Смекни!
smekni.com

Гендер и вхождение в модерн (стр. 1 из 3)

Гендерный анализ и методология социального знания

В настоящее время имеет место переосмысление глубинных оснований мышления. Специалисты по социологии знания показали: фактически все противопоставления, которые функционируют в качестве принципов видения и деления, установления иерархий и оценок, в замаскированной форме отсылают к противостоянию мужской/женский. Как отмечает П. Бурдье, "когда вы слышите теоретический/практический, буржуазный/народный или господствующий/подчиненный, вы не думаете мужской/женский. Тем не менее речь идет именно об этом" [1, с. 16]. В этот же ряд следует включить и такие категории, как качество/количество, разум/интуиция, сакральный/про-фанный, дух/плоть, а также огромность/прозаичность, приятность/болезненность, нацеленность на будущее/сиюминутность. Первая часть оппозиции воспринимается как более сильная и чистая по отношению к слабой и нечистой. Первая - доминирующая, вторая - подчиненная. Именно последней неявно приписываются качества женского.
Тот же Бурдье в другом месте показывает, что подчинение женщины связано с разными статусами, которые приписываются полам в системе экономии символических обменов. Мужское и женское наделены символическими функциями, они выступают как знаки различия. Мужчина - субъект, женщина - объект. Освобождение женщин -долгая революция именно потому, что подразумевает революцию символическую, т.е. ту, что ставит под вопрос сами основания символического производства и сам принцип производства и потребления культурных благ [2, р. 122-125].
Не составляет исключения и система образования и науки. Здесь можно достаточно легко обнаружить целый ряд противопоставлений, за которыми стоят профессиональный выбор, определенный тип интересов и манера интеллектуальной работы. Следует лишь напомнить о столь привычных оппозициях дедукции и индукции, жестких и мягких методов, количественных и качественных исследований, естественных и гуманитарных наук, логики и интерпретации, социологии и психологии, философии и географии и пр.
Сказанное знаменитым французским социологом прочувствовано "на собственной шкуре". Последние годы я занимаюсь исследованием непрофессиональных текстов, анализом биографий, индивидуальным и локальным. Эти занятия для меня - органический элемент собственной жизненной истории. Однако в научном сообществе нередко приходится сталкиваться с тем, что этот род деятельности неявно маркируется как "дамское занятие". Через привычные языковые оппозиции ряду практик присваиваются качества женственности. Язык подсказывает, что свойства качественных методов фемининны: "чувство личной причастности", "отвращение к обезличенной статистике", "интуиция", "эмоциональность" воспринимаются как оппозиция холодному, беспощадному, рациональному, или мужскому [3, с. 20].
Женское непременно оказывается на нижней ступени. Вот политология как область контроля, независимости - дело "настоящих мужчин"! Главный редактор журнала "Политические исследования" заметил в частной беседе, что гордится почти полным отсутствием женских текстов на страницах его журнала. Исследование биографий маленьких людей, повседневных практик - женское дело. Недаром, кстати, так называемые качественные методы прилагаются в первую очередь к исследованию практик доминируемых, людей маленьких, тех, кто попадает под колеса истории, а не претендует на то, чтобы историю творить. Недаром попытки посредством тех же методов изучить практики элиты могут наталкиваться на молчаливое сопротивление.
Можно провести и такую параллель. Лет пятнадцать назад я занималась обыденным сознанием. Тогда защищалось довольно много диссертационных работ по этой проблеме. Почти каждая работа начиналась с указания на значимость обыденно-практического сознания. Но тут же следовало "признание", что обыденное сознание принадлежит к низшему уровню отражения действительности. А дальше исследователю приходилось долго извиняться за то, что в качестве предмета работы избрана именно "низшая форма". Такой способ обсуждения проблемы то мягко, то жестко диктовался готовым языком и наличными категориями социальной философии. В рамках классической методологии социального знания обыденно-практическое мышление приписывалось к области иррационального, а значит, занимало низшее положение в оппозиции рациональное/иррациональное.
