Если бы перед нами был какойнибудь иной лучший образ жизни и если бы вера в какуюнибудь идею помогала нам вести этот образ жизни, тогда действительно было бы для нас лучше верить в эту идею, исключая, разумеется, тот случай, когда вера в нее пришла бы в столкновение с другими, более важными, жизненными интересами.
"То, во что было бы для нас лучше верить!". Это звучит вполне как определение истины. Это похоже очень на то, как если бы сказать:"то, во что мы обязаны веритъ": а в этом определении никто из вас не найдет ничего дикого. Разве мы не обязаны всегда верить в то, во что для нас лучше верить. И можем ли мы тогда надолго разлучить понятие того, что для нас лучше, от того, что для нас истинно?
Прагматизм дает на это отрицательный ответв, и я с ним впол не согласен. Вероятно, вы также с этим согласитесь, поскольку вопрос ставится в абстрактной, общей форме. Но у вас остается подозрение, что если мы на практике будем верить во все, что хорошо для нашей личной жизни, то мы начнем снисходительно относиться ковсякого рода фантастическим измышлениям на счет этого мира и ко всякого рода сантиментальным суевериям на счет того мира. Ваши подозрения, несомненно, вполне основательно, и очевидно, что при переходе от абстрактной формулы к конкретной действительности происходит нечто, усложняющее положение вещей. Я сказал сейчас перед этим, что то, во что для нас верить истинно, исключает тот случай, когда эта вера приходит в столкновение с каким-нибудь другим жизненным интересом. Но в действительности жизни с какими жизненными интересами особенно легко способно придти в столкновение какоенибудь определенное частное убеждение? Очевидно, с жизненными интересами, вызываемыми другими убеждениями, если эти последние оказываются несовместимыми с первыми. Иначе говоря, величайшим врагом любой из наших истин является вся масса наших прочих истин. У истин необычайно могучий инстинкт самосохранения и желание истребить все то, что противоречит им. Моя вера в Абсолютное, основанная на сознании того блага, которое доставляет мне эта вера, должна, если можно так выразиться, пройти сквозь строй всех моих остальных истин. Допустим, что она истинна в том отношении, что дает мне духовные вакации. Тем не менее Абсолютное, как я его понимаю позвольте мне говорить откровенно и только от своего собственного имени проходит в столкновение с другими моими истинами и ради него я совсем не намерен пожертвовать доставляемой мне ими пользой. Может оказаться, что Абсолютное ассоциируется с такими логическими концепциями, к которым я отношусь враждебно, или же оно запутывает меня в неприемлимые для меня метафизические парадоксы и тогда и т. п. Но у меня уже и так довольно неприятностей в жизни и у меня нет никакой охоты прибавлять к ним новых, происходящих от разных логических несуразностей, связанных с теорией Абсолютного, поэтому я лично и жертвую Абсолютным. Я тоже себе устраиваю духовные вакации, но, как профессиональный философ, я пытаюсь оправдать их, исходя из какогонибудь другого принципа.
Если бы я мог ограничить свое понятие об Абсолютном только его функцией давать вакации, то, оно, конечно, не пришло бы в столкновение с другими моими истинами. Но мы не в состоянии ограничивать таким образом своих гипотез. У них имеются еще добавочный признаки, и онито именно и приходят в столкновение с накопленным запасом истин. Мое сомнение в Абсолютном означает собственно сомнение в этих добавочных признаках, ибо я вполне верю в закономерность духовных вакаций.
Теперь вы понимаете, что я имел ввиду, когда назвал прагматизм посредником и миротворцем и когда заимствуя это выражение у Папини сказал, что он делает наши теории "менее тугими".
Действительно, прагматизм не имеет никаких предубеждений, никаких стесняющих свободное исследование догматов, никаких неизменных канонов и критерий. Прагматизм вполне свободен, открыт всему. Он считается со всякой гипотезой, прислушивается ко всяким аргументам. Отсюда следует, что в религиозной области он имеет огромное преимущество как перед позивистическим эмпиризмом с его антирелигиозной тенденцией, так и перед религиозным рационализмом с его исключительным тяготением к отчужденному от мира, благородному,простому, абстрактному.
Словом, прагматизм расширяет поприще для искания Бога. Рационализм прилепляется к логике и к небесам. Эмпиризм прилепляется к внешним чувствам. Прагматизм же готов остановиться на чем угодно, готов