Аркадий Попов
О “либеральной империи” по Чубайсу сегодня лучше и не вспоминать — хорошо, если просто посмотрят на тебя как на идиота: на дворе разгул терроризма, реставрация авторитаризма, свертывание федерализма — вот только империи нам не хватало! Разве не оттуда, не из проклятого имперского прошлого, все наши беды — от разложившихся бюрократов и крадущихся “силовиков” до впившихся в нас мертвой хваткой шовинистических и тоталитарных инстинктов? Не она ли, империя, засевшая в наших генах, и губит нашу свободу?
Риторические вопросы не рассчитаны на ответ. А ответ не помешал бы — всегда полезно сковырнуть штамп и взглянуть, что за ним стоит. Может, между явлениями совсем не те причинно-следственные цепочки, что мы протягиваем между словами?
Империя и бюрократы
Начнем с бюрократов, от которых, как известно, все зло. Отчего они у нас столь непрофессиональны и коррумпированны, столь чужды либеральному духу и столь подвержены хамству и ксенофобии?
Говорят, оттого, что низка у них зарплата, и потому в чиновники идут не настоящие профессионалы, а все больше бездельники и воры. Что слаб за чиновниками контроль и плохи законы, из-за чего слишком много у них возможностей для воровства и произвола. И что вообще развелось их слишком много: делать им нечего, вот и измываются над людьми. Все так, но не совсем.
Да, чиновник должен получать жалованье, достойное профессионала. Но сугубо утилитарная мотивация службы порождает лишь карьеризм дурного толка, с цеплянием за должность и заискиванием перед начальством, а до уровня “откатов” никакая зарплата все равно не дотянет.
Да, контроль нужен, но кто может контролировать чиновников? Пресса и общественные организации вправе лишь “сигнализировать”, но принимать-то меры должны прокуратура, суд, парламент. А там тоже чиновники.
Да, надо чистить законы на предмет снижения их “взяткоемкости”, не худо и сократить до разумных размеров бюрократический аппарат. Но совсем обойтись без него не может никакое государство, в том числе и наше. Между тем сам чиновник у нас находится в положении морального изгоя, чье существование в принципе лишено смысла. Не утилитарного — духовного, и это главное.
Бизнесмену и его работникам есть зачем жить в свободной стране: ими движут не только деньги, но и азарт продвижения компании, ее “бренда” и “миссии”. Журналисту, ученому, художнику тоже есть чем вдохновиться — они служат правде, истине, красоте. А ради чего чиновнику так уж старательно корпеть над бумагами, копаться в хозяйственных дрязгах, подставляться под плевки (а порой и под пули) — ради любви к ближним? Не много ли мы от него хотим? Все должны любить ближних, но мы же не ждем от купца и артиста, что они будут вдохновляться только этой любовью.
Чтобы не красть казенное и не “пилить” чужое, не вымещать зависть к чужим талантам и успехам на зависимом люде, чиновник должен уважать и любить свою работу. Гордиться ею. А для этого он, как всякий живой человек, должен ощущать свою сопричастность какой-то высокой цели, какой-то, простите за пафос, миссии. Не “миссии гражданского общества”, это не по его части, — а миссии государства.
В России уже в силу ее обширности и разнородности государство обязано брать на себя неподъемные задачи. Это и определение стратегического курса “национального корабля”, без чего он обречен хаотически блуждать под воздействием разнонаправленных ветров и течений. Это и поддержание единого правового, технологического, культурного пространства, необходимого и для поступательного развития, и для гражданского общества, и для рынка. Если кто думает, что реальное равноправие людей, представляющих разные этнические, социальные и территориальные общности огромной страны, должно возникнуть само собой, под влиянием “вездесущей руки рынка”, тому можно напомнить, что экономический либерализм Адама Смита родился и воплотился в жизнь именно под крышей самой мощной и чрезвычайно организованной и целеустремленной империи мира.
Если же государству отводится скромная роль “ночного сторожа” при обществе и рынке, то о какой высокой миссии его, государства, можно говорить? Разве что охранно-полицейской. Что и бывает, когда “сторож” срывается с цепи и кидается на “хозяев”. А какой иной реакции мы рассчитывали дождаться от того, кого сами же определили, по существу, в лакеи?
Между тем, все не так фатально, чиновник вовсе не обречен на лакейское существование и лакейское сознание. Потому что государство по своей природе — не только слуга и надсмотрщик за порядком внутри страны. Есть у него и более увлекательное дело: продвигать “бренд отечества” на мировой арене, отстаивать интересы своих граждан и утверждать ценности своей нации в конкурентной международной среде. Те государства, что более других преуспевают в этом, и зовутся издавна — уж извините! — империями.
