Великим начинанием французских просветителей было создание «Энциклопедии», в которой с просветительских позиций была дана оценка всего известного из истории человечества, всех достижений ремесел, искусств и наук. Это был гигантский труд, в создании которого принимали участие все просветители, а возглавляли их Дени Дидро (1713-1784) и Жан Д'Аламбер (1717—1783). Последний великий математик и физик в гносеологии был близок Локку, осознавая, правда, известную противоречивость его взглядов. Опираясь на современное ему естествознание, он пытается обосновать общее мировоззрение деистического характера.
Дидро, как и Жюльен Ламетри (1709-1751), Клод Гельвеции (1715-1771), Поль Гольбах (1723-1789), был атеистом, обосновывая атеизм материалистическим мировоззрением. В центре внимания всех названных мыслителей стоит человек, которого они пытаются объяснить как часть природы, связанную с остальной природой реальными физическими отношениями. Природа существует сама по себе, не нуждаясь ни в каком сверхприродном начале. Материя— строительный материал природы— вечна и обладает движением как своим необходимым свойством. От природы человек добр, злым его делают несовершенные общественные отношения, которые и нужно исправлять путем просветительской работы.
Мировоззренческие утверждения французских материалистов превратились в реальную альтернативу религиозным воззрениям. Однако гносеологическая обоснованность их стала вызывать сомнение, когда англичанин Джордж Беркли (1685-1753) показал, как, опираясь на Локка, преодолевая его непоследовательность, можно прийти к новому обоснованию традиционных религиозных взглядов.
Беркли подверг критике локковское разделение качеств на первичные и вторичные. Все ощущения всегда лишь символы чего-то, неизвестного нам, вещами же мы должны называть и называем устойчивые комплексы ощущений, а не нечто, существующее само по себе. Это подтверждается и анализом понятия «существовать». Если исходить из тезиса: в интеллекте нет ничего, чего не было бы в ощущениях, то каждому понятию должен быть найден чувственный эквивалент. Таким эквивалентом для понятия «существовать» является выражение «быть воспринимаемым». Для вещи-комплекса ощущении - существовать и означает быть воспринимаемой. Вещи существуют только в восприятии, но не сами по себе. И хотя такое утверждение противоречит здравому смыслу, считающему, что вещи существуют и тогда, когда я их перестаю воспринимать, однако это противоречие разрешается допущением существования множества душ, подобных моей, которые могут воспринимать, когда я перестал. Тезис: существовать — значит быть воспринимаемым, должен быть дополнен тезисом: существовать - значит быть воспринимающим. Впрочем и такое решение вопроса не вполне удовлетворяет здравый смысл, убежденный в том, что разными душами воспринимается нечто тождественное самому себе, не зависящее от различия воспринимающих душ. Удовлетворить здравый смысл может, по мнению Беркли, допущение существования Бога, который, творя мир, воспринимает все сущее в нем всегда одним и тем же способом, обеспечивая тождественность воспринимаемого множеством конечных душ.
В результате получается, что существует Бог и сотворенные им души. Мир творится Богом через непрерывное воздействие на конечные души. Он, а не вещи сами по себе, является причиной наших ощущений. Последние есть метки, при помощи которых Бог сообщает нам о своем существовании. Вещи — устойчивые комплексы таких ощущений— мы воспринимаем в Боге и через Бога. Если этот тезис оправдан гносеологически (а Беркли полагал, что это так и есть), то оправдана и вся традиционная религия, тогда как просветительские построения оказываются лишь химерой. Беркли был епископом, но церковь не приняла его новаций в обосновании веры. И была права, так как английский философ Давид Юм (1711 — 1776) вскоре показал, что если быть последовательным, то, исходя из гносеологии Локка, можно прийти только к скептицизму.
Юм разделял многие воззрения просветителей, с некоторыми из них его связывала дружба. Но его не удовлетворяла гносеологическая необоснованность их взглядов, их неумение, что отмечал и Дидро, дать достойный ответ Беркли. Однако, взявшись за гносеологическое обоснование просветительской концепции человека, он пришел к общемировоззренческому скептицизму, хотя это не мешало ему защищать просветитель ские взгляды на природу и характер морали.
Требование Беркли, согласно которому осмысленные понятия — их содержания — должны сводиться к данному в восприятии, к ощущениям, Юм применяет к понятию «причина». В ходе анализа он обнаруживает, что содержание рассматриваемого понятия нельзя свести к данному в ощущениях. В него входит и вера в то, что будущее будет похоже на прошлое. Опытом такая вера оправдана быть не может. Указанное понятие может применяться к достаточно ограниченной сфере внутреннего опыта, но не по отношению к данным внешнего опыта. Вопрос о том, что служит причиной наших ощущений, требует выхода за пределы опыта и потому незаконен. Мы не можем разрешить спор между Локком и его последователями, утверждающими, что причиной наших ощущений являются вещи в себе, а их совокупность и есть материя, и Беркли, считающим причиной ощущения Бога. В этом и состоит скептицизм Юма, разбудивший одно из самых великих европейских философов, немца Иммануила Канта (1724—1804) от «догматической спячки».
