3. Рациональный расчет желаемых последствий любого действия, которое также рассматривается как средство. Необходимо учитывать, является ли оно приемлемым при возникающих нежелательных последствиях.
4. Тщательное сопоставление этих действий, учитывая, какие из них приводят к цели с наименьшими издержками.
Эта модель должна применяться при объяснении конкретного действия. При этом М. Вебер намечает два принципиальных класса отклонений от модели целерационального действия.
1. Действующий исходит из ложной информации о ситуации и о вариантах действия, которые могут привести к реализации поставленной цели.
2. Действующий проявляет ценностно-рациональное, аффективное или традиционное действие, которое
а) не определяется через четкое осознание цели, ставящей под сомнение фрустрации других целей, возникающих при ее осуществлении. Они характеризуются через цели, осуществляемые непосредственно, не принимая во внимание другие целевые установки.
б) Не определяюся путем рационального расчета соразмерности и согласованности действия относительно ситуации, проводимого на основании имеющейся информации. Подобные действия рассматриваются как ограничение рациональности - чем дальше они отклоняются от нее, тем больше они обнаруживают иррациональные признаков. Поэтому Вебер идентифицирует нерациональное с иррациональным.
Так, с одной стороны, в основу ценностно-рационального действия положена цель, осуществление которой не учитывает последствия, которые нужно предвидеть. С одной стороны, это действие является в определенной мере последовательным и планомерным. Оно вытекает из установления тех императивов, которые отвечают за выбор альтернатив действия. Если при этом полагают, что эти императивы должны переместиться в согласованное с ситуацией действие, то очевидно, что определение альтернатив действия, актуальных для цели, должно исходить из имеющегося знания о ситуации и альтернативах действия, ведущих в этой ситуации к его цели. В ценностно-рациональном действии происходит установка на этический императив, который становится общей целевой установкой действия, не подлежащей осмыслению в связи с другими целями.
Подобным образом охарактеризовано аффективное действие вследствие того, что в его основу положена цель, реализация которой не подвергается сомнению при установленных нежелательных последствиях для других целей. Но эта цель не является длительной как при ценностно-рациональном действии, она кратковременна и не устойчива. Аффективное действие имеет также качество, не являющееся субъективно-рациональным, т.е. оно не связано с рациональным расчетом возможных альтернатив действия и отбором лучших из них. Это действие означает продиктованную чувством преданность целевой установке, колеблющейся и изменяющейся согласно констелляции чувств и эмоций. Осмысление аффективно установленной цели в соотнесении с другими целями с точки зрения их совместимости, а также их последствий является здесь малопродуктивным.
Например, в основу традиционного действия кладется цель, чье осуществление подвергается сомнению при различении нежелательных последствий для других целей. Однако расчет альтернатив действия происходит очень быстро и не является рациональным. Происходит неосознанное и нерациональное определение альтернатив действия в плане их соразмерности и согласованности относительно его цели. Традиционное действие связано с правилами некоторого порядка, смысл и цель которого неизвестны. При этом типе действия имеется цель, для достижения которой необходимо наличие определенной последовательности действий. В данном случае эта последовательность не просчитана. При традиционной ориентации простор для рационального осмысления сужается благодаря нормам, предписывающим в определенном случае конкретные цели и средства для их реализации.
Однако действиям, определенным через устойчивую традицию, предшествует неполная переработка информации об имеющейся ситуации, содержащей своеобразную “привычную прелесть”, на которую реагируют традиционным действием, и действиях, ведущих в этой ситуации к поставленной цели. В связи с этим встает проблема достаточности веберовских принципов для ответа на вопрос о том, почему действие происходит “именно теперь и в этой связи”. Все это вызывает сомнения, если принять во внимание следующее.
Во-первых, следовало бы ограничить постулат понимания сферой социологического объяснения действий, т.к. в ряде случаев эмпирически не удается идентифицировать поведение, подлежащее объяснению, как особое действие, или открыть субъективные основания для него. К таким случаям - как это признает Вебер, ссылаясь на недоступность для понимания поведения естественного человека - “относятся действия людей чужих культур”.
Возможно уже здесь не удается попытка “понять” поведение, т.к. никакой гипотезы, основанной на личном опыте, нет в распоряжении для того, чтобы определить, на какие цели указывают внешние реакции индивида, появляющиеся в некоторой ситуации. В этом случае мы ничего не можем сказать ни о причинной связи имеющегося внешнего признака поведения со смыслом действия, ни о связи смысла с его потенциальным основанием. Т.к. этот недостаток возникает при попытке объяснения в рамках чужих культур, и, несмотря на это, постулат понимания фиксируется, то нужно ограничить сферу социологического объяснения действий рамками собственной культуры.
