Из этих базовых постулатов для каждой конкретной ситуации выводится здравосмысловой критерий рациональности поведения. Учет корыстности другого человека часто приводит к успеху социального взаимодействия, а неучет является признаком социальной незрелости и наивности. Клишированная здравосмысловая нормальность не соглашается признать необычный мотив поступка, поскольку эта модель мира является обобщением рутинного ежедневного существования. Нормы здравого смысла воспринимаются как естественные, единственно истинные, воплощающие необходимую и достаточную базовую мотивацию для выживания. В случае резкой смены социальных условий, когда в арсенале здравого смысла не оказывается рецепта адекватного поведения, возникает психологический конфликт, ведущий к коллективному решению проблемы и образованию нового стереотипа.
Не вдаваясь в сложную проблематику соотношения названных моделей в мировосприятии интеллигента, отметим главное: если для здравого смысла картина мира "самоочевидна", то с точки зрения идеально-культурной модели эта очевидность — лишь поверхностное видение социальной реальности. И наоборот: представление социального мира по идеально-культурной модели с точки зрения здравого смысла нереалистично, наивно или фасадно, в каждой конкретной жизненной ситуации и поступке отыскиваются скрытые здравосмысловые мотивы.
Так, в учреждении социальной науки у некоторых работников периодически возникает потребность мотивировать свои занятия в критериях здравого смысла ("за что нам платят?"); наряду с подавляемыми сомнениями возникают "рационализации": "не все могут писать статьи" и т. п., оправдание случайности попадания в науку. Наиболее редко встречается мотивация в каноне культурной модели мира, то есть ссылка на любознательность или интересы развития науки. Следует подчеркнуть, что перечисленные выше постулаты обеих моделей мира — теоретические абстракции, которые "в чистом виде" не присутствуют в конкретной человеческой психике, где здравосмысловые мотивы сложнейшим образом переплетаются с моральными. Это, однако, самостоятельная тема для обсуждения.
Явное и скрытое значения мира
Вследствие двойственного нормирования социальной жизни "текст социального поведения" не является непрерывным, гомогенным, а состоит из последовательности участков "явного чтения", то есть допускающих понимание в каноне идеально-культурной модели, и участков скрытого, латентного смысла. Поскольку чтение латентностей разного типа входит в набор автоматизированных умений взрослого человека, ему самому текст социальной реальности может казаться непрерывным; мало того, нередко остановка внимания на скрытостях и их эксплицирование, или их открытое называние бывают "табуированы", вытеснены из сознания; аналитическое внимание к ним может разрушить социализированность индивида.
Границы публичной и частной (семейной, доверительно-дружеской) сфер жизни, общей и внутригрупповой (например, молодежной) сред, отношений верх–низ в системах управления и т. д. — это малая часть мозаики латентностей, пронизывающих всю социальную жизнь. Представим типологию латентностей, условно приписав почти синонимичным понятиям различное значение:
1) будем именовать умолчаниями такие латентности, о которых знают все участники взаимодействия, неназывание которых открытым текстом связано с этикетными традициями и за которыми не стоят какие-либо групповые корыстные интересы;
2) назовем подразумеваниями такие скрытости, о которых догадываются только посвященные, заинтересованные в сокрытии данного "текста поведения" от внешних лиц; вокруг такого сорта латентностей обычно немало мнимостей: во-первых, посвященные подозревают непосвященных в незапланированном знании — за счет "утечки информации"; во-вторых, в связи с хроническим недоверием низов верхам непосвященные могут преувеличивать значение скрываемого, мифологизировать его; в-третьих, сокрытие информации от вышестоящих в иерархии управления лиц удается редко, но они по известным им правилам "играют" обманутых; тем самым круг посвященных в смысл подразумеваемого текста расширяется;
3) наконец, отнесем термин имплицитность к такой распространенной ситуации, когда взрослый нормальный современник почти автоматически распознает скрытый смысл социальной ситуации и столь же правильно выбирает стандартный способ поведения, при этом не осознавая случившегося и не умея вербализовать его. Такая способность является важнейшей частью социального опыта индивида, его социокультурной компетенции.
Можно, пожалуй, утверждать, что в стабильные периоды общественной жизни существует неосознаваемое допущение скрытостей — и сверху вниз (например, управленческий цинизм) и снизу вверх (обыденные девиации). Нарушения этого молчаливого общественного договора отличают борцов с системами и психических неадаптантов.
