П.В. Симонов выделяет еще и социальную форму потребностей [34]. Представляется все же, что во всех случаях все формы социальных потребностей можно свести либо к биологическим (стадный инстинкт, страх одиночества), либо к духовным (общение, обмен информацией и эмоциональное сопереживание), либо к амбициозным (самоутверждение для человека возможно только в обществе). У Симонова есть и весьма конструктивная идея, он все формы потребностей разделяет на потребности сохранения (нужды) и развития (роста). И действительно, потребности как биологические, так и духовные могут быть как системосберегающими, так и системообразующими. Первая форма гуманнее, вторая конструктивнее. В политике такой дуализм представлен двумя противодействующими силами: левое социальное крыло и правое утилитарное крыло. Ясно, что селектором развития могут служить только потребности развития, тогда как потребности сохранения служат целям сохранения достигнутого уровня развития, и это не только взаимоподавляющие, но и взаимостимулирующие силы.
Можно заключить, что в основе социальной эволюции лежат принципы и механизмы самоорганизации, приобретенные еще в антропогенезе, но социогенез, хоть и подчиняется некоторым законам развития антропогенеза, но не сводим к нему. Поэтому можно выделить как уникальные принципы самоорганизации для антропогенеза и социогенеза, так и всеобщие, лежащие в основе целостности и преемственности эволюции биологической и социальной.
Таким образом, можно выделить следующие движущие силы антропосоциогенеза:
естественный отбор – играл значимую роль лишь на начальных этапах;
половой отбор – играл более значимую роль и, что особенно характерно, для человеческих сообществ не меньшее, а может, даже и большее действие полового отбора, приходилось на женскую часть сообщества. В Новое время роль полового отбора начала также снижаться, о чем свидетельствует отмеченная антропологами начавшаяся тенденция к снижению полового диморфизма;
групповой отбор – играл, по-видимому, более значимую роль в эволюции человека, нежели естественный отбор. Частично продолжает действовать и сейчас, проявляясь в виде межэтнических, межгосударственных и религиозных войн. Однако уже является фактором не биологического, а социального детерминизма, поскольку ведет к отбору не биологически, а социально более удачных решений устойчивости;
инадаптивный прогресс – явление, которое мы обозначаем, как прогрессивное развитие, обусловленное выдавливанием в худшие условия, либо приобретением свойств, снижающих адаптивность, как, например, смещение родов на более ранние сроки, либо потеря волосяного покрова, при условии, если это не приводит к росту специализации. В отличие от явления инадаптивной специализации, описанного Ковалевским, инадаптивный прогресс играл положительную роль;
эффект защиты от популяционных мутаций – играл особенно значимую роль в эволюции человека, поскольку здесь вытеснение умеренно непохожих происходит не стихийно, под действием инстинктов, а сознательно. Особенно значимую роль данный фактор играл в процессах этногенеза. В настоящее время, в связи с общемировыми интеграционными процессами и гуманнизацией общества, данный фактор теряет свою роль. Данный фактор сменяет функциональную направленность с отторжения чуждой внешности на отторжение чуждой идеологии;
осознанное целедостижение текущего уровня потребностей – данный фактор прогрессивного развития является уже исключительной прерогативой социальной эволюции. Это основной и, по сути, единственный эволюционный фактор детерминистского характера в социальных системах. Все прочие либо потеряли свою роль (естественный отбор), либо служат уже только для сохранения этнических и в первую очередь социальных различий (эффект защиты от популяционных мутаций).
Человек – явление, безусловно, занимающее уникальное место в природе. Но человек – существо в то же время и биологическое, мы далеко ушли в своем развитии от дикой природы, но не потеряли с ней связь. Не стоит никогда забывать об этом, иначе природа не простит нам наше технократическое тщеславие. Важно не только акцентировать внимание на особенностях, выделяющих человека из общего древа жизни, но и искать всеобщие грани мирозданья, найти для человека собственное место в эволюционной пирамиде, а не возвышать его над природой.
1.3. Роль "альтруистической" кооперации и "эгоистической" дифференциации в эволюционном процессе
Противники эволюционного подхода к человеку часто апеллируют к антигуманности дарвиновской "борьбы за существование", распространяя ее на общество. Это проистекает от незнания теории биологической эволюции, которую нельзя отождествлять с еще только разрабатываемой теорией социальной эволюции. И точно так же нельзя биологическую эволюцию сводить только к "эгоистической" борьбе за существование.
