Строго говоря, лишь с учетом этих соображений всеобщие истины о мире можно называть законами. А предпринятое нами отступление от основной интересующей нас темы понадобилось для того, чтобы перевести проблему соотношения изменчивости и устойчивости в картине природы из спекулятивной сферы натурфилософии в конкретную область современной науки. При этом проблема очевидным образом конкретизируется в вопрос о возможности эволюции законов природы.
И здесь прежде всего необходимо подчеркнуть, что полное научное представление о законах природы опирается не только на конкретные сведения об их структуре, почерпнутые из непосредственного опыта или его обобщения, но и на определенные допущения об онтологическом статусе законов, выходящие, вообще говоря, за пределы непосредственного опыта.
Таким образом, мы возвращаемся к некоторым из вопросов, сформулированных в начале статьи: может ли быть так, чтобы мир эволюционировал, а законы, управляющие этой эволюцией, оставались неизменными? Не следует ли допустить, что изменению вещей неким образом сопутствует изменение их свойств и отношений, включая наиболее общие свойства и отношения, то есть — законы?
2.
Такому подходу к проблеме, а также вполне определенному ее решению мы во многом обязаны одной из последних работ А.Пуанкаре, выдержанной в характерной для него форме полемики с воображаемым оппонентом [4]. Согласно Пуанкаре, представление о принципиальной неизменности законов настолько тесно связано с самим существом науки, что отказ от первого попросту подрывает возможность последней.
Чтобы установить факт изменчивости законов, замечает Пуанкаре, надо располагать точными сведениями о далеком (геологическом) прошлом; получить же их можно лишь опираясь на существенно неизменные законы, связывающие прошлое с настоящим. “Если, стало быть, постоянство законов входит в предпосылки всех наших умозаключений, то мы не можем не найти его снова в выводе” [5]. В то же время, с практической точки зрения, любое научное суждение о состоянии мира в далеком прошлом — результат экстраполяции известных законов; нельзя, конечно, заранее исключить, что она никогда не приведет к абсурдным следствиям; но отсюда следовало бы заключение не об изменчивости законов, а об их неточности, приближенности. Если нет других способов разрешить противоречия с опытом или со здравым смыслом, то возможно, в самом крайнем случае, сделать вывод о вероятной изменчивости “законов, открываемых наблюдением”. Но они всегда представляют собой совокупный результат действия фундаментальных, “истинных” законов и определенного “расположения” фундаментальных объектов, которое конечно, не остается неизменным, в силу чего меняются и “наблюдаемые” законы. Однако “истинные” законы не изменяются никогда. Более того, сам вывод о вариациях “наблюдаемых” закономерностей опирается на принцип неизменности фундаментальных законов, который в этом смысле представляет собой не что иное, как определение фундаментальности. “Всегда, когда закон низводится до степени временного закона, он заменяется другим, более общим и более универсальным; своим разжалованием всякий закон обязан именно воцарению нового закона, и, таким образом, не может наступить междуцарствие, и принципы остаются неприкосновенными, и сами перевороты служат лишь блестящим подтверждением принципов” [6].
Этот вывод Пуанкаре, а также вся его аргументация действительно придает проблеме эволюции законов, а значит и вопросу о соотношении изменчивости и устойчивости в картине природы, наиболее принципиальную и полемически заостренную форму. Допускается, что от изменчивости не застрахованы даже самые фундаментальные законы. Но ее фактическое обнаружение считается “ратифицированным” лишь в том случае, если уже “готов” еще более фундаментальный закон, задающий изменчивость первого (который, тем самым, лишается фундаментального статуса и переходит в разряд “наблюдаемых”), но сам по себе неизменный. В противном случае, по Пуанкаре, рушатся сами основания науки. Согласно тезису, который можно назвать “принципом Пуанкаре”, фундаментальные законы природы неизменны по определению. Постоянство законов можно всегда спасти переходом на новый уровень фундаментальности.
Пуанкаре проанализировал, по–видимому, все логические измерения проблемы и предвидел все возможные возражения. Его вывод выглядит как будто окончательным. Тем не менее, с ним, как представляется, можно и нужно полемизировать, ибо никакая сколько–нибудь серьезная теоретико–познавательная проблема не исчерпывается своими логическими аспектами. В данном случае очень важно с самого начала специфицировать точный смысл употребляемых терминов. И прежде всего, определить само понятие закона природы. И здесь не обойтись без определенных онтологических допущений, выходящих за пределы наличного опыта.
Каков же онтологический статус законов природы? В современной методологии науки существуют два принципиально различных понимания этого статуса. В соответствии с реалистической концепцией, законы природы имманентны самой природе и представляют собой сущностные и, по крайней мере, относительно устойчивые связи. Отношение между законами природы и закономерно происходящими явлениями есть умеренно–реалистически (то есть, скорее в аристотелевском, нежели в платоновском духе) истолкованное отношение общего и отдельного. Законы природы реально “живут” в объектах и процессах природы как общее в отдельном. В противоположность законам природы, законы науки “живут“ в идеальном мире научного знания и более или менее точно воспроизводят в определенной знаковой системе различные стороны и уровни этого общего.
В номиналистической концепции природа сама по себе считается лишенной каких бы то ни было общих качеств и свойств, а следовательно, и законов. Само различие между законами природы и законами науки не имеет смысла в этом контексте. Законы — это важнейшие элементы научного языка, необходимые для рационального описания и классификации явлений. В этом качестве они “живут“ в научном сознании и могут служить инструментом концептуализации действительности.
Совершенно очевидно, что смысл всех рассуждений о законах природы существенно зависит от принятых (онтологических и семантических) допущений относительно статуса законов. Присутствует ли этот “бэкграунд” в статье Пуанкаре? До некоторой степени — да. По мнению Пуанкаре, то, что мы называем законами природы, суть на самом деле закон науки. Понятие же закона природы как такового с этой точки зрения совершенно бессодержательно. Тем более не имеет смысла спорить о том, могут ли законы природы сами по себе изменяться или являются неизменными. “До сих пор, — замечает в этой связи Пуанкаре, — мы не задавали вопроса о том, изменяются ли законы в действительности, мы лишь спрашивали, могут ли люди считать, что законы изменяются. Но являются ли законы неизменными сами по себе, если рассматривать их как существующие вне разума, который их создал или наблюдал? Такой вопрос не только неразрешим, но и не имеет ни какого смысла. К чему нам задаваться вопросом, могут ли законы изменяться со временем в мире вещей в себе, если в таком мире само понятие времени, может быть, не имеет смысла? О том, что собой представляет этот мир, мы ничего не можем сказать, ни думать, мы можем только говорить о том, чем он представляется или может представляться уму, не слишком отличающемуся от нашего” [7].
О законах “природы в себе”, таким образом, нельзя сказать ничего определенного. Поэтому, ведя дискуссии об эволюции фундаментальных законов природы, мы в действительности имеем в виду эволюцию фундаментальных законов науки. А этот последний вопрос решается, согласно Пуанкаре, вполне однозначно: фундаментальные законы науки неизменны по определению. В этом смысле вывод Пуанкаре имеет характер методологического решения. Вопрос, однако, в том, может ли это решение считаться окончательным и аподиктически необходимым.
Прежде всего, на наш взгляд, даже в той плоскости, в которой трактовал проблему Пуанкаре, остается недоопределенным онтологический контекст рассуждений.