Духовная ситуация, которую застал Кант, выглядела следующим образом. Попытки осуществить идею автономной философии, основанной только на опыте и разуме, привели к предельному заострению спора мировоззрений. Оказалось, что опираясь на опыт, используя строгие логические рассуждения, можно вывести и существование Бога и его отрицание, можно утверждать наличие души и ее отсутствие, можно с одинаковым успехом и защищать и отвергать тезис о наличии свободной воли у человека. Вопросы о существовании Бога, души, свободной воли (по терминологии Декарта,— метафизические) стояли не только перед теми мыслителями, которые признавали метафизику в качестве науки чистого разума, но и перед теми, кто был настроен антиметафизически, кто отрицал возможность внеопытного познания. Происходило это в силу господства, по меньшей мере со времен средневековья, убеждения, что от ответов на эти вопросы зависит как наше поведение, так и философское обоснование морального долга.
Одна из заслуг Канта состоит в том, что он отделил вопросы о существовании Бога, души, свободы— вопросы теоретического разума— от вопроса практического разума: что мы должны делать. Он попытался показать, что практический разум, говорящий, в чем наш долг, шире разума теоретического и независим от него.
Второй период своего творчества, так называемый критический, Кант начинает с исследования вопроса о том, возможна ли метафизика как наука. Все наше знание относится к пространственно-временному миру. Если признать, что пространство и время идеальны, т. е. не формы бытия вещей, а только формы их созерцания нами (таким признанием мы, по Канту, преодолеем коллизии, возникшие между ньютонианцами и лейбницианцами, решим вопрос о природе математики, заложим основы для понимания человеческой свободы), то мир расколется на мир пространственно-временных явлений н мир вещей в себе, на мир,' чувственно воспринимаемый и познаваемый наукой, и мир сверхчувственный, научно непознаваемый, а лишь мыслимый. Вот этот только мыслимый мир, который недоступен созерцанию, и пытается познать метафизика, что невозможно, ибо вопросы о существовании Бога, души, свободы для теоретического познания неразрешимы.
Способность человека поступать морально, т. е. без всякого принуждения исполнять свой долг, говорит о реальности свободы. Если найти закон, выражающий эту свободу,— закон морального поведения, то он может быть положен в основу метафизики нового типа. Кант находит такой закон, категорический императив, который гласит: поступай так, чтобы максима твоей воли могла стать основой всеобщего законодательства. В такой формулировке данный закон пригоден для всех разумных существ, что и говорит о широте практического разума. Однако мы нуждаемся в формулировке, соответствующей нашему месту в мире. Для этого Кант применяет телеологический подход. С точки зрения телеологии, человек есть последняя цель земной природы. Подобным утверждением мы, по Канту, не расширяем наши теоретические знания о человеке, а лишь рефлективно оцениваем его. Поэтому категорический императив будет звучать так: поступай так, чтобы человек и человечество всегда были только целью, но не средством.
Получив такую формулировку категорического императива, Кант извлекает из нее все метафизически значимые следствия. Идеи Бога и бессмертия души, теоретически не доказуемые, имеют практическую значимость, поскольку человек, хотя и является носителем всеобщего разума, одновременно и земное ограниченное существо, нуждающееся в поддержке своего выбора в пользу морального поведения. Кант смело меняет местами божественное и человеческое; мы не потому моральны, что верим в Бога, а потому верим в Бога, что моральны. Хотя идея Бога практически реальна, это только идея. Потому нелепо говорить об обязанностях человека перед Богом, равно как и о религиозных принципах построения государства.
По мнению Канта, государство должно обеспечивать та кое положение, когда свободное проявление произвола од ного совместимо со свободой каждого. Оно достижимо лишь в правовом государстве, где действует принцип разделения властей. Тем самым-в этом вопросе он стоит на позициях идеологии Посвещения. Согласно Канту, поведение будет добродетельным, если целью его является собственное нравственное совершенство и счастье других.
Таким образом, Кант выступил с критикой по отношению к притязаниям старой метафизики, претендовавшей на познание Бога, души, свободы. Вместе с тем он подтвердил познаваемость природы— многообразия явлений в пространстве и времени. Критическим исследованием разума он обосновал и попытался реализовать идею новой метафизики, имеющей в качестве основания морального поведения, закон свободы.