Копылов Михаил Юрьевич
Ныне человек воспринимает язык прежде всего как средство отчуждения опыта и рассуждения (познания). Но мы никогда не дойдем до истинной сути языка (и в истинной сути познания), пока не разберемся в том, каковы его, языка как языка вообще, исходная (первородная) функция и история происхождения, то есть история появления у него новых функций. И уж затем - каковы его свойства и роль в процессе познания.
Необходимость в языке возникает только тогда, когда люди начинают что-либо делать совместно (то есть делать нечто единое с разделением функций). Ибо для обеспечения этой совместности на этапе ее организации необходимо потребуется информационное взаимодействие между людьми. Иначе говоря, язык в действительности становится необходим только тогда, когда одному человеку требуется что-то сообщить другому, что-то узнать от него или вообще что-то требуется от другого. (В той мере, в которой индивид это что-то может сделать самостоятельно, не прибегая к помощи других людей, язык для него не является необходимым.) Отсюда важный вывод: поскольку язык возникает как элемент человеческой деятельности, то есть кооперативного взаимодействия людей с предметным миром, то язык необходимо устроен в точности так, как устроен предметный мир. Иначе: структура языка необходимо повторяет структуру предметного мира, ибо в противном случае человек не мог бы посредством языка сообщать о предметном мире. Этот тезис мы вывели исходя из точки зрения на язык как на систему обозначения (сущностей предметного мира). Но рассмотрим теперь этот вопрос с иной точки зрения - отыскания свойств естественного языка вообще.
Поскольку ни одно информационное взаимодействие не может быть воспринято, если оно не облечено в какую-нибудь физическую форму, язык так или иначе должен базироваться на какой-то внешней сенсорной системе. Хотя собственно язык как система обозначения должен быть независим от свойств какой-либо сенсорной системы. Следовательно, главный вопрос в происхождении языка - каким образом и при каких обстоятельствах какой-либо физический поток начинает восприниматься не как непосредственный физический поток, а как знаковый. Очевидно, в случае неоднократного совмещения во времени и пространстве знакового физического потока с непосредственным, им обозначаемым.
Исторически первой формой информационного взаимодействия было, очевидно, побуждение (например, “спасите”), следующей - сообщение (например, “тепло”) и, наконец, последней, свидетельствующей о наиболее высокой стадии развития языка - вопрос, поскольку вопрос - это не просто языковое действие, а языковое действие, предполагающее языковую же реакцию, тогда как побуждение явно предполагает непосредственную реакцию, а сообщение не предполагает никакой. Первые предложения были, по всей видимости, однословными, и этом смысле не существовало еще различия между словом и предложением. Объясняется это тем, что жизнь первобытного человека была полна опасностей и трудов, и поэтому у него не было времени для длинных разговоров, для пользы дела нужно было изъясняться коротко, так как в противном случае можно было лишиться жизни. Несомненно, что количество слов в первобытном языке было небольшим. Сначала возникли междометия (ох, ура, а-а-а, ну), затем - нечто вроде относительных местоимений-наречий (здесь, туда), то есть такие слова, которые могли интерпретироваться как и побудительная форма глаголов - команды. Затем стали появляться нарицательные имена. Пополнение словарного запаса языка происходило по мере вхождения новых видов предметных сущностей в сферу получения предметного опыта и обсуждения в процессе его получения. Но даже после появления в языке нарицательных имен, вследствие небольшого их количества преобладало употребление местоимений, поскольку одно местоимение (особенно относительное) могло заменить в речи большое количество несуществовавших еще имен (пример: “я с ним был там” + указывающий жест). Причина этого - то, что местоимения отличаются от имен тем, что привязывают высказывание к конкретной ситуации. Поэтому они очень кстати, когда нет еще необходимости обсуждать то, что непосредственно не оказывает в данный момент воздействия на органы чувств обсуждающих. В этом смысле язык первобытных был проязыком, типа языка собак, привязывающих свои сообщения к конкретным предметным местам (“Здесь был я”). Рудименты той стадии развития языка в виде весьма сложных систем личных местоимений, в которых каждое личное местоимение имеет множество различных форм в зависимости от характеристик того, на кого указывает, встречаются и некоторых современных языках (например, в кабардинском, индейцев квакиутль, сунданском, алеутском).
