Это не означает, конечно, что социальная философия не изучает сознание как таковое. На самом деле, особые разделы философии и социологии анализируют символические программы поведения, системная совокупность которых образует присущую обществу культуру. Однако и в этом случае даже самый «идеалистически» ориентированный теоретик относится к сознанию не как к самостоятельной «мыследеятельности», но как к значимому фактору, моменту реальной социальной деятельности, отнюдь не совпадающему с ней в своем объеме (как это делает, к примеру, Питирим Сорокин, рассматривающий идеальную информационную активность как фазу логического синтеза, предполагающую дальнейшую объективацию целевых программ с помощью необходимых «материальных проводников» человеческой деятельности). Практическим следствием такого подхода можно считать позицию юристов, которые принимают во внимание умысел преступления, но считают таковым не сам умысел, а конкретную деятельность по планированию и совершению преступных действий.
Итак, реальная человеческая деятельность всегда представляет собой определенный физический процесс, совершающийся в полном соответствии с законами природы, в том числе и с законом сохранения энергии. Это касается и самого процесса деятельности, и вовлеченных в него субъект-объектных компонентов — предметов, используемых людьми, и самих людей. Мы отмечали уже, что скульптура Венеры Милосской, опоэтизированная людьми, представляет собой обычное физическое тело — кусок мрамора со стандартными для этого минерала физико-химическими свойствами. Но то же самое касается и ее создателя, гений которого не мешал ему обладать «бренным телом» — весом, протяженностью и прочей субстратной определенностью. Увы, реальность, общественной жизни такова, что даже самый выдающийся человек, ненароком выпавший из окна, падает вниз в полном соответствии с законами Ньютона, безразличными к человеческой субъективности.
Подводя итоги сказанному, мы можем считать, что первым свойством человеческой деятельности, которое фиксируется при самом поверхностном взгляде на нее, является свойство предметности, роднящее деятельность с любыми иными процессами, которые разворачиваются в реальном пространственно-временном континууме, имеют вполне определенное субстратное наполнение, подчиняются закону сохранения энергии и прочим законам физической реальности.
Но означает ли это, что деятельность людей без всякого «остатка» сводится к физическим процессам и может быть объяснена законами неживой природы? Нужно сказать, что в истории социальной мысли существовали и до сих пор существуют направления, дающие положительный ответ на этот вопрос, занимающие позицию социально-философского редукционизма, который убежден в сводимости общественных процессов к их природной «первооснове».
Так, сторонники «физикализма» в социологии издавна пытались превратить ее в «социальную физику», встроив в систему физического знания едва ли не в ряду с механикой, оптикой, акустикой и другими его разделами. Они полагали, что мы в состоянии исчерпывающе объяснить интервенцию Наполеона в Россию или распад империи Габсбургов действием физических законов притяжения и отталкивания, инерции, перехода потенциальной энергии в кинетическую и т.д. и т.п.
Современные разновидности физикализма широко используют достижения термодинамики, квантовой механики в сочетании с идеями синергетики — науки об открытых самоогранизующихся системах «потокового» типа. Нужно сказать, что сопоставление общества с подобными физическими объектами весьма полезно для обществознания, дает ему важную информацию об изначальных свойствах самоорганизующихся систем, способных «дрейфовать» в диапазоне между «порядком» и «хаосом». Но это не значит, что физикалистские модели могут служить самодостаточным основанием для полноценных объяснений функционирования и динамики социокультурных систем.
Именно к такому выводу склоняются сторонники редукционизма, игнорирующие субстанциональную автономию социума, рассматривающие законы общественной жизни как «несущественную флуктуацию» механизмов физической самоорганизации, связанных с «бифуркацией диссипативных систем» и т.д. и т.п. Целеполагание социальной деятельности, феномен свободной человеческой воли и прочие «нефизические» факторы рассматриваются при этом как «экзотические подробности», имеющие значение в пределах межличностных взаимодействий (типа выбора невесты), но теряющие свою силу применительно к долгосрочным тенденциям развития глобальных социальных систем.
