Он показывает, что память-привычка носит чисто механический, а не творческий характер; она повторяет, или всякий раз заново "проигрывает", прошлое, не создавая при этом ничего нового: вернее, новыми, более разнообразными могут стать реакции на внешние раздражения, установки к действию, могут усовершенствоваться двигательные механизмы, но содержательно ничего нового не произойдет. Такая память, связанная с поведенческими установками, вырабатывая так называемую двигательную схему, направляющую моторные реакции, обеспечивает равновесие организма со средой, приспособление нервной системы к внешней реальности, и в этом смысле роль ее велика. Но она, как и мозг, не может создать образов, а только обеспечивает механизмы их сохранения. Именно это положение легло в основу доказательства Бергсоном идеи о том, что сознание в его глубинных проявлениях не зависит от мозга. Во всех изученных психологией случаях сенсорной афазии, расстройства словесной памяти вследствие повреждений мозга речь шла, полагает он, о памяти первого рода: происходило нарушение определенных моторных механизмов, разлаживалась организованная двигательная система, процесс актуализации воспоминаний, но сами воспоминания при этом не разрушались (ряд психологических работ того времени свидетельствовали в пользу такого представления). А значит, подтверждается идея о том, что воспоминания как таковые - это прерогатива другой формы памяти, не обусловленной материально, которая связана не с мозгом, а с духом. Эта память фактически и оказалась главным героем "Материи и памяти".
Бергсон рассматривает в "Материи и памяти" работу сознания как сложный процесс взаимодействия восприятий и воспоминаний, где память второго рода играет ведущую роль. Мы вспоминаем что-то, утверждает философ, не в силу механического воздействия восприятия, которое столь же механически объединяется с воспоминанием (как это изображала ассоциативная психология), а исходя из предшествующих воспоминаний, или идей, накопленных в памяти. Именно ими направляется процесс восприятия, ими определяется тот контекст, в который включается новое восприятие. В процессе синтеза восприятий и воспоминаний Бергсон выделяет три главных элемента: 1) восприятие, 2) чистое воспоминание, т.е., по Бергсону, само прошлое, запечатленное в памяти и всегда сохраняющееся в ней, но еще не вступившее в контакт с восприятием, 3) образ-воспоминание, продукт синтеза восприятия и воспоминания, в котором воспоминание обретает конкретную форму, в отличие от чистого воспоминания, носящего дообразный характер. Бергсон рисует сложную картину работы сознания, где память, стремясь как можно более адекватно совместить полученный импульс - новое восприятие - с соответствующим воспоминанием, проходит извилистый путь сквозь многие уровни, или планы, сознания, все более расширяя по мере спуска вглубь свой охват, улавливая искомое воспоминание со все более разветвленным комплексом условий, обстоятельств, вместе с которыми оно образует целостную систему.
Бергсон, как и Фрейд, полагал, что прошлое неразрушимо; во многих работах он писал о том, что человек всегда несет с собой свое прошлое, образно описывал, как воспоминания "напирают на дверь сознания", стремясь выйти на свет. При этом, как и у Фрейда, представления о памяти связаны у него с идеей бессознательного. Здесь нет какого-то прямого влияния: практически параллельно с Фрейдом этой проблематикой занимался во Франции известный психолог Пьер Жане, с работами которого Бергсон был хорошо знаком. Очевидно, именно его исследования, в том числе труды по психологическому автоматизму, оказали немалое воздействие на философа, несколько лет до написания "Материи и памяти" изучавшего литературу по психологии, в том числе по вопросам памяти.
Бессознательное Бергсон фактически отождествил с тем, что в данный момент не вовлекается в процесс взаимодействия с восприятием, т.е. остается незатребованным, бездейственным, - остается в виртуальном, латентном состоянии. "...Если осознание - это характерный признак только настоящего, то есть актуально переживаемого, то есть, в конечном счете, действующего, тогда то, что не действует, может не принадлежать осознаваемому, не обязательно переставая при этом так или иначе существовать. Другими словами, в психологической области осознанность - это синоним не существования, но только реального действия или непосредственной готовности действия, и при таком ограничении пределов этого термина не так трудно представить себе бессознательное - то есть в итоге бездейственное - психологическое состояние"[360]. В принципе, по Бергсону, любое воспоминание может быть в свой черед извлечено на свет сознания, когда в этом возникнет необходимость: он не рассматривал, как это делал Фрейд, травматического аспекта воспоминаний, связанного с их запретностью, делая акцент на практической обусловленности всего процесса[361]. Существенно, что действенность и недейственность толкуются здесь Бергсоном также главным образом в прагматическом аспекте: ведь именно практика является важным фактором отбора того или иного воспоминания из их постоянно растущей совокупности и соединения его с наличным восприятием.