Участок социальной психики, где скопился весь исторический бессознательный опыт скрытостей, содержит имплицитные ответы на все социальные и социально-психологические вопросы, которые могут возникнуть у исследователей.
Рассмотрим на конкретном примере имплицитности поведенческого "текста" с помощью анализа его пресуппозиций. Ситуация утрированна и служит только для демонстрации метода.
Перед нами некоторое учреждение социальной науки. Ситуация официальная — заседание. Обсуждается вопрос о подготовке коллективной монографии. Провозглашается, что статьи принимаются на любом языке; так, авторы из соседних стран представят тексты на английском. Один из авторов заявляет, что у него есть статья на русском (и аргумент: "если можно на английском, то почему нельзя на русском?"). Воцаряется напряженное молчание, смысл которого участниками прочитывается одинаково: на русском — нежелательно. Предлагаемые ниже интерпретации участков текста — авторские, основанные на включенности в ситуацию. Итак:
1. Явная, провозглашаемая норма культуры (в нашем случае: все языки написания приемлемы).
2. Имплицитность-1: поведение согласно открытой норме недопустимо (или имеет существенные ограничения). Тем самым признается, что скрываемое не соответствует идеально-культурному образу мира.
3. Имплицитность-2: неявная, скрытая, не провозглашаемая норма, так называемая "неписаная", о которой догадываются все участники: в данном случае — это ограничение на норму открытую: русский язык нежелателен.
4. В состав компетентности участников входит прагмема: реальным поведением (требованиями к написанию рукописи) управляют именно имплицитные, а не провозглашаемые нормы.
5. В состав той же компетенции входит имплицитность-3: об ограничениях, налагаемых имплицитной нормой на открытую, нельзя говорить открыто в официальной ситуации.
6. Имплицитность-4: молчаливая реакция аудитории на претензии нашего автора: а) коллективное молчание — свидетельство одинакового чтения смыслов всеми участниками, которые понимают событие как коллизию двойственности нормирования, б) некоторые могут одобрять позицию автора, но принимать имплицитную норму-5: открыто не поддерживать, в) в случае административного конфликта никто этого автора не поддержит. Если автор — после молчания — не возобновляет претензий — все понимают, что он больше не будет нарушать неписаные правила. Если же он продолжает настаивать на своем, возникает характерный конфликт: с точки зрения описанной системы отношений в учреждении он обнаруживает недостаток своей социокультурной компетенции. Само по себе нарушение нормативного равновесия в системе невелико, но есть опасность создать прецедент. Поэтому автор подлежит наказанию, которое, однако, должно быть оформлено в каноне официального, явного нормирования: согласно имплицитной норме-6 недопустимо признание наличия такого конфликта в данном заведении.
Перечисленные выше имплицитное нормы могут быть ранжированы по степени допустимости их нарушения. В закулисной, неофициальной ситуации строгость имплицитного нормирования снижается, и участники могут достаточно открыто в доступных им формах осознания и вербализации обсуждать случившееся. Парадокс ситуации в учреждении заключается в том, что любые вершины откровенности и разоблачения, достигаемые в неформальной среде, воспринимаются участниками как касающиеся только человеческих взаимоотношений, а не социального познания. Статус познания приписывается только официальным ситуациям (к примеру, конференциям, семинарам, публикациям). Анализ скрытого социального управления на официальной территории допустим только в анонимной абстрактной форме, а с обобщениями ни официальные представители учреждения, ни любые единичные участники не станут идентифицироваться. Кстати, в этом заключено коренное отличие новых социально-политических нравов от недавних тоталитарных: там анонимные стражи системы цензурировали любое эксплицирование скрытых ее пружин и карали за это куда строже, чем за разоблачение конкретных носителей. Система (за редкими исключениями) была неприкосновенна и анонимна, нарушители были именные. Иными словами, в советские времена идеологический контроль свидетельствовал о большем уважении верхов к теоретическому социальному познанию. В нынешние времена частный интеллигент, избегая отождествления с генерализациями, прячется от формальной и моральной ответственности в извилистых фалдах демократии (см. ниже пример с методологическими семинарами). Действует также запрет на публичное морально-негативное самопознание.