Некоторые исследователи пытаются объяснить развертывание конфликта действиями небольших группировок фанатиков [16]. Однако наличие или отсутствие таких группировок само нуждается в объяснении. Почему в одном случае фанатики оказываются маргиналами в среде своих "соплеменников", рискующими встретить моментальный отпор со стороны их абсолютного большинства, а в другом случае они — эти фанатики — оказываются "эталонами", "героями", действующими в контексте "недеятельной", но явственной солидарности и поддержки? Каким образом формируется "неадекватно реагирующая аудитория" для инициирующих акций фанатиков?
Эти вопросы сегодня особенно актуальны при анализе причин и социальных эффектов терроризма (как одной из форм этнически сопряженного насилия). Оставляя эту тему для отдельного исследования, отметим важную роль СМИ в качестве инструмента, создающего абсолютно новую взаимную конфигурацию "интерпретативных стратегий" и агентов, вовлеченных в конфликт. Образно говоря, СМИ способны придать событиям локального уровня эффект символических "макрособытий": отсюда становится возможным единичной акцией, "прочитанной непропорциональным количеством моментально вовлеченных агентов", в корне изменить ход событий на институционально-политическом уровне.
Важно, что без анализа "интерпретативных стратегий" и того, как именно воспринимается событийная фактура вовлеченными сторонами — их взаимные угрозы/риски и маневры по обеспечению безопасности, весьма затруднительно определить "время Х", когда конфликт перейдет в насильственную фазу. Исследование "объективных" предпосылок конфликта позволяет описать только вероятностный контекст этого возможного перехода. Изучение же самих интерпретаций и их влиятельных субъектов показывает, каковы модели перехода, как он будет развернут в актуальных политических стратегиях. Чем более тщательной и детальной оказывается описание такого вероятностного контекста, тем более мы приближаемся к точности конфликтологического прогноза.
Рассмотрим возможности такого прогнозирования на материале кавказских конфликтов. Здесь также очевидным будет концептуальное противостояние двух основных подходов. Примордиалистский подход в данном случае ярко представлен региональными приложениями таких различных концепций, как теория этногенеза Л.Н. Гумилева (конфликтуют "некомплементарные" народы, находящиеся на различных фазах этногенетического развития и обладающие разным уровнем пассионарности), теория "столкновения цивилизаций" С. Хантингтона (сталкиваются народы христианские и мусульманские)9 , а также формационно-модернизационная теория (конфликты обусловлены отставанием некоторых локальных этнических обществ в развитии социальной структуры).
Конструктивистская (и шире, модернистская) парадигма представлена тезисом о продуцировании конфликтов соответствующими стратегиями этнических элит, сконструированных во многом самим российским/советским государством. Конфликтная ситуация описывается зачастую в стиле "массовой иллюзии", создаваемой, например, лидерами сепаратистов в среде собственного народа (если сепаратистская претензия обращена к демократической государственности и гражданской прото-нации, от имени которой говорит конструктивист). Или, наоборот, как результат неадекватной, дискриминационной политики властей в отношении этнического меньшинства, если эти власти идеологически чужды конструктивисту.
Этносоциологический подход, стремящийся "обосновать" (то есть объяснить) те или иные стратегии элит через рассмотрение истории межэтнических отношений и сложившихся в них культурных паттернов, занимает "умеренно примордиалистские" позиции. Это связано с тем вниманием, которое уделяется (в частности при исследовании межэтнического насилия) анализу "реальных" национальных историй, сложившихся культурных дистанций и стереотипов.
Особенность релятивистского подхода состоит в акценте на исследовании интерпретативных стратегий — того, как они разрабатываются различными агентами (в том числе — элитарными) и осуществляются в различном социально-политическом или историческом контексте.
При изучении конфликтов нас интересуют факторы, ведущие к насилию как массовой и институциализированной стратегии в достижении взаимоисключающих целей. Для простоты представим схему развития конфликта следующим образом:
1. Возникновение конфликтной ситуации (локализация конфликта, "основного противоречия" и "сторон противоречия").
