Божественными законами, возвещаемыми человеку через посредство естественного разума, являются все естественные законы, рассмотренные относительно общей природы естественной природы человека (human nature). В дополнение к этому Гоббс приводит еще и те законы, диктуемые нам естественным разумом, что касаются только «почитания великого Бога и поклонения Ему» (II, 279), по существу сводясь к перечню и определению форм, в которых может совершаться почитание Бога и в каких частных и гражданских культах отправляется это почитание и поклонение.
Но вот характеристика государственного культа Гоббсом несет в себе новизну благодаря соединению абстрактного определения (приложимого к любой форме культа) с жесткостью формулируемого правила:
«Ввиду того что государство есть единое лицо, оно должно иметь единую форму культа, и это имеет место тогда, когда государство постановляет, что культ должен совершаться частными лицами публично, а это и есть государственный культ, существенным свойством которого является единообразие. […] Поэтому там, где допускаются различные виды культа, вытекающие из различных религий частных лиц, не существует государственного культа и государство как таковое не имеет религии вообще» (II, 284 – 285).
Поскольку суверен вправе устанавливать законы, то он на основании этого имеет право устанавливать и атрибуты почитания и прославления Господа при отправлении культа, которые «должны считаться единственно подходящими для указанной цели» (II, 285). Здесь, однако, Гоббс делает исключение из принципа абсолютности государственной власти:
«Так как не все действия являются знаками в силу установления, а некоторые суть естественные знаки: одни – уважения, другие – презрения, то эти последние (т.е. такие, которые люди стыдятся делать в присутствии уважаемых лиц) не могут быть сделаны человеческой властью частью культа, а первые (заключающиеся в приличном, скромном и смиренном поведении) не могут быть исключены из культа» (II, 285).
Но поскольку «имеется бесчисленное число действий и жестов нейтрального характера», то какие бы из них государство не установило как часть культа, они «должны быть приняты и употреблены в качестве таковых подданными. А если сказано в Писании, что лучше повиноваться Богу, чем человеку, то это относится лишь к Царству Божьему, поскольку оно основано на заключенном завете, а не на природе» (II, 285).
Таким образом, естественное Царство Божие есть всякий из государственных культов, установленных для почитания верховной сакральной власти и исходящий в своих конкретных проявлениях в качестве государственного культа исключительно из власти суверена.
11. Христианское государство. Учение о христианском государстве представляет собой центральный момент «Левиафана», составляющий существенное своеобразие данного труда в числе трактатов Гоббса. Если большая часть его учения о государственной власти – причем зачастую в более отчетливой форме – была изложена уже в трактате «О гражданине» (1642), то учение о христианском правлении и в особенности фрагменты эсхатологического и хилиастического характера впервые появляются именно в данном труде. Позволительно, на наш взгляд, высказать мнение, что именно ради последних собственно и был написан «Левиафан» – ведь в противном случае Гоббсу было бы достаточно ограничиться изданием одного только английского перевода «О гражданине». Напротив, в «Левиафане» Гоббс стремится представить всю полноту своего понимания гражданского существования человека – начиная с образования государства и заканчивая Царством Христа. Здесь он отваживается излагать свои взгляды именно в качестве имеющих свое значение исключительно для него самого – не претендуя на их обязательность, но в то же время и не отказываясь от собственного мнения. Показательно, что своеобразное заключение к трактату он помещает после двух первых книг, т.е. ранее изложения своего учения о христианском правлении, и именно эти две первые части он полагает необходимыми для государей, дабы они восприняли их в качестве наставления (II, 286 – 287). Иными словами, только с этого момента мы получаем возможность встретиться непосредственно с Гоббсом – с его интимным пониманием смысла христианского вероучения, с тем религиозным началом, которым он руководствовался. И именно с этого момента доктрина Гоббса делается по настоящему пугающей. Все, что говорилось им ранее, для нас, переживших XX век, уже более не является новизной – то, что излагалось им в качестве теории, современникам прошедшего века довелось испытать самим. Однако все это было государственным диктатом – политической системой, пусть и стремящейся к тотальному идеологическому контролю, но исходящей из конкретных политических или философских построений. Обратившись к основам христианской политики, Гоббс тем и шокирует, что привносит свое учение в самое существо христианской религии – прочитывает вероучение глазами политического философа.
