Прежде всего следует исправить "оптическую" ошибку Гуссерля относительно происхождения его трансцендентального понятия философии. То, что составляет исходный пункт и центральную проблему его феноменологии, ни в коем случае не есть субъективная достоверность, достигаемая картезианским cogito в акте самопознания, но кантовско-фихтевский вопрос относительно общих оснований этой самодостоверности субъекта и относительно объективной законности его сознательно переживаемого опыта, т.е. именно вопрос относительно трансцендентальной "конституции" того целого, которое состоит из субъективности вместе с ее объективным миром. Декартовское "cogito" может выступать лишь началом долгого пути к такой постановке вопроса. Хотя оно кажется сначала очень интересным (благодаря радикальности поворота к "абсолютному обосновыванию" знания и "чистоте" выработанной при этом структуры мыслящей саму себя субъективности), однако при ближайшем рассмотрении оно обнаруживается философски бедным и бессодержательным. Неудивительно то, что собственно "Картезианские размышления" Гуссерля столь мало являются картезианскими.
Дело не только в том, что есть существенное различие между ходом развития собственно гуссерлевских размышлений и историческим философствованием Декарта, на что указывает сам Гуссерль. Прежде всего важно то, что позиция трансцендентальной философии с самого начала была направлена против теоретической сущности картезианства как таковой. Гуссерлевская позиция связана с радикальной ломкой изначально неустранимой для Декарта трансценденции, т.е. взаимной равнозначной овнешненности и чуждости субстанционально объективного бытия и чистого, проникающего себя сознания мыслящего субъекта. Тем самым Гуссерль вступает здесь на путь Канта и Фихте, которые преодолевали именно картезианский дуализм, стремясь раскрыть те необходимые (априорные) структурные формы первоначального чувственного единства, которые предшествуют связи субъекта и объекта, мышления и бытия, сознания и вещи и именно впервые ее порождают.
Гуссерлевские утверждения о том, что вся субстанционально- объективирующая путаница картезианской метафизики устраняется с помощью правильно проведенной процедуры картезинского cogito, оказываются несостоятельными. Процедура cogito и ее философское наполнение содержат у самого Декарта далеко не то, что Гуссерль надеется там найти: она ни в коей мере не тождественна гуссерлевской трансцендендентальной субъективности, которая конституирует в себе как саму себя, так и необходимую форму всякой противостоящей ей объективности. Познающий субъект вместе со всеми своими способностями не имеет и не может иметь никакой конститутивной силы по отношению к предметности, поскольку в его субъективной чистоте существует только пустая и стерильная имманентность внутреннего, которая во внешнем предмете постоянно сталкивается с чуждым и трансцендентальным бытием другого. И методическое сомнение Декарта не имеет ничего общего с гуссерлевской "эпохе" как главной составной частью трансцендентальной редукции.
Таким образом, обнаружить в картезианском cogito феноменологически редуцированную трансцендентальную субъективность практически невозможно. Корень ее скорее следует искать в том самом "Я мыслю", которое должно "сопровождать все мои представления" (т.е. в первоначальном синтетическом единстве апперцепции) и которое проявляется лишь в спонтанной активности продуктивной способности воображения.
К Канту и Фихте отсылают и многие другие важнейшие моменты гуссерлевской философии: обнаруженный разрыв между естественной установкой обыденного и эмпирически психологического сознания и трансцендентальным горизонтом чистой эгологии, который преодолевается благодаря феноменологической редукции; интенциональность и коррелятивность всех смыслообразующих актов трансцендентального субъекта, делающие его всегда заведомо объективированным, опредмеченным субъектом. Сближает Гуссерля с Кантом и Фихте также конститутивная проблематика, сконцентрированная в вопросах относительно основ значимости бытия всех предметов в их предметности, т.е. как действительно существующих. Благодаря тому что Гуссерль находит эти основы не в некотором объективно- метафизическом оформлении вещи, но в исходном синтетическом акте субъективной идейной направленности, он принимает кантовско-фихтевский проект онтологии нового типа и развивает его, следуя своим путем. Это и есть та самая трансцендентальная онтология, которая превращает традиционные проблемы онтически понятного бытия в современные, подлинно онтологические вопросы относительно необходимых условий и форм понимания бытия.