Как показали теоретики феминизма и просто социальные теоретики, взгляд на природу человека, культуры, общества не нейтрален в гендерном отношении. Феминистский взгляд сыграл большую роль в распространении нового видения социальной и культурной реальности. С самого начала в феминизме отсутствует мифология природного состояния, естественных потребностей и способностей. Главный тезис феминистской мысли: природа женщины не дана, а создана, то, что выдается за свойство, -результат силового воздействия. То, до чего социальная теория и методология доходили долго и мучительно, здесь самоочевидность и "ясно всем" до всякого обсуждения. Это по существу тезис конструкционистский, связанный с постклассическими методологиями [4].
Исследование собственно женских практик, а также тех, что в обществе неявно маркируются как женские, способствует поиску нового языка говорения о социальном, новых методологических позиций и установок. Переписывание социального на новом языке сопряжено с уходом от анализа только того, что видится "нормальным" и "центральным", жестким, институциональным, "мужским" в культуре. Как отметила С. Хардинг, составитель сборника "Феминизм и методология", исследовательницы феминистской ориентации критически относятся к тому, как традиционные социальные исследователи концептуализируют жизнь и мужчин, и женщин. Они обращают внимание на те стороны в социальном поведении женщин и мужчин, на те практики, которые ученые традиционного типа не полагали значимыми [5, р. 2]. Существуют работы, специально посвященные вкладу феминизма в переопределение взгляда социального исследователя [6,7].
Самый яркий и всем известный пример - исследование феномена власти. Классическая методология ограничивала изучение таковой исключительно государственными институтами, полем политики, поскольку в центре интереса были жесткие структуры, несущий каркас общественного здания. Ныне, с легкой руки М. Фуко и Н. Элиаса, она видится разлитой по всему социальному пространству, концентрируясь в отдельных его точках. Политика видится микрополитикой, власть - биовластью. Социальные отношения рассматриваются как установление бесконечных силовых балансов, которые немыслимо исследовать, не учитывая отношения мужского/женского. Семья - поле формирования "женственности", одновременно это пространство, где складываются микрополитические связи, где культурные нормы определяют режимы функционирования тел. В рамках этих подходов гендерный анализ перестает быть маргинальным.
Сегодня представление о социальной конструкции пола необходимо включать в теорию общества, ставить вопрос о конкретно-исторических вкладах женского начала в воспроизводство новых социальных и культурных форм и общественных отношений. Понятно, что это задача сложная, ведь силовое отношение мужского и женского асимметрично. Мужская позция уже интерпретирована, а женская находится в процессе интерпретации. Тогда сам собой отпадает вопрос о "высшем" и "низшем" уровне реальности и начинается действительно содержательный разговор о социальных практиках и социальном изменении.

Социальный генезис феминистского взгляда


Итак, феминизм и гендерные исследования в целом внесли значительный вклад в изменение взгляда на общество. "Истину практики" можно увидеть только тогда, когда есть позиция видения.
Возникновение феминизма свидетельствует о преодолении немыслимого барьера "естественных отношений", предельных культурных оснований, вековых традиций. Самая сильная форма власти - та, которая не осознается, которая воспринимается как нечто естественное, данное от Бога или природы. Для того чтобы, живя в культуре, подвергать критике основания собственных практик, нужны сдвиги археологических пластов. Должна свершиться некая история.