Когда сродные гоббсовской доктрины излагались сами по себе, они могли быть убедительны или слабы, привлекательны или отталкивающи – но они оставались в своей собственной сфере. Они могли отрицать веру, считать христианство ложным упованием или, подобно Ницше, утверждать, что оно есть порождение морали рабов – но Гоббс стремится уверить своего читателя, что его убеждения это и есть само содержание Священного Писания, что привычное для нас прочтение этого текста – лишь неумение читать, предвзятость суждений. Разум, очищенный от предрассудков, вооруженный адекватными средствами, сам приходит к этой точке зрения, единственный здравый способ аргументирования которой – научение пользоваться своим умом.
Итак, вначале Гоббс излагает своего рода методологическое введение к изучению Святого Писания, приспособленного к целям гражданской жизни. В первую очередь, Писание надлежит понимать буквально. В том же случае, «если мы встречаем в Писании что-либо, что не поддается нашему исследованию, мы обязаны понять это так, как оно сказано, а не стараться извлечь из этого путем логических операций философскую истину о каких-то непостижимых и не соответствующих правилам естественного знания таинст-вах. Ибо с таинствами нашей религии дело обстоит так, как с лекарственными пилюлями, которые оказывают свое целебное действие только тогда, когда их проглатывают цели-ком. Если же их разжевывать, тогда они, не оказав никакого действия, выбрасываются вон» (II, 288 – 289). Мы должны подчиняться Слову Божьему, «но, говоря о подчинении нашего разумения, мы имеем в виду не подчинение наших умственных способностей мнению человека, а о повиновении нашей воли там, где это для нас обязательно» (II, 289). Ведь мы не в силах изменить ни наши чувства, ни наш разум и «не они определяются нашей волей, а наша воля определяется ими»:
«Мы тогда подчиняем наш рассудок (understanding) и разум (reason), когда не прекословим, когда говорим так, как нам приказывает законная власть, и соответствующим же образом и живем, короче говоря, когда мы доверяем и верим тому, кто говорит, хотя бы наш разум был не способен понимать что-либо из сказанного» (II, 289).
Поскольку «суверены – единственные законодатели в своих владениях, то каноническими у каждого народа считаются лишь те книги, которые устанавливает считать таковыми верховная власть» (II, 293). Бог есть суверен всех суверенов и его повелениям, разумеется, надлежит повиноваться, однако вопрос стоит «не о повиновении Богу, а о том, когда и что Бог сказал, а это подданные, не получившие сверхъестествен-ного откровения, могу узнать лишь при помощи того самого естественного разума, кото-рый внушил им в целях приобретения мира и правосудия повиноваться власти различных государств, т.е. власти своих законных суверенов» (II, 293). Собственно, уже из этого фрагмента можно предугадать большую часть дальнейших рассуждений, поскольку суверен оказывается вершителем вопроса о составе текстов священного писания. Король объявляется «вице-королем Бога на земле», «верховным пророком», имеющим «власть непосредственно после Бога управлять христианами». Соответственно, суверен имеет право определять истинность или ложность пророков и их учений «и если суверен не признает этих пророков, то каждый обязан не прислушиваться больше к их голосу; если же суверен одобрит их, то каждый обязан повиноваться им как людям, которым Бог дал часть духа их суверена» (II, 335). В противном случае и христианскому царству будет грозить гражданская война и все следующие за нею бедствия:
«...Если христиане не считают своего христианского суверена пророком Господним, то они должны или принимать собственные сны за пророчества, которыми они предполагают руководствоваться, а мечты своего сердца – за Дух Божий, либо позволять руководить собой какому-нибудь иностранному государю или некоторым из своих сограждан, которые, не предоставляя других чудес в подтверждение своего призвания, кроме иногда необычного успеха и безнаказанности, могут клеветой на правительство вовлечь христианских подданных в мятеж, этим путем разрушить все законы божеские и человеческие и, опрокинув всякий порядок и правительство, ввергнуть общество в первоначальный хаос насилия и гражданской войны» (II, 335 – 336).