Но все это отнюдь не означает, что воспоминания мирно хранятся в памяти, словно в каком-то вместилище, инертные и до поры совершенно пассивные. Правда, у Бергсона можно обнаружить высказывания, с виду подтверждающие такое представление, но гораздо более часты у него динамические метафоры: воспоминания "толпятся", напирают на дверь сознания, находятся в состоянии постоянного напряжения, как пар в котле; с другой стороны, он пишет и о потоке воспоминаний, о "неуловимом поступательном движении прошлого"[362] и пр. В литературе отмечалось, что у Бергсона присутствуют оба эти образа: и памяти как вместилища (близкого, вообще говоря, к раскритикованной им в "Материи и памяти" идее, например, Т.Рибо о мозге как вместилище представлений), и памяти как сложной динамической системы, процесса беспрерывного изменения, поиска, играющего важнейшую роль в синтезе восприятий и воспоминаний, а тем самым и в деятельности сознания как такового[363]. Второй образ у Бергсона является преобладающим, что гораздо лучше согласуется с представлением о сознании как длительности, непрерывном взаимопроникновении состояний, чем первый образ, который, по сути, не темпорален в бергсоновском смысле. Правда, эта сторона бергсоновской концепции памяти, обрисованная уже в "Материи и памяти", прояснилась в более поздних работах, в частности в "Восприятии изменчивости" (1911), где уже отсутствует образ памяти как вместилища, а речь идет исключительно о неделимом изменении, представляющем собой - в плане сознания - непрерывный синтез прошлого и настоящего, который, собственно, и образует "субстанциальную ткань" сознания[364].
Возвращаясь к идее о бессознательном, о виртуальных состояниях, отметим, что именно соотнесение духовной, т.е. подлинной, памяти с бессознательным, в котором она черпает импульс для постоянного продвижения вперед, развития, для творческих инноваций, определяет своеобраз
Возвращаясь к идее о бессознательном, о виртуальных состояниях, отметим, что именно соотнесение духовной, т.е. подлинной, памяти с бессознательным, в котором она черпает импульс для постоянного продвижения вперед, развития, для творческих инноваций, определяет своеобразие бергсоновской концепции памяти (позже сходным путем, быть может независимо от Бергсона, пойдет и Марсель Пруст). Ведь именно бессознательное, то, что не было еще актуализовано в практических целях, представляет собой ценнейший и непрерывно увеличивающийся духовный ресурс, потенциал личности. Чем к более глубоким пластам сознания (и, соответственно, бессознательного) может спуститься память, тем богаче, разностороннее будет последующий синтез восприятия с воспоминанием, тем значительнее - внутренняя духовная работа личности, тем более широкие внутренние горизонты перед нею распахнутся (в этом смысле можно сопоставить бергсоновские идеи о памяти с взглядами Гуссерля, чьи исследования о времени и памяти в ряде моментов созвучны бергсоновским).
Выше мы упомянули о том воздействии, которое оказали на Бергсона идеи стоиков. С этим связана еще одна важная линия его исследований сознания. Уже в "Опыте" Бергсон писал об усилии, которое должно совершить сознание, чтобы вернуться к самому себе, постичь себя в подлинной сути. Эта установка нашла развитие, именно под влиянием стоиков, в "Материи и памяти". Учение стоиков о различных степенях напряжения и ослабления напряжения пневмы, жизнетворного начала, своеобразно преломилось у Бергсона в идее о существовании различных длительностей, характеризуемых собственной мерой напряжения. "В действительности нет единого ритма длительности: можно представить себе много различных ритмов, более медленных или более быстрых, которые измеряли бы степень напряжения или ослабления тех или иных сознаний и тем самым определяли бы соответствующее им место в ряду существ"[365]. Сообразно этому выстраивается иерархия сознаний в природе, и на вершине такой иерархии оказывается сознание, неизмеримо более напряженное, чем человеческое. В таком случае отношения между сознанием и материей определяются, по Бергсону, именно степенью напряжения: в материи напряжение хотя и имеется, оно ничтожно мало, а потому в ней в наивысшей мере проявляет себя необходимость. В сфере сознания именно от меры напряжения зависит степень индетерминации, или свободы. Эти представления прямо прокладывают путь к идее сверхсознания, появившейся в "Творческой эволюции", и сама знаменитая концепция жизненного порыва строится во многом по аналогии с моделью сознания, разработанной Бергсоном в ранних сочинениях. Именно это, очевидно, имел в виду Бергсон, говоря о том, что длительность у него "более метафизична", чем поток сознания у Джеймса: в "Творческой эволюции" длительность становится уже основой мира, универсума, приобретает онтологический характер.