Воин, сумасшедший и анархист, равно, но неодинаковыми способами избавляются от я-субъектности. Стараясь поразить свою смерть, видя в противнике то «я», которое подлежит низведению до чистой объектности, боец помещает наружу собственную я-объектность, т. е. поручает ей ту, опрокинутую вовне, деятельность, которая положена я-субъекту. Я-объект воина принимает на себя функцию я-субъекта. Безумец аннулирует имманентного ему я-субъекта. Анархист ставит своим идеалом ликвидацию экстериоризованного я-субъекта.
Границы между этими тремя человеческими крайностями не являются застывшими. Кропоткин восторгался в «Записках революционера» (1898) умени-ем архаичных племен, которые он наблюдал на Дальнем Востоке, производить спонтанное приготовление к войне, не требующее никакого лидерства. «Пан-анархисты» братья Гордины писали (1914): «Я раньше, преждевременно. / Безумьем Я беременно [...] /В безумье Разум ум поймал,/ на собственные плечи стал »1
Один из авторов этих стихов вскоре после их публикации, действительно, стал пациентом больниц для умалишенных.
2.2.1. Если я-объект есть инкорпорирование ребенком материнского начала (см. С.1.1.2.2), то я-субъект ассоциирует себя (неважно, к мужскому или женскому полу он принадлежит) с мужским авторитетом в семье, с Отцом или с каким-нибудь его субститутом. Я-субъект в качестве овнешнивателя нашей двутелесности тяготеет к тому в семье, чье тело для ребенка — его всегдашнее другое, не доступное для партиципирования в отличие от кормящего тела матери (или ее заместительницы). Я-субъекта притягивает к себе другой, каким он был сконструирован Левинасом (Emmanuel Lеvinas, «Le Temps et l'Autre», 1948), отождествившим его с Отцом.
1 Братья Гордины. Анархия Духа (Благовест безумия в XII песнях). Москва, 1919, 107,108.
Анархистское устройство социума, будь то «Verein» Штирнера, герценовская «община» или единица «федерации» Прудона, предполагает объединение людей по месту, где они пребывают. Локальная анархистская социальность как бы порождается Землей, растет из архаической метафоризации Земли в качестве
материнского лона. В цитированной поэме братьев Гординых, поставляющей ценнейший материал психологическому исследованию анархизма, читаем: «К чему отцы? К чему отец? / Он ни начало, ни конец,/ Лишь мать нужна, свята, мать-гений,/ Мать есть свет творчества без тени.../ Отец к чему? Отец — шаблон! / Отец есть норма и закон [...] / Отец — последователь»1.
Мизогенен — вернемся мы к обсуждавшейся теме — тот, кто вбирает в себя мать так, что не умеет представить себе самостоятельное женское тело 2.
Преодолеем эдипальное отвращение к банальностям и повторим одну из них: революционер эдипален (иначе говоря, теоретичен как часть семьи, переделывающая всю семью). Анархист эдипален, как и любой революционер, но по-особому: он не покушается на то, чтобы захватить место отца. Анархист бежит отцовской позиции, отрекается от родства с отцом. Возникший вместе с реализмом-позитивизмом, анархизм загоняет внутрь психики тот страх, который романтизм в открытую испытывал перед двойничеством. Романтизм еще брезжит, подавленный, в анархизме 1840-х гг.
1 Братья Гордины. Анархия Духа... С. 91.
2 Кропоткин в «Этике» (!) приводил доводы в защиту «Джака Риппера». У того, кто партиципирует мать, могут отыскаться и слова сочувствия для убийцы лондонских проституток.
Откуда и как возникает психика, не признающая удвоения тела вовне? Человек, мыслящий на ранне-анархистский лад, отрицает воображаемое, фантазируемое, представимое. Он воображает, что можно пребывать в мире, не воображая 1. Анархист, надо думать, — такая личность, которой в эдипальный период становления по той или иной причине не удалось оттеснить отца от матери и которая поэтому ищет удовлетворения для своей революционности обходным путем, а именно: в стремлении сделать иррелевантным отцовство само по себе. Тем самым восстание анархиста оказывается протестом, отбрасывающим человека в самую глубину зреющего в ребенке психизма, в тот возраст, который предшествует наступлению лакановской «зеркальной стадии»2. Для индивидуума-анархиста отцовство-институциональность — это
1 Сталин уловил эту глубинную особенность анархистской психики, но нашел в статье «Анархизм или социализм?» (1906) только самые примитивные средства, чтобы выразить свою мысль. Вот что он писал о понимании анархистами диалектики: «...нельзя не смеяться, когда видишь, как человек борется со своей собственной фантазией, разбивает свои собственные вымыслы и в то же время с жаром уверяет, что он разит противника» {И. В. Сталин. Соч. Т. 1. Москва, 1946,310).
