники – вещи разные даже для атеистического сознания. И вот тут мы-то и сказали ключевые слова. Пока мы будем рассматривать взгляды средневекового автора, исходя из наших представлений эпохи Постпросвещения, мы будем понимать только самих себя, но не исследуемого автора.
Дело в том, что для человека верующего в окружающем материальном мире нет границ между миром духовным и материальным. Во-первых, нет границ пространственных, так как духовные существа живут вокруг и могут появляться в любом месте, причём в видимой материальной форме: как знамение в небе над Москвой, осаждённой татарами, или как ангел, являющейся пастушке в Лурде. Возражение о том, что, может, на самом деле, ничего этого нет, и всё является плодом некоторых особых психологических процессов, не является опровержением, так как для сознания верующего эти явления обладают абсолютно такой же реальностью, как и наличие этого текста у нас перед глазами. В своё время на это обратил внимание ведущий философ-неотомист Этьен Жильсон, когда анализировал великолепную и единственную существенную работу по психологии религии «Многообразие религиозного опыта» Уильяма Джемса. Жильсон отмечал, что все факты описаны абсолютно правильно, но что для конкретного человека убеждённость в том, что Бог есть, и убеждённость в том, что Бог вполне может быть – абсолютно разное, потому что в результате поведение таких людей будет различным, не говоря уже о переживаниях.
Во-вторых, для верующего нет и временных границ между миром духовным и материальным. Духовное – это не то, что происходило с пророками в древности, а потом произойдёт с космонавтами при Апокалипсисе. Духовная реальность существует всегда и окружает меня так же, как и реальность материальная. Чудо (то есть то, что необъясняемо законами материального мира) может произойти всегда, если это будет необходимо, и я могу стать его свидетелем. Или даже уже стал, как уверено огромное число верующих, излечивающихся, например, после паломничества к мощам святого Пантелеимона или чудотворной иконе в Ченстохове. И это ещё раз укрепляет их в мысли, что написанное в книгах или передаваемое преданием является истинным. Прежний опыт ли влияет на восприятие настоящего или же настоящее преобразует видение прошлого, в данном случае для понимания принципа единства мира несущественно, так как конкретный результат всё равно приводит к признанию общности прошлого и настоящего, а, значит, и уверенности в прогнозировании будущего – не конкретных фактов будущей жизни, а общего представления о предсказуемости основных линий будущей жизни.