Онтологические и логические определения и их движение по существу описывают у Гегеля формирование и развитие сложных структур чистого мыслящего себя субъекта, которому только в конце удается достичь полного понимания самого себя. Поэтому гегелевская всеобщая онтология, которая методически может быть понята как теоретический результат его критики метафизики, реально выступает в качестве теории абсолютной субъективности, взятой в ее целостном развитии. По своему проблемному содержанию она является обоснованием систематической истории самосознания и ее цель состоит, во-первых, в эксплицировании связей определений чистой субъективности, обуславливающих единство процесса ее полного и совершенного развертывания, и, во-вторых, в выведении данных определений из актов чистого мышления.
Осуществляется это посредством диалектического движения категорий, которые, будучи поняты, подобно Канту, как онтологические мыслительные определения, есть у Гегеля не просто моменты логического единства, а обладают — в отличии от кантовских — онтологической действительностью, суть которой в самообъективации мыслящего себя чистого Я. Таким образом, Гегель устанавливает связь между конституированием объектов, объективной реальностью в целом и мыслительным самоотношением. Мышление обосновывается в самомышлении чистого субъекта, который в качестве спекулятивного понятия раскалывается в суждении и затем обретает понятийное единство в выводе. В этом само-постижении (Sich-Selbst-Begreifen) чистый субъект одновременно достигает и онтологического познания самого себя. Так Гегель онтологически обосновывает свою теорию абсолютной субъективности, которая, являясь важнейшим результатом гегелевского системного построения, одновременно, как уже отмечалось, представляет собой один из наиболее ярких и выразительных примеров “современности” философа и, таким образом, одним из важнейших аргументом в дискуссии о принадлежности Гегеля к модерну.
III. Конечная субъективность и ее реальное отношение к абсолютной субъективности в гегелевской системе
Содержание гегелевской теории абсолютной субъективности, развернутой философом в качестве спекулятивной логики, подробно изложено в многочисленной литературе, посвященной данному предмету. Наиболее удачной в смысле адекватности освещения предмета и компактности изложения мне представляется книга К.Дюзинга “Проблема субъективности в гегелевской логике”[18]. Здесь я предлагаю обратить внимание на один важнейший момент теории абсолютной субъективности Гегеля, который является существенным для анализа феномена “современности” Гегеля и его философии субъективности и который, к сожалению, чаще всего остается без внимания. — Философия зрелого Гегеля представляет собой такой тип теоретического развертывания субъективности, где она одновременно понимается как абсолютная и конечная. В своей спекулятивно-идеалистической теории субъективности Гегель интегрировал проблему отношения трансцендентального и эмпирического субъекта, которая в XX столетии определяла критическое отношение раннего Хайдеггера к Гуссерлю, а также стала одной из центральных в философии субъективности модерна и постмодерна. В гегелевской систематике данная проблема представлена в виде проблемного отношения абсолютной субъективности к субъективности конечной.
Гегеля часто упрекают в “подчинении субъекта всеобщему разуму”, в подавлении единичной, индивидуальной субъективности всеобщим, абсолютным и т.д. Для такого рода суждений Гегель действительно давал определенные основания. Что проявилось, например, в принижении им роли чувственно-единичного, конечного по отношению к бесконечному, или в изначальной “внедренности”, “положенности” всеобщего, духа, абсолютной субъективности в мире и в индивидуально-конечном. Однако уничижение единичной и конечной субъективности за счет абсолютизации всеобщего, ее подчинение, “порабощение” абсолютным духом, всеобщим разумом было “достоянием” не самого Гегеля, а скорее гегельянства, которое гипертрофировало, абсолютизировало, довело до абсурда идеалистические логицистские принципы гегелевской системы. Возможность осуществления такой дедукции было, конечно, в определенном смысле и свидетельством непоследовательности самих гегелевских рассуждений, противоречивости посылок, заключенных в истоках его философской теории. Но все же вряд ли стоит отождествлять, идентифицировать Гегеля и его философию с “открытиями” гегельянцев и, прежде всего, представителей так называемого вульгарного крыла этой школы, которые под видом популяризации и развития достижений гегелевской философии изложили ее так, что порой в их “откровениях” становится весьма трудно узнаваем сам Гегель.
Что же касается гегелевского постулирования “внедренности” всеобщего в индивидуальное, изначальной “положенности” всеобщего и абсолютного (здесь, прежде всего, абсолютной субъективности) для единичной, конечной субъективности, то для этого хода мыслей у Гегеля были свои основания. Именно таким образом Гегель, вслед за ведущими гуманистами своей эпохи, ставит вопрос о включенности индивида в социум, во всеобщее. Это вопрос о вне-индивидуальном, “всеобщем” характере единичной и конечной человеческой субъективности. В гегелевской постановке вопроса нет ни грана мистики. Наоборот, это очень трезвое, реальное размышление над проблемой взаимосвязи всеобщей и единичной, абсолютной и конечной субъективности. Выходя здесь к разрешению действительной проблемной трудности — объяснению многомерности человеческого существа, — Гегель, по сути дела, переосмысляет само понятие человеческого индивида, индивидуального субъекта человеческой деятельности.
Конечная человеческая субъективность не имеет для Гегеля чисто индивидуальный характер (в смысле индивидуально-уникальных проявлений). Но одновременно, — хотя субъективность и не растворяется в индивидуальной субъективности, — она, согласно Гегелю, существует и проявляется только как присущая отдельному индивиду, лишь через индивидуальное сознание (и самосознание). При этом “предсуществующая” вне-индивидуальная субъективность в ее отношении к индивидуальной, единичной конкретизируется через включение в философский анализ некоторых изменений социальности, историчности в человеческой субъективности. Единичность, пишет Гегель, “в такой же мере есть всеобщее, и потому спокойно и непосредственно сливается с имеющимся налицо всеобщим, с нравами, обычаями и т.д., а также с ними сообразуется...”[19].
Гегель встает на путь исследования индивидуальной, конечной эмпирической субъективности как социального, общественного определения, являющегося подлинной основой человеческой целостности. Становление субъективности (как становление индивидуального человеческого “я”) отнюдь не является, согласно Гегелю, развитием лишь единичности, единственности индивида[20], — хотя “когда мы говорим “я”, — пишет Гегель, — мы... подразумеваем нечто единичное”[21] , т.е. первое, что бросается в глаза при анализе “я” — это отграниченность ото всего другого. Но ведь жизнь индивида — это не только его собственная жизнь, ее пространство намного шире и качественно многомернее объема, непосредственно совпадающего с жизнью индивидуального “я”. То, что имеет место здесь и теперь, справедливо полагает Гегель, может быть постигнуто лишь в связи с тем, что есть везде и всегда, потому что только в этой связи оно подлинно и реально.
Подлинное “я”, подлинная субъективность для Гегеля — это субъект на уровне самосознания, осознанная субъективность. Что означает реальную включенность “я” в социально-исторический и культурный процесс. Гегель выходит здесь к очень важному измерению проблемы человеческой субъективности и индивидуальности: он отстаивает идею о субъективности и индивидуальности как “социальном, общественном явлении”. Вот почему для Гегеля единичная субъективность — это не просто “я” как абстрактная сущность единичного, а индивидуальная личность (Person), “я” социальное. “Что признается за личность..., — пишет Гегель, — ... до такой степени мало существует от природы, что является скорее лишь продуктом и результатом сознания наиболее глубокого принципа духа, а также всеобщности и культуры этого сознания”[22]. Иными словами, Гегель восходит здесь к пониманию того важнейшего факта, что человек есть продукт культуры и истории, а не простое порождение природы — как полагали многие его предшественники.