О том, что на брак стали смотреть как на контракт и возлагать на него большие надежды, можно судить по статистике разводов. [34,72] После революции в штатах Новой Англии, где были разрешены разводы, их количество, как и количество заявлений о разводе, свидетельствовавших о том, сколь важное место занимали любовь и привязанность в семейной жизни, резко возросло. Добиться развода было по-прежнему нелегко, однако теперь уже в качестве серьезного основания для такового суд рассматривал не только женский, но и мужской адюльтер.
Замужество уже не рассматривалось как экономический институт, а родители утратили власть над взрослыми детьми — теперь молодым людям дозволялось самим выбирать себе спутника или спутницу жизни. Эта новая свобода выбора сделала домашнюю гостиную центром общения молодых людей; изменились сами представления о брачных узах. Брак, основанный на чувстве и взаимопонимании, стал более равноправным. Вот как описывает идеальную, на ее взгляд, супружескую пару из Филадельфии Джудит Саргент Муррей: их взаимоотношения строились на «полном равноправии... как между друзьями; они прекрасно понимали друг друга — у них были общие вкусы и знания». Ключевым словом для определения идеала республиканской семьи было слово «взаимность»; я вновь цитирую Муррей: «...общие суждения, взаимная дружба и взаимное доверие, но, прежде всего взаимная терпимость» [18 ,70].
До середины XVIII столетия дом служил местом, где трудились, спали и возносили молитвы; теперь же он превратился в место проведения досуга и отдыха. Прием пищи стал процедурой более изысканной — появились вилки, ножи, стеклянная и фарфоровая посуда, чайные и кофейные сервизы. Чаепитие сделалось символом домашнего уюта, а чай — «предметом потребления, который означал перемену в укладе жизни. Отныне он принадлежал массовому потребительскому рынку предметов роскоши и ассоциировался с женской беседой и приятным светским общением в гостиной». Вероятно, это поможет нам осознать все значение акта бойкотирования чая как формы политизации семейной жизни. Чай символизировал также вновь - возникшие традиции в среде буржуазии и аристократии: домашний труд был вытеснен потреблением и светским времяпрепровождением. Горожанки все реже занимались основными видами производства (такими, как прядение), более популярным стал труд, являющийся завершающим этапом производственного процесса (например, шитье); кроме того, женщины стали уделять больше времени воспитанию детей. Вытеснение продуктов домашнего производства рыночными товарами сократило долю изнурительной, трудоемкой работы — в семейной жизни появилось место для чувств [18 ,70].
Среди определенных слоев населения начала падать рождаемость, что, вероятно, было еще одним следствием основанного на обоюдности брака и возросшей ответственности за воспитание детей. Изначально падение рождаемости было вызвано тем, что люди вступали в брак в более зрелом возрасте, однако в начале XIX века рождаемость продолжала падать уже явно по причине сознательного планирования семьи. Одно тщательное исследование колонии квакеров в период Американской революции обнаружило тому подобные свидетельства: устанавливались сроки рождения младших детей. Каковы бы ни были способы избежать беременности — воздержание, прерывание полового акта или продолжительное кормление грудью, — целенаправленный контроль над рождаемостью, безусловно, требовал обоюдного, если не сказать равноправного, решения [18 ,71].
Правовое положение женщин после революции далеко не соответствовало идеалам республики. Замужние женщины по-прежнему оставались femecovert и находились под опекой своих мужей, не обладая правом владения собственностью.
2.2.2. Первая половина XIX века
Развитие коммерции и промышленности медленно и неуклонно отделяло «работу» от семьи. Для женщин среднего сословия это означало то, что замужество уже не являлось формой экономического сотрудничества. Буржуазная семья, где все больше внимания уделялось воспитанию детей, — жизнь в такой семье строилась на товариществе, любви и потреблении — существовала на деньги, заработанные мужчиной. Если верить популярной литературе XIX века, женщинам принадлежала частная сфера — дом, мужчинам — общественная работа. «Апостол Павел знал, что говорил, когда советовал женщинам заниматься домом и семьей, — писала г-жа Джон Сэнфорд. — В доме царит мир, а в делах по хозяйству есть что-то успокаивающее. Дом может не только укрыть от невзгод, но и уберечь от любых заблуждений и ошибок». [18 ,76] Мужские и женские образы жизни являлись средоточием всего комплекса различий, характеризующих эти две сферы. Работа в представлении мужчин означала нестабильный мир конкуренции, где платят за труд и где открыт простор для предпринимательства. Домашний труд женщины, несмотря на свою изнурительность, не считался «работой»: во-первых, он был бесплатным и, во-вторых, выпадал из поля зрения мужчин.