Итак, развитие языка шло в направлении улучшения его выразительности и отделения слов от места. Выразительность языка имеет два разных аспекта: широта охвата сущностей предметного мира и “разрешающая способность” обозначения. Однако на начальном этапе удовлетворение обоих этих аспектов происходило одинаково - за счет увеличения количества слов в языке. Такое имело место, по-видимому, по нескольким причинам: во-первых, не менее важно было также и требование лаконичности языка, во-вторых, количество слов в языке еще оставалось небольшим, в-третьих, отличие двух аспектов выразительности тогда еще недостаточно хорошо осознавалось. В целом на начальном этапе развития в языке преобладала синкретичность (однословность) обозначений и высказываний. По мере развития производительных сил жизнь человека стала менее напряженной , поэтому важность лаконичности языка стала меньше. Количество слов языка увеличилось настолько, что стало существенным препятствием для полноценного его освоения. Наконец, в языке появилось довольно много составных десигнатов, для которых в других языках, а возможно и в этом же, существовали несоставные эквиваленты (книга песней = песенник). Это было результатом развития выразительности по второму аспекту и было связано с возникновением составных высказываний.
Несомненно, что у самого феномена высказывания имелась (и имеется) объективная основа: наличие в предметном мире не только разных видов сущностей, но и разных родов: предметов, отношений, свойств предметов и свойств отношений (количества можно считать особой разновидностью свойств предметов либо самостоятельным видом сущностей). Считается, что во флексирующих языках различие между ними отражается в виде различия в морфологии (строении) отдельных слов, а также их грамматическими категориями. В соответствии с этим словарный запас языка делится на классы частей речи. В агглютинирующих языках отдельное слово (вне предложения ) уже невозможно отнести к какой-либо части речи, так как различие в морфологии отдельных слов отсутствует. Наличие же каких-либо грамматических категорий у слова в таких языках проявляется только в предложении. Так, если слово имеет категорию падежа, в русском и татарском языках его относят к существительным, при наличии категории спряжения - к глаголам. Однако сравнительный анализ грамматической категориальности в разных языках показывает, что одна и та же грамматическая категория в разных языках может быть связана с разными частями речи. Так, в ненецком языке спрягается существительное , в нгасанском - спрягается наречие, в кетском - склоняются глаголы. В татарском языке существует особая категория существительного, которая отсутствует в русском - категория принадлежности. Наконец, изолирующие (в идеале) языки вообще свободны от таких “предрассудков”, как грамматические категории и морфология слов (например, китайский и в большей степени вьетнамский). В таких языках понимание смысла предложения и отнесение слов к частям речи держится исключительно на порядке слов в предложении, то есть смысл предложения изменяется при изменении порядка слов.
Весьма своеобразны инкорпорирующие языки (папуасский, гадсуп, чукотский). В них элементами предложения-слова являются не слова, а морфемы. Например, слово “юнаампатепини” (гадсуп) означает “является ли (это) (принесенным) оттуда, где пища?” или, более точно, “является ли (это) оттуда-где-пища?”. Такое значение складывается из следующих элементов: юнаам - пища, па - где или место, те - предлог “из”, пи - вопросительная частица “ли” , ни - быть. Таким образом, “юнаампатепини” буквально переводится как “пища-где-из-ли-быть”. Отсюда ясно, что инкорпорирующие языки тяготеют, как и изолирующие, к фиксированному порядку элементов высказывания (обстоятельство-дополнение-сказуемое-(подлежащее)), который противоположен порядку, принятому в изолирующих языках.
Какие же из всего сказанного следуют выводы? Во-первых, постулат о том, что высказывание состоит из (самостоятельных) слов, не является универсальным для всех естественных языков (то есть не является инвариантом естественного языка и, стало быть, свойством языка вообще ). Во-вторых, не является универсальным также постулат о том, что элемент высказывания (как отдельный, так и в составе высказывания) обладает морфологией. Общий вывод: определение предметного смысла элемента высказывания, то есть отнесение его к некоторому типу предметных сущностей по наличию у него определенных морфем (в том числе и грамматических категорий), является не только неуниверсальным, но и безосновательным. Так, например, какой предметный смысл имеет слово “мышление”? Наличие морфологических признаков существительного у этого слова подталкивают к неправильному ответу. Мышление - это не предмет, а отношение. Таковы же и любовь, и познание, и жизнь, и развитие, и понятие и даже, представьте себе, сознание, и много других подобных существительных. Все это - отношения, а не предметы. Псевдопредметность всегда порождала и порождает множество всяческих недоразумений, которые, по-видимому, являются основными недоразумениями не только в быту, но и в науке. В качестве одного из самых “свежих” примеров таких недоразумений следует привести введение элементарных частиц сознания - дживатм.