(То ли мне в сыром тумане предрассвета
примерещился дядёк белопогонник?..)
Как положено, сезоны повторятся:
за зимой придет весна, за ними лето, –
чередою заоконных декораций,
с неизменностью припева и куплета.
Но однажды на заре, весною ранней,
той порой, когда черты гравюры резки,
средь ветвей возникло нечто вроде брани,
словно кто-то их тревожил, то ли лез к ним.
Я привстал, и мне открылася картина:
две сороки, две сороки-белобоки
меж ветвей, как будто мухи в паутине,
копошились, но настырно, словно доки.
То толкнут одну из веток острым клювом,
то другую цепкой лапой раскачают,
поведеньем беспардонным, даже лютым
выражают, не скрывая, что серчают.
Что за свара?.. От чего такая сшибка?..
В чем причина столь дурного поведенья?..
Разрешилось очень просто: я ошибся –
по неведенью людскому… Целый день я
наблюдал затем за делом пары пташек,
восхищаясь их сноровкой и силищей:
две сороки, два супруга, две «иптЩшки»*)
занимались созиданием жилища.
Ни обедов, ни бесед, ни перекуров, –
непрерывно, как игрушки заводные.
(Если б это увидали наши куры,
то, наверное, с ума б сошли, родные)…
При закате завершалось пташье дело…
Я глядел, лучами солнца ослепленный,
и раздумывал: безумство или смелость –
в этой близости, пусть даже застекленной?..
Но закон стихии, мозгу неподвластный,
водит нас как поводырь в полях эстетства
естества, минуя прелести соблазна,
ослепительно манящие нас с детства…
Вот вам чёрный, вот вам белый, – пораздельно.
Ну, а этот чёрно-белый – целокупно.
Мы ж от лени, нам присущей, и безделья
единение приемлем лишь лоскутно.
Приглядитесь: пресловутые сороки
(из отряда воронёно-черноперых)
белизною обладают, что уроки
преподносят нашей гордости… Во-первых:
всё искусственно, придуманное мозгом;
во-вторых: совсем уж незачем соваться
под оглобли нáми груженного воза
(только разве что конем порисоваться)…
Было так: в интимной близости телесной,
огражденной лишь докучливостью рамы,
мы прожили, – словно вечность, – это лето
в ежедневных обновленьях панорамы.
Вот и села та сорока, что поменьше,
и сидела, не слезая, чуть не месяц;
означало: будет мамой та, что меньше,
тот, что больше, станет папой в этот месяц,
обретя… Сперва малюсенький комочек,
что пищал, направя клювик в выси мира.
Мама с папою – посменно – дни и ночи
изощрялись тонкий писк утихомирить,
принося в своих изысканных пинцетах
всяких-разных червячков и мошек-блошек,
а быть может, части розовой плаценты,
а быть может, и кусочки всяких крошек…
Тут уж зрак мой человечий слаб, простите,
потому как слабоват его придаток,
но поить, кормить детей, т.е. растить их, –
долг родительский – на жизни всей остаток…
Маленькая шустрая сорочка,
высиженная в начале лета,
к сентябрю уж помнила построчно
все азы сорочьего балета.
К моему окошку подлетая
и владея шириной карниза
эта балетэсса молодая
раздавала адресно сюрпризы:
то кота раздразнит до трясучки,
то меня походкой умиляет,
затрещит, как баба на толкучке,
а потом хвостом заковыляет.
Мы сдружились с этой вертихвосткой,
чем могли красотку угощали.
(Мать с отцом, режим имея жесткий,
нашему общенью не мешали)...
Но не к месту осень подкатилась, –
холода, дожди, – и наши птицы
испарились, даже не простившись, –
в чуждом духе аглицких традиций.
Ведь по-русски – надо бы обняться,
трижды почеломкать в щеки, в губы,
а потом всплакнуть и отдаляться
медленно помахивая грубой
дланью… Но наставшею весною
снова прилетели две сороки,
третью (к сожалению, – не скрою),
видно, замуж выдали в дороге –
по пути домой… Четыре года
повторялся распорядок действий
двух частиц сорочьего народа,
род продляющих. И в качестве последствий
каждый год один сынок иль дочка
объявляли писко-стрекотаньем
о рожденьи нового комочка
в неизменном месте обитанья.
Но на пятый год, и вновь весною
эта пара, – только что вернувшись
из отлучки, – словно бы беснуясь,
стала разрывать, крушить и рушить
то гнездо, что сами сочиняли
(между прочим, – с тем же самым рвеньем),
но не починяли, – расчленяли,
разочаровавшися твореньем
собственным, служившим им годами
домом, где родили и растили
собственных детей, а покидали
лишь на зиму. А теперь вот мстили…
дому… Но за что?.. Понять не в силах,
я взирал… Покуда не отметил,
что они куда-то уносили
веточки… И сам себе ответил –
с облегченьем радостного вздоха:
где-то тут, вблизи, в соседней роще
строятся по-новой. Даже крохи
не уронят на земь... А короче:
переносят старое жилище
в новый ареальчик обитанья, –
может быть, – поближе к сытой пище,
может быть, – почище для дыханья.
Так ли, сяк ли, нам того не вемо,
что за мысли в их головки птичьи
нашептали гены или небо
об оценках качеств и отличий.
За полдня гнездо исчезло вовсе,
дерево оставя в непорочье,
(люди тоже избы переносят,
двигают столы, шкафы и прочая)…
А в июне буря налетела,
ураган какой-то, не из местных,
и упало дерево, как тело
человечье падает при вести,
что пришла пора уйти из мира…
Вот такие, братцы, повороты…
Таковы природы «майны–виры»…
Нашим разуменьям укороты…
P.S.
А потом через годик, затем через два
прилетали сорочки к окну моему, –
оперившись едва, обучившись едва
и летать-то… Что надо им было?.. Уму
не понятно… Быть может, прародина-мать
побуждала малюток сюда прилетать?..
*) иптЩш (тат.) – товарищ, друг, подруга;
в просторечии – супруг, супруга.
20.03.2006
См. Мустафин В. Дневные сны и бдения ночные: стихотворения, эссе, воспоминания друзей /Составители Г.М.Килеева, В.И.Курашов, Ф.С.Мустакимова – Казань: «Отечество» – 2009. – 422 с.