Обратимся к некоторым ее страницам. В каких социально-исторических обстоятельствах женщины смогли заговорить о сбоях в социальной конструкции полов? Можно вполне определенно обозначить социально-исторические границы этих обстоятельств: эпоха модерна-современности. Понятно, что точные даты здесь невозможны. Исследователи начинают отсчет обществу модерна на Западе примерно с конца XVIII века (Фуко). Тогда же, кстати, появляются первые феминистские тексты, в которых ставится проблема женской идентичности. Анатомия - судьба. Для того чтобы подвергнуть судьбу сомнению, идентичность (социальная, индивидуальная, гендерная) должна превратиться в проблему. Именно общества модерна стали одержимы проблемой идентичности. Именно в них вопрос "Кто я есть?" не находит однозначного ответа, поиск которого как раз и подразумевает поиск позиции и отношения к социальным правилам, до этого воспринимаемым как самоочевидные и не подвергаемые сомнению.
Знаменитый британский социальный теоретик Э. Гидденс значительную часть своей теоретической работы посвятил проблемам модерна как общества и проблемам самоидентичности в обществах модерна. Он показал, что в социальных пространствах модерна изменения "Я" начинают конструироваться рефлексивно. Человек начинает "культивировать" ощущение "Я". Это выступает в качестве значимой компоненты процесса установления личной и социальной связи [8, р. 32, 33]. Британский исследователь аргументированно показал, что подобная подотчетность опыта - исторически относительно новый феномен (имеется в виду, конечно же, массовый случай). Человек оказывается способным (если спросить его об этом) дискурсивно интерпретировать природу и основания своего поведения. Сама возможность такой дискурсивности лежит в новых формах опыта.
В традиционных обществах люди - узники событий и предсуществующих обстоятельств. Они не чувствуют себя субъектами, способными изменять мир и свою судьбу согласно собственному разумению. То, что с ними происходит, определяется одним словом: судьба... Судьба - необходимость случайного. Социальная и личная идентичность были относительно зафиксированы и связаны с генеалогией, родом, социальным статусом. В культурах, где порядок вещей от поколения к поколению являлся более или менее стабильным на уровне коллективности, границы изменения идентичности четко очерчены. Пример - переход от юности к зрелости через различные типы инициации. Такие переходы управлялись институционально, а роль индивида была относительно пассивной. Отношение к собственному положению, т.е. позиция, здесь, как правило, отсутствует.
Позиция возникает там, где есть дистанция и выбор. Путь от детерминизма к идее и практикам выбора - результат длительного исторического процесса. Принуждение к выбору - источник развития и продукт обществ модерна. Отличительная черта жизни этих обществ - отношение социальных агентов к социальной реальности как к проектируемой и управляемой. Речь шла не только о проекте общества в целом или отдельных общественных институтов, но и о проекте человеческого "Я". Человек должен был не единожды в течение жизни отвечать на вопрос, кто он такой. Именно в этом смысле говорят, что "Я" в посттрадиционных социальных порядках становится рефлексивным проектом.
В традиционных обществах жизненные рамки создаются обычаем и ритуалом: каждый знает, что ему делать, как поступить, путь его предопределен. Доверие людей друг к другу (основа социальной связи личного типа) выступает как источник легитимности мира- В модерных обществах жизнь человека неотделима от постоянного выбора и социального творчества. Межличностные отношения обретают независимость от связей родства, от клановых определений. Возникает "Я", которое не доверяет автоматически, "Я", для которого самоидентичность является проблемой. Это "Я" осмысливает себя в терминах автобиографии. Биография ассоциируется с непрерывностью самотождественного "Я" и требует связного повествования. Автобиография - то, над чем можно работать. Биография - вещь рискованная. Можно испортить себе биографию [8, р. 75-80]. Целостный, планируемый и постоянно корректирумый жизненный проект осуществляется в контексте поливариантного выбора. Сам индивид отвечает за собственный "Я"-проект. Идентичность может превратиться и в свободно выбранную игру, в театральную презентацию себя, что и происходит в условиях позднего модерна (или постмодерна).
Сама возможность женского взгляда на собственное положение - эпифеномен этих процессов. Это необходимое условие перевода "молчаливого страдания" в дискурс, который дает имя проблеме без названия. Молчание прерывается. Практики гендер-ной асимметрии начинают обговариваться.