Ниже мы постараемся показать всю бесперспективность подобных физикалистских интервенций в область социального познания, которые по своей сути вполне подобны попыткам советского «диамата» редуцировать законы биологической наследственности к «трем законам диалектики». Не ставя знака равенства между философскими спекуляциями и точной наукой, понимая всю пропасть, отделяющую сторонников Лысенко и Презента от последователей Ильи Пригожина, мы полагаем, что в обоих случаях речь идет о попытке зачеркнуть автономию субстанциальных систем, сведя их качественную обособленность к абстрактным инвариантам мира или к всеобщим свойствам физической реальности (попадающим вместе с физическим субстратом во все другие более сложные формы организации).
Увы, к несчастью всех редукционистов, особенное в мире, несмотря на «кровное родство» со всеобщим, упорно претендует на качественную автономию и собственные законы, не желая быть просто иллюстрацией к общим случаям.
Таково убеждение подавляющего большинства обществоведов, отстаивающих субстанциальность социального и считающих недопустимым его редукцию к физическим взаимодействиям. В действительности не только социум, но и куда более простая органическая жизнь в самых элементарных своих проявлениях качественно отлична от физической реальности, включает в себя преобразования вещества и энергии, но не сводится к ним.
В самом деле, вернемся к нашему примеру с ветром, сломавшим дерево, и сравним этот физический процесс не с деятельностью лесоруба, а с поведением бобров, также способных валить подгрызанные ими деревья.
Конечно, и в этом случае мы столкнемся с универсальным явлением «снятия», о котором неоднократно упоминалось выше. Нетрудно будет убедиться, что поведение бобров обладает всеми свойствами физического процесса, связано с затратой энергии, немалой «работой», проделываемой животными. Но ясно также, что это физическое воздействие на среду, ничуть не противоречащее законам механики, уже не может быть объяснено лишь ими.
В самом деле, мы не можем игнорировать тот факт, что в отличие от ветра, ломающего или пытающегося сломать все на своем пути, животным далеко не безразличны объекты, на которые направлены их мускульные усилия. Таковыми и становятся не камни, а деревья, причем не всякие деревья, а только те из них, которые не превышают одного метра в диаметре и т.д.
Все это означает, что нам придется объяснить не только «энергетику» процесса, но и его сугубо избирательный характер, способность системы осуществлять адресный «выброс» физической активности, ее локализацию в «данном месте и в данное время».
Объяснение такой способности требует выхода за рамки физических моделей взаимодействия и обращения к законам иной формы движения, которую многие философы называют активностью. Рассмотрим кратко свойства подобной активности живых систем, чтобы установить ее соотношение с деятельностью человека.
2. Что такое активность?
Нужно начать с того, что термин «активность» имеет несколько смыслов, из которых философская теория, как и во всех предыдущих случаях, должна выбрать свое категориальное значение.
Таковым, в частности, не может считаться весьма распространенное понимание активности как меры движения, которая характеризует интенсивность его процессов независимо от их субстанциальной определенности. В таком понимании активность альтернативна пассивности и может характеризовать любые, в том числе и физические, процессы нашего мира (в этой связи говорят, к примеру, о периодах солнечной или вулканической активности).
Рассуждая об активности, мы вкладываем в это понятие иное содержание, рассматриваем его не как количественную, а как качественную характеристику движения, его особый тип, обладающий особыми свойствами, которые не имеют универсального распространения в мире.
Прежде всего активность выступает как уже упоминавшееся выше самодвижение системных объектов, которое вызывается и определяется не внешними для системы, «экстернальными» причинами, а внутренними, имманентными ей факторами организации.
Это не означает, однако, что активность тождественна самодвижению и мы можем, к примеру, рассуждать об «активности» торфяника, способного самовозгораться в полном соответствии с также упоминавшимся законом «единства и борьбы» своих собственных «противоположностей». В действительности активность свойственна лишь тем системам, самодвижение которых имеет форму информационной самоорганизации, а конкретнее, выступает как саморегулируемое поведение в среде существования, направленное на самосохранение в ней путем целесообразной адаптации к ее условиям.
Расшифровку этого определения следует начать с признака целесообразности, который альтернативен признаку спонтанности, характеризующему самопроизвольные вещественно-энергетические взаимодействия в природе.