Эволюционный подход к проблеме обоснования мотивационных механизмов поведения людей восходит к работам Герберта Спенсера и социал-дарвинистов. Спенсер связывал индивидуализм (эгоизм) с дифференциальными процессами, тогда как альтруизм с интеграционными, кооперативными началами общественного бытия. Спенсер – современник Дарвина, но его эволюционная этика не связанна с влиянием знаменитого дарвиновского труда "Происхождение видов". Его идеи были высказаны несколько раньше дарвиновских, и более того, сам Дарвин позаимствовал у Спенсера классическое выражение "выживание наиболее приспособленных". В конце XIX века идеи Спенсера распространились среди многих богатых промышленников Европы и Америки. Он использовал концепцию естественного отбора как этическое основание принципа свободного предпринимательства. Социальный дарвинизм Спенсера использовался для оправдания эксплуатации бедноты. Многие фабриканты того времени с готовностью приняли эту теорию, считая ее научным доказательством своего образа жизни и действий. Как ни странно, сторонники марксизма также называли себя социальными дарвинистами, проводя параллель между борьбой за существование в природе и борьбой рабочего класса. Немецкий эволюционист Эрнст Геккель считал, что в своих действиях люди должны быть подобны природе и неважно, насколько они при этом безжалостны. Через несколько лет после смерти Геккеля Адольф Гитлер и его последователи-нацисты сделали эту извращенную точку зрения частью официальной государственной политики, направленной на уничтожение "неприспособленных" рас. Гитлер говорил: "Природа жестока, поэтому и я жесток" [3].
Подход социал-дарвинистов основывался на дарвиновской теории биологической эволюции и потому изначально был откровенно редукционистским [14]. Законы "естественного отбора" и "борьбы за существование" настолько не вписывались в гуманистическую сущностную основу нравственных принципов, что это не могло не подорвать авторитет эволюционной этики. Эволюцию, в том числе и социальную, стали воспринимать как "окровавленные клыки и когти природы", по образному выражению поэта Теннисона. Известен такой исторический факт, когда студент-медик Лебье, убивший старую молочницу, обвинил во всем Дарвина и его учение. Крупнейший эволюционист того времени Томас Хаксли утверждал, что нравственные принципы невыводимы из законов биологической эволюции и, по всей видимости, происходят из сфер, недоступных человеческому разуму [36]. Вот что пишет по этому поводу М. Рьюз: "Часто думают, как думал, например, Т. Хаксли, что наше моральное чувство с необходимостью должно противостоять нашему животному естеству, поскольку естественный отбор зависит от успеха в борьбе за жизнь, и что, следовательно, в наследство от эволюции нам достается эгоистическая агрессивность. Отсюда представляется резонным предположить, что поскольку мы суть моральные существа, то это, должно быть, вследствие нашей способности каким-то образом сопротивляться и побеждать зверя, сидящего внутри нас" [37, с.36]. Следует только уточнить, что сам Рьюз не разделял данную точку зрения.
В целом, разделяя озабоченность многих исследователей по поводу попыток механистического переноса теории "борьбы за существование" на общественные системы, мы считаем, что этические принципы все же имеют эволюционную основу.
Во-первых, биологическая эволюция это не только "борьба за существование", но и кооперативность и взаимопомощь, и, во-вторых, несостоятельность методологии биологического эволюционизма в этике вовсе не означает несостоятельности методологии эволюционной этики вообще. Мы не случайно вспомнили уже, казалось бы, забытые концепции пионеров эволюционной этики, поскольку сейчас, когда, казалось бы, очевидна несостоятельность прямой экстраполяции закономерностей биологической эволюции на общественные системы, эволюционная этика социал-дарвинистов не только не принадлежит истории, но и переживает свое второе рождение. По пути абсолютизации биологической (генной) природы культурной эволюции пошли и представители ранней, классической социобиологии (Э. Уилсон и Р. Александер). Особый интерес представляет подход другого социобиолога Р. Докинза к данной проблеме, поэтому его взгляд на социальную эволюцию будет рассмотрен отдельно.
Основатель социобиологии Эдвард О. Уилсон утверждает, в частности, что именно эволюционирующему разуму принадлежит основная роль, предоставляющая все более широкие возможности выживания и размножения. Для столь сильного утверждения необходимо, по крайней мере, располагать фактами, подтверждающими биологические преимущества прогрессивного роста в культурной сфере эволюции человека. Отсюда понятна ирония даже его ближайшего единомышленника, известного канадского философа Рьюза: "...никто даже и не думает, что человек с лучшей научной теорией будет более способен к воспроизводству. В конце концов, Коперник, Декарт и Ньютон... умерли бездетными" [38, с.27]. Впрочем, Рьюз вовсе не отказывается от биологической природы социальной этики. Он делает далеко идущее заявление: "...вероятно, настало время изъять этическую проблематику у философов и "биологизировать" ее" [37, с.45].