О чем начинают говорить те, которые раньше молчали? Основная масса феминистской литературы - разговор "об угнетении женщины", если воспользоваться названием известной работы Дж. Милля. Они уподобляются рабам или крестьянам. Угнетение - ключевая метафора в дискурсе феминизма. Вот примеры из классических феминистских текстов. "Жена, не наследующая собственности, обладает таким же правовым статусом, как раб на плантациях юга", - написано почти полтора века назад, в 1854 году, американкой Э. Стэнтон [9, с. 156]. У С. де Бовуар возникла ассоциация между женской культурой и крестьянскими цивилизациями. "Женский склад ума, или, точнее, менталитет женщины, увековечивает менталитет представителей земледельческих цивилизаций, которые с трепетным обожанием относились к магическим свойствам земли" [10, с. 676]. Крестьянин - тот, кто пребывает на грани природы и общества и находится на нижних ступенях социальной лестницы. Б. Фридан пишет, что действия женщин "... подобны ненасильственному сопротивлению, которое Ганди использовал в Индии" [3, с. 145]. То же относится и к русскому феминизму начала века. Только что опубликованы "Труды Первого всероссийского женского съезда (1908 год)" и другие материалы по истории феминизма в России [II]. Сам способ обсуждения, ключевые метафоры удивительно напоминают то, что мы обнаруживаем в материалах по истории западного феминизма. О дискриминации женщины сегодня написаны тома. Голос женщин представлен как голос жертв социального и символического доминирования, или как голос Другого [12].
Данный ход мысли подкрепляется логикой крупных теоретиков, пишущих об обществах модерна, - от Фуко до 3. Баумана [13-15]. Проект модерна понимался как созданный разумом и рационально постигаемый. Разум был мужским качеством. Провозглашаемая универсальность оборачивалась миром мужских правил.
Действительно, новое общество воспринималось как более совершенное по сравнению с традиционным. Оно, казалось, должно было заменить хаотическую работу слепых и неконтролируемых сил, восстановить справедливость по отношению к "подлинно человеческому" потенциалу и дать людям возможность жить в соответствии с их "естественной природой" [16]. Чтобы люди обрели подлинную сущность, их следовало подвергнуть трансформации, преображению. Новый порядок, предназначенный заместить общество различий, должен был создаваться более совершенными существами. В идеологиях модерна идеологиям нового человека принадлежит далеко не последнее место.
Модерн виделся прежде всего работой культуры. Но это было также время завоевания, безжалостной борьбы с предрассудками и идолопоклонничеством, с ограниченностью интересов и мертвой хваткой традиции. Вырывание с корнем партикуляризирующих авторитетов было условием достижения человеческой гомогенности и универсализма, что происходило через диктат разума, требовало обучения и тренажа, образования, просвещения и цивилизации. Школьное обучение, терапия, тюремное содержание и универсальный надзор были неотъемлемой частью этой работы.
Эмпирические индивиды оказывались лишь грубым искажением подлинного человеческого потенциала. Но в особенности это касалось женщин. Те, кто явно не желал подчиняться нормам, квалифицировались как девианты и отделялись от "здоровых" и "нормальных". Мужчина был, скорее, нормален, женщина лишь должна была стремиться к норме. Модерн охранял границы цивилизации. Отсюда идея постоянного производства здоровья. Здоровое тело - норма, вырабатываемая культурой и развивающаяся через социальные отношения. Тело превращалось в объект технологий. Женщина виделась существом не совсем здоровым. Не обладая сильными телами, женщины попадали под надзор мужчины - главы семейства, который выполнял роль низшей властной инстанции. Женщина конституировалась как сексуальный объект посредством тренажа и дисциплинированности. Женщину нормировали, задавая ей режим телесности. Впрочем, доминирование, заметим в скобках, соматизировано не только в обществах модерна, но во всех культурах [см. 2, р. 28-38]. То же самое осуществлялось и через дискурс, через риторики 1
Модерн был помешан на проблеме производительности. Для производства считались пригодными "сильные тела" рабочих и солдат. Женщина исключалась из производства, ибо не производила экономические блага. Область женской деятельности -потребление. Феминистки доказывали, что это не так, что женские практики - тоже часть производства. Производство жизни не равно производству вещей, но это производство. Более того, именно индустриальное общество стало вовлекать женщин в процесс материального производства. Словом, здесь мы оказываемся на зыбкой почве. В обществе заставляют молчать тех, кто девиантен, кто управляем, внушаем и не способен рассуждать. Голос женщин - голос объекта, который не просто вдруг заговорил, но заговорил о правах.