Менялись эпохи — менялись формы имперской экспансии, чисто военные уступали место экономическим, технологическим, культурным. Но во все эпохи именно империи являли и лучшую для своего времени экономику, и высокую культуру, и эффективную бюрократию. Как отмечает знаток Британской империи Найл Фергюсон, в числе грехов ее администрации мздоимство точно не значится. Да и Макс Вебер строил свою теорию “рациональной бюрократии” не на пустом месте — у него перед глазами было образцовое германское чиновничество с многовековой имперской традицией (как-никак, вся бюргерская Центральная Европа выросла из Священной Римской империи, основанной саксонскими королями еще в Х веке).
Конечно, Россия — не Англия и не Германия, но и у нас же не всегда так воровали, как теперь. Разве только из-за более крепкой, чем теперь, палки? Вряд ли, скорее уж правы те, кто считает, что раньше наших слуг народа от полного разложения все-таки удерживала воодушевлявшая общенациональная идея — белая, красная, какая была. А теперь нет никакой.
Это факт, который трудно отрицать. Вот только спасаться ценой реанимации победоносных учений, разъясняющих, почему мы лучше всех (потому, что православные, или потому, что социалистические), и кого еще нам надо извести для полного счастья (латинян с басурманами или мировых буржуев), и чем ради этого надо пожертвовать (демократической конституцией или севрюжиной с хреном) — совсем не хочется. Так, может, и не надо?
Противники (да и многие сторонники) имперской идеи склонны представлять ее в виде некоего надменного “послания”, возвещающего об очередном проекте установления Царства Божьего на Земле. Так оно и правда часто бывало в истории, но идея империи ответственности за эти фантазии не несет — в ней нет ничего, кроме желания сильного, независимого государства выстоять в конкуренции с другими за право активно влиять на ход мировых событий. Очищать эту идею от помпезного словоблудия и ксенофобии, от всего, что к ней липнет, — надо, пытаться же “отменить” ее — глупо.
Конкуренция движет прогрессом в биологии, экономике, общественной жизни — почему же в политике должно быть иначе? Зададим себе три вопроса.
Есть у современных государств, и у России в том числе, свои интересы в мире, не обязательно совпадающие с интересами других государств?
Вправе Россия отстаивать эти свои интересы на тех же основаниях, что и другие державы Запада и Востока?
Хотим мы, чтобы в этой конкурентной борьбе Россия была среди передовых, а не отстающих?
Если все три ответа — “да” (или есть варианты, любопытно было бы послушать), тогда четвертый вопрос: нам важнее, как мы будем звучать, назвав “державу” — империей, или как мы будем жить? На какую демократию, на какое гражданское общество можно рассчитывать в стране, где слова “служение отечеству” вызывают лишь ухмылку? Речь же не только о бюрократах. Просто гниение чиновничества — наиболее кричащий симптом болезни общества, расползшегося на части, которым нет дела до целого.
Цинизм губителен для гражданского чувства и он же — корень всех чиновничьих пороков: воровства, безделья, хамства, лизоблюдства. И, конечно, этнофобии: личное моральное убожество часто побуждает человека искать компенсацию в мифическом превосходстве его этноса над чужими. И обратно: где высок градус почитания этнических добродетелей, там личное достоинство уже неактуально. Бывали среди империй уроды, вроде нацистской, но в норме империя открыта для всех рас и племен, обеспечивая надэтничные — цивилизационные, именно гражданские — механизмы организации общества. И если наш народ и его слуги становятся все более циничными и ксенофобскими, все менее восприимчивыми к гражданскому долгу, то это верный знак того, что катимся мы не в сторону империи, а в каком-то совсем ином направлении.
Ведь именно в империи патриотический долг становится гражданским долгом — не перед соплеменниками, а перед согражданами, всеми, кто поддерживает и обустраивает их общее государство, то есть платит налоги, соблюдает законы и — если государство демократическое — избирает чиновников, эти законы принимающих и проводящих в жизнь. И чем выше культура гражданского долга в государстве, тем качественнее его бюрократия, потому что ее профессиональный долг неотделим от гражданского.
Что же до ходульного противопоставления гражданства “имперскому подданству”, то это исключительно от нашей необразованности. Институт гражданства в его современном виде, устанавливающий взаимные права и обязанности государства и граждан независимо от этнической принадлежности последних, сложился не где-нибудь, а в Римской империи. Оттуда он был воспринят странами средневековой, а затем и буржуазной Европы (и Америки), самые развитые из которых и складывались как империи — монархические, республиканские, унитарные, федеративные. Форма правления, как и самоназвание тут значения не имеют: США и по внутренней структуре (с отнятыми у индейцев землями, с аннексированными у Мексики южными штатами, с Гавайями, Аляской, Пуэрто-Рико и т.д.), и по внешним позициям и амбициям — более империя, чем кто бы то ни было в наше время, но признаваться в этом сами американцы стесняются. Видно, им так удобнее: ведь когда-то они росли на дрожжах соперничества с Британией и Испанией, затем воевали с Германией и Японией, потом делили мир с СССР и Китаем — и все под флагом Противостояния Империи. А после всего пережитого в ХХ веке по вине Третьего рейха, после краха британской и французской, а затем и советской моделей империализма зваться “империей” стало и вовсе неприличным.