2 Эта «дозеркальность» анархистской психики хорошо иллюстрируется «Черным квадратом» Малевича. «Черный квадрат» принципиально не зеркален, т. е. не оставляет никакого места для воображаемого тела. В статьях, опубликованных в газете «Анархия», Малевич ассоциировал свой супрематизм с безгосударственностью. Так же, как анархизм ломает власть социальных институтов, супрематизм борется с вещностью в живописи: «Мы, как новая планета на небосводе потухшего солнца, мы, грань абсолютно нового мира, объявляем все вещи несостоятельными» (К. Малевич. Ствттъ. —Анархия, 28 марта 1918 г. № 29, 4). Одна из множества интерпретаций «Черного квадрата» могла бы связать его с анархистским черным знаменем.
лишь ничем не заполненная форма, бессодержательный символ, воистину «Nom du Pеre». (Не было ли в этом лакановском термине тайной анархистской составляющей? Не опустошил ли Лакан место своего отца, Фрейда, формализовав бессознательное в виде сферы языка — сигнификантов без сигнификатов? И не скрывает ли в себе модель Лакана суда над телом-2, увиденным как продукт кастрационной — карательной — фантазии?).
2.2.2. По той причине, что анархист как личность спускается на первые ступени психизма, его революционность — самая радикальная из всех. Она антропологична. Она требует я-объектной перестройки всей социокультурной жизни человека. В силу этого анархистская революционность в крупном масштабе не воплотима в социальной истории. Революция, пропагандировавшаяся анархистами образца 1840-х гг., была в высшей степени оригинальной.
Конечно, у анархизма были в новое время предшественники, среди которых в первую очередь следует назвать имя Годвина (William Godwin, «An Enquiry Concerning Political Justice», 1793). Но он мотивировал свое негативное отношение к государственности иначе, чем анархисты XIX в. Ему было важно сказать, что общество не должно в своем государственно-педагогическом насилии над личностью рассматривать взрослых как еще детей. Государство отвергается Годвиным не потому, что оно есть наше как бы второе тело, но как раз по обратной причине: поскольку оно не позволяет нам духовно переселиться в наше второе, взрослое, более не инфантильное тело.
Если Годвин утверждал право созревшего тела на субъектность, то анархизм, родившийся в 1840-е гг., имел в виду, что его врагом выступает универсальный субъект, каковой может иметь место при том условии, что отдельные я-субъекты связываются между собой медиатором-институцией, т. е. я-субъектом, значимым для них всех. Уравняв в «Grundiinien der Philosophie des Rechts» (1821) разумность («Vernunft») и государственность, Гегель проникновеннее, чем иные философы до него, осознал, что вне и помимо государственного устроения общества рациональность в качестве возможности, открытой всякому я-субъекту, не была бы легитимированной. Для анархизма то, что объединяет всех людей, должно было бы являть собой их одинаковое отношение к институциям-медиаторам как к иррелевантным. Иначе говоря, анархистская всеобщность базируется на негативной аналогии. Нападавший на мышление по аналогии Юм — еще один, наряду с Годвином, философ, частично предвосхитивший анархизм. Однако Юм, хотя и видел в происхождении государства акт насильственного произвола, никоим образом не верил в способность людей к безгосударственной самоорганизации.
Самые близкие идейные предшественники анархизма — исторически самые удаленные от него: это, конечно же, античные киники, критиковавшие государственника Платона и дерзко нарушавшие институционализованный порядок выставлением напоказ не сублимируемых в высокой философии, т. е. незаместимых, тел 1.
1 Cp.: Peter Sloterdijk. Kritik der zynischen Vernunft. Bd. 1. Frankfurt am Main, 1983, 33 ff.
Протест я-объекта против экстериоризующей деятельности я-субъекта — одна из тех потенций, которыми человек-философ располагает постоянно, а не по временам. Но коли считать, что подлинным философским предтечей анархизма был только кинизм, то этот протест нельзя рассматривать как всегдашний. Выход из затруднительного положения, в которое мы попали, намечается, если учесть историю ересей и сектантства.
2.3. Что анархизм испытывал симпатию ко всем церковным ересям и схизмам, не тайна. Бакунин сочувственно писал в анонимно изданной брошюре
«Russische Zustände. Ein Bild der Jetztzeit» (Leipzig, 1849), атрибутированной ему Ю. М. Стекловым, о двухстах русских сектах, которые все, по его воззрениям, имеют политическую подоплеку и поднимаются против наличного порядка вещей 1. Толстой считал, что истина, раз она не в церкви, — в ереси: «...только в том, что называлось ересью, и было истинное движение, т. е. истинное Христианство...»2
Духоборы навели Кропоткина, по его показаниям в «Записках революционера», на стезю анархистского мировоззрения. Сходные примеры было бы нетрудно продолжить 3.
1 М. А. Бакунин. Собр. соч. и писем. 1828-1876, под ред. Ю. М. Стеклова. Т. 3. Период первого пребывания за границей. 1840-1849. Москва, 1935, 399-426.