Общества модерна одержимы не только вопросами идентичности, но и проблемой универсальных норм и прав. Здесь господствует идея универсального представления о человеческом, которое, как прекрасно показано не только в феминистской литературе, неявно мыслилось как мужское. Отсюда первый этап феминистского движения, -борьба за равные права. Феминизм универсальных прав сегодня кому-то кажется наивным. Его критикуют, но без него не был бы возможен второй этап - феминизм "самости". Именно через апелляцию к универсальной норме складывалось отношение к собственной позиции, без которого самоидентичность немыслима.
На первых этапах истории феминизма новая женщина не задавала вопроса: должна она смириться с установлениями, данными от Бога, или сломать их? "И душа негра, и
душа женщины, облеченные в плоть, несут ответственность перед Всевышним, Лишь одному закону подчинены души человеческие, и, чтобы толковать его, нужен не человек и не сын человеческий, но Сын Божий" [9, с. 99]. Только при подобном возвышении мысли мужчина перестает быть хозяином и учителем, но становится братом и другом. Эти высказывания и мысли принадлежат М. Фуллер, редактору газеты "Трибюн", которая выходила в Новой Англии еще в 40-е годы прошлого века.
Люди равны перед Богом, значит, мужчины и женщины равны. Недаром сторонницы женских прав проповедовали свои взгляды в церквах. Они переинтерпретировали Библию точно так же, как это делали ранние протестанты. Человек одиноко предстоит перед Богом и отвечает только перед ним. Человек - не только мужчина, но и женщина. Кстати, недаром именно квакеры признавали равенство женщин и мужчин.
Декларация чувств (1848, США) в качестве образца имеет Декларацию независимости. Право голоса как неотъемлемое право человека, право представительства, право на профессию. Отстаивая права, они ссылались на мысль У. Блэкстона (1723-1780), автора "Комментариев к законам Англии", что право есть начало универсальное, а потому не имеет пола. Двойной морали (для мужчин и женщин отдельно) противопоставлялась универсальная мораль. То же относилось к любым социальным нормам. Словом, идея общечеловеческого потенциала женщин тесно связана с представлением об универсальной норме.
Нельзя не обратить внимания еще на один важный момент. Феминистские тексты часто читают так, как будто сказанное там относится ко всем временам и всем культурам. Голос первых "самосознательных" феминисток был вполне определенно локализован социально. Позиция по отношению к существующим практикам, которая и привела к возникновению феминизма как идеологии и движения, отмечалась в привилегированных социальных пространствах. Непривилегированные были вынуждены, как это всегда бывает в истории, "следовать правилу" или (в меру возможностей) нарушать правила, не подвергая сами правила сомнению.
Феминистки конца XIX-начала XX века принадлежали, по меньшей мере, к среднему классу. Именно они стали "подопытными наблюдателями", которые смогли выработать способ говорения о своем положении. У этих женщин наряду с досугом было хорошее образование [18]. Отсутствие вовлеченности в те практики, которые социально маркируются как мужские, позволило им не разделять те ментальные предпосылки, которые выступают условием участия мужчин в больших социальных играх (Бурдье). Именно это создало саму возможность позиции по отношению к социальной конструкции пола.