2. Развитие конфликтной ситуации в позиционном, то есть латентно-конфликтном, взаимодействии (можно назвать этот процесс "конфликтным структурированием сторон"). Здесь определяется готовность сторон прибегнуть к насильственным стратегиям в конфликтном взаимодействии, сформированная определениями "рисков", "угроз", обменом символическими политическими событиями.
3. Эскалация насильственных действий; соответствующая стратегия поведения в отношении "другой стороны" воспринимается как (а) легитимная и (б) обязательная по времени осуществления.
Отметим два методологических момента. Во-первых, при описании вероятной динамики конфликта и эскалации насилия отправной точкой релятивистского подхода является то, что на любом этапе конфликта (от ситуации-матрицы к позиционированию и далее вероятному насилию или компромиссу) присутствует элемент "определения другой стороны", ее ресурсов, символических действий, маневров и т. д. Поэтому необходимо выявить, что такое "титульность" для разных социальных групп, как они вспоминают свою историю, что означает для них гражданство данной страны, как на уровне повседневности понимается культурная дистанция и т. п. Смысловая реальность наполняется массовыми определениями, которые вовсе не сводятся к пассивному восприятию элитарных идеологем и мобилизационных указаний.
Во-вторых, анализ развития конфликта можно осуществить через последовательное описание факторов как накопление вероятности того или иного сценария в развитии событий. Одним из таких сценариев является эскалация насилия. Вероятность определенного сценария можно операционализировать через определение массива факторов, способствующих или препятствующих конкретному пути развития событий. Что самое важное — массив факторов не может сводиться к какой-либо одной переменной, даже такой существенной, как "вовлечение внешнего отечества" в конфликт между национализирующимся государством и этническим меньшинством. Вернемся к нашей схеме. Более детально она выглядит следующим образом.
1. Определение конфликтной ситуации. Оно связано с очерчиванием территории, которая воспринимается как "домен исключительного этнического доминирования" различными группами. Исключительность может основываться на разных критериях — титульности, автохтонности, численном преобладании. Территориальный сюжет присутствует в осетино-ингушском, осетино-грузинском конфликтах, в кабардино-балкарской, лезгино-азербайджанской, казаче-горских конфликтных ситуациях (Кизляр, Наурский и Шелковской районы) и т. д. Все территории, на которых происходила смена или отмена "титульности" проживающих здесь групп, представляют собой площадку для формирования конфликтной ситуации. Но титульность не единственный "критерий" для номинирования групп-в-конфликте. Этнические группы, выступающие в конфликтной ситуации, очерчиваются вокруг оппозиции "титульные—нетитульные", "коренные—пришлые", "большинство—меньшинство". Ясно также, что реальная территория как предмет конфликта может быть замещена "символическим пространством", сопряженным с привычным образом жизни или с комплексами престижных социальных позиций. Определенность "сторон" может иметь исторически устойчивый характер или же, напротив, возникать как результат событий новейшего времени. Исторически устойчивая определенность связана обычно с привычными идентификациями этнических групп и, как показывает конструктивистская традиция на примере России—СССР, усилиями государственных институтов по классификациям и территориализации этничности. На Северном Кавказе идентификация сторон потенциальных или актуальных конфликтов формируется по нескольким линиям: титульные—нетитульные, коренные / автохтонные—некоренные, старожилы—мигранты и, наконец, репрессированные и нерепрессированные группы.
Соперничество за коллективный статус остается номинальным, пока конфликтная матрица не наполнена "энергетикой" социальных проблем, связанных с жильем, работой, образованием и безопасным будущим для детей. Другими словами, конфликтный динамизм придается номинальному статусному соперничеству через исчерпание или дефицит каналов вертикальной социальной мобильности. Исподволь зреющие или катастрофически возникшие социальные проблемы можно назвать "смысловым динамическим наполнителем" конфликтной матрицы. В то же время определенная жесткая версия "этнического баланса" в течение некоторого времени нейтрализует конфликтные стратегии. Стабильные 1960–1970-е годы характеризовались устойчивостью определенного паттерна отношений (например, неформального распределения статусных позиций между представителями групп или привычного этнического доминирования в структуре многосоставного населения). Устойчивость наличного паттерна определяется уровнем лояльности в отношении его институционально-правовых или идеологических оснований.