Во-вторых, постулат понимания может привести к тому, что объяснение действия станет не возможным даже в сфере собственной культуры, т. к. возможен конфликт с требованием Вебера, согласно которому найденное объяснение проверяют пониманием, чтобы этим способом достичь не только “понятного”, но и каузально-значимого объяснения. Если верно, что “объясняющее понимание” является подведением действия под общее основание посредством теории действия, основанной на личном опыте, то проверку найденного объяснения нужно проводить двояким образом: на основании того, является ли примененная теория верной и представляются ли в ней названные основные условия.
Однако теория повседневности, примененная при понимании, оказывается неадекватной для поставленной познавательной задачи. Поэтому нужно было бы отказаться в пользу объяснения на базе до сих пор известного знания, на котором покоится любое понимание. Эта последовательность не может быть оправданной, т. к. теории человеческого поведения, претендующие на статус научности, например, психоанализ, являются, в конце концов, теориями повседневности, обоснованными личным опытом.
В целом же общие принципы Вебера, касающиеся объяснения действия через понимание не являются достаточными для ответа на вопрос, почему действие произошло “именно теперь и в этой связи”, т. к. они приводят к конфликту: чему нужно отдавать предпочтение - объяснению или пониманию. Необходимо уяснить, что Вебер предлагает в качестве исходного основания для ответа на поставленный выше вопрос. Он применяет устойчивую общую гипотезу относительно причинной связи действий, с помощью которой произведенное объяснение должно стать “понятным” в веберовском смысле. Однако употребление таких гипотез может вызывать ряд проблем, т. к. Вебер отделяет друг от друга различные типы действий, которым он приписывает соответствующие детерминанты. Все же, имеются достаточные основания для того, что Вебер исходит из общих детерминант для любых действий, т. е. использует общую теорию.
Он склоняется к тому, что всем типам действий предшествует когнитивная переработка информации о данной ситуации и зависящий от этого выбор реакции на нее. Адекватные представления о причинах действия можно получить только тогда, когда охарактеризованные выше веберовские детерминанты целерационального действия и детерминанты действий, которые рассматриваются как отклонения от первого, исследуются с точки зрения из общности. Это позволяет сделать выводы об общих детерминантах любого действия.
1. Его можно определить непосредственно через две детерминанты: через его цель и верное или ложное представление о том, что в данной ситуации определенное действие согласуется со средствами для достижения этой цели.
2. Любое действие можно определить косвенно через две детерминанты, связанные с этим представлением о согласованности: это становится возможным посредством типа “онтологического” или “монологи-ческого” знания и благодаря типу его переработки - субъективно-ра-циональному и нерациональному.
Необходимо учесть, что веберовский подход во главу угла ставит “ожидание”. В таком случае вся система социального взаимодействия будет строиться на том, что социальная интеграция основана на коррекции индивидуальных действий. Важнейшими элементами здесь становятся нормы, регулирующие поведение. В этом контексте исходят из того, что среди возможных альтернатив действия имеются такие, которые связаны с большим ожидаемым успехом. Последний вытекает из дифференциации ожидаемой пользы и ожидаемых издержек.
В таком случае этот успех является ожидаемым с определенной вероятностью осуществлением цели действующего, ожидаемые издержки - ожидаемыми с некоторой вероятностью фрустрациями других целей действующего. Это свидетельствует о том, что у Вебера имеются элементы теории ожидания, являющейся психологической по своей сути. Поэтому становится сомнительным то, что Вебер неоднократно требовал: нужно отделять друг от друга социологию и психологию, которая не может быть основой для первой. К тому же Вебер полагает, что “процесс определения конкретного действия через данную констелляцию интересов, в соответствии с наиболее желательными последствиями, которые следует ожидать, не становится нам понятен посредством психологических соображений” . 1 В то же время он сомневается в том, что является ли рациональным принижение научной значимости психологии, стремящейся найти закономерности объяснения нормального повседневного действия. При объяснении иррациональности действия, согласно Веберу, психология является полезной. 2 В целом же веберовская концепция содержит определенные недостатки, существенно затрудняющие ответ на вопрос, почему действие произошло “именно теперь и в этой связи”.