Водораздел, отделяющий женщин с их кругом домашних обязанностей от общественной жизни, повлиял на формирование понятия республиканского долга в сфере предпринимательства, Превыше гражданской добродетели и служения общественному благу предприниматели ставили право личности (мужчины) на владение и пользование собственностью, рассматривая его как основную конституционную свободу. Коллективная ответственность и добродетель оказались в подчинении частному интересу.
Таким образом, женщины стали носительницами нравственных ценностей, которым новый общественный строй грозил уничтожением. Если мужчины соперничали друг с другом, то женщины являли собой образец сотрудничества; мужчинам был присущ рационализм, женщинам — эмоциональность и импульсивность; мужчины создавали атеистический и аморальный политический и экономический строй, женщины сохраняли набожность и мораль; мужчины стремились к господству.
Мужчине семья обеспечивала эмоциональный тыл, в то время как для женщины сокрытые в семейной жизни подводные камни стали еще более опасными. В городах браки между представителями среднего сословия заключались по любви и на основе свободного волеизъявления (поистине взаимное притяжение противоположностей). В самом деле, женщины получили большую самостоятельность в выборе мужа — то был определяющий момент в их судьбе, так как они попадали в материальную и юридическую зависимость, должны были рожать и воспитывать детей; но если семейная жизнь не удавалась, им неоткуда было ждать помощи.
Несмотря на то, что привязанность и симпатия были возведены в принцип брачного института, он все же не стал равноправным.
На рабовладельческом Юге царил патриархат, – отцы властвовали над женщинами, детьми и рабами. На Юге идеологический подтекст отделения общественного от частного и мужского от женского, был совершенно иным. Ибо таковое не являлось результатом коммерциализации городов, а отражало совокупность иерархий пола и расы.
В экономической структуре сельского хозяйства не происходило разделения по схеме «дом-работа». На плантациях работали все, независимо от пола и классовой принадлежности. Хозяйка следила за садом, производством молочных продуктов, обработкой, хранением и приготовлением пищи, изготовлением одежды, а также за состоянием здоровья, как белых, так и черных. Эфемерный образ южной красавицы, излучавшей благородство и одухотворенность, не соответствовал действительности, — хозяйка выполняла тяжелую физическую работу и несла на своих плечах бремя управления плантацией. На небогатых фермах белая женщина, не имевшая рабов, сама занималась сельскохозяйственным трудом, который мало чем отличался от труда колонисток.
Романтизация семьи и дома на Юге была сильнее, чем на Севере. Уединенный образ жизни белых женщин, живущих в сельской местности, поддерживал возведенную на пьедестал идеологию индивидуализма. В то время как женщины Севера организованно добивались установления единых норм сексуального поведения мужчин, белые южанки были всецело преданны идее женского целомудрия, особенно в добрачной жизни. В 1 8 2 7 году один плантатор писал: «Единственное, в чем муж должен быть уверен, так это в чистоте поведения его жены до свадьбы» [18 , 96]. Жены, чья жизнь могла быть разрушена при малейшем подозрении их в безнравственности, отдавали себе отчет в том, что их мужья, отцы и сыновья постоянно развлекались с негритянками, являвшимися их собственностью.
Отсюда явствует, что в основе господствовавшей на Юге идеологии разделения лежало рабство — фундамент экономической и социальной жизни. Белые женщины не имели никакого социального влияния и категорически не допускались к общественной деятельности. Чувство вины за свои сексуальные похождения было одним из мотивов, заставлявших белых мужчин глубоко чтить женское целомудрие. В 30-е годы был распространен тост, восхвалявший «женщину... чей дух снисходит на нас, как милый сердцу Юг, который согревает своим дыханием поле фиалок и то отнимает, то придает нам силы». За [28 ,97] этой учтивостью мужчин, попиравших законы целомудрия и расовые табу, скрывались вина и страх. Вина за свои поступки и страх затаенного женского гнева — рабынь и белых — побуждали мужчин утверждать свою власть и отстаивать «честь», не гнушаясь применением силы. Насильственное подавление сопротивления негров сублимировало чувство вины. Стремление властвовать над женщиной диктовалось еще и страхом — ведь забота женщин о чистоте морали могла легко перекинуться на несправедливости рабства [18 ,97].