Гуссерлевское намерение обосновать наивную веру обыденного и научного сознания в бытие посредством понятия, которое не означает никакой трансцендентальной реальности, но имеет свой исток и свое основание в имманентной трансценденции феноменов сознания, является сходным с идеалистическими стремлениями Канта и Фихте, направленными на обоснование сферы возможного опыта путем исследования априорных условий ее возможности. Вслед за Кантом и Фихте Гуссерль пришел к мысли о дальнейшей несостоятельности традиционного, метафизического идеализма. Он заново воспринял и пережил их идею о необходимости трансцендентально- идеалистического обоснования эмпирического реализма.
Имманентная трансцендентность объективного означает в то же время трансцендирующую имманентность субъективного, т.е. исходно открытую, никогда не наполняемую интенциональную структуру сознания, которая состоит в том, что субъект обнаруживает в себе самом опыт бытия другого как объективную границу своей собственной субъективной деятельности. Собственно репрезентантом и носителем этой открытости является тело как составная часть и необходимое орудие сознания. Неустранимая телесность относится также к сущности трансцендентальной субъективности.
С одной стороны, тело для Гуссерля, как для Канта и Фихте, является трансцендентальной рукой сознания, органом активной ориентации и спонтанного движения - той чувственной деятельности, которая делает возможной жизнь субъекта и его господство в жизненном мире. С другой - оно для него, как для Фихте и в особенности для Гегеля, является трансцендентальным тылом сознания, его пассивной и рецептивной стороной, которая никогда полностью не явлена сознанию и которая являет каждому субъекту его фундаментальную зависисмость от мира.
Однако тело способно выполнять двойную функцию носителя осмысленной чувственности и прочувствованного смысла только постольку, поскольку оно встречает другие тела. Первоначальный опыт предметности осуществляется для каждого субъекта как Я посредством той объектированной, внешней стороны другого субъекта, которая образует и означает для меня его тело. Здесь Гуссерль выражается почти что фихтевскими словами, когда говорит, что трансцендентальное Я находит свое не Я в другом Я. В универсальной системе согласующегося опыта всех субъектов тело является своеобразным знаком, создаваемым сознанием отдельных субъектов. Всеобщая значимость этой системы исходно основана на взаимности коммуникативных отношений, на взаимном признании субъектов. Фихтевский тезис "без субъекта нет объекта, и наоборот" получает у Гуссерля аналогичную интерпретацию: "нет Я без Мы, и наоборот". Таким образом, интенциональность, телесность, интерсубъективность суть три основных апекта, связывающих Гуссерля с великой традицией классической немецкой философии и одноврменно подтверждающих актуальность его философии сегодня.
Достаточно большой блок работ, проводимых представителями Мюнхенской школы, посвящен разъяснению конкретных проблем, поставленных еще автором наукоучения, но получивших особую значимость сегодня.
В настоящее время, пишет Р.Лаут в своей статье "Трансцендентальный базис, материализм и религия" (6), в Восточной Европе и России наступил период бурных преобразований. В каком направлении и насколько радикально они будет двигаться дальше, во многом зависит от ответа на вопрос, может ли (и, если да, то как может) основанный на материализме социализм найти общий язык с религией и высшей нравственностью. Камнем преткновения здесь, по всей видимости, является материалистическая теория. Если понимать ее догматически-реалистически, то синтез, конечно же, невозможен. Если же исходить из трансцендентального понимания материализма, которое впервые было представлено у И.Г.Фихте, то такое объединение вполне осуществимо.
В полемике с шеллинговско-гегелевской философией тождества Фихте сделал очевидной научную несостоятельность реалистического материализма. Такого рода материализм стремится объяснить переход к сознанию от заранее предпосланной материи, но он до настоящего времени в принципе не может этого сделать, поскольку такой переход немыслим. Еще Р.Декарт указывал, что самонаправленность рефлексии не служит акциденцией материальных процессов, свобода не может возникнуть из необходимой цепи события, ценность не может получить свой смысл из факта целевой направленности. Истина как истина нерелятивизируема. Она находится вне всякой условности, "Я, - писал Декарт, - никогда не сомневался в истине, мне казалось, что это понятие настолько трансцендентально ясно, что пренебрегать им невозможно..." (цит. по: 6, с. 134). Такое отношение к истине ни в коем случае не является чисто теоретическим, но, как то признавал уже Декарт, оно по сути своей - волевое: сознание стремится к тому, чтобы то, что оно полагает, было истинным. Придерживаясь сходных с Декартом позиций, Фихте возражал Ф.Шеллингу и Гегелю: если животному приписывается сознание, Я, то необходимым образом ему должны быть приписаны и все сущностные продукты сознания, включая интенциональную направленность на истину как ценность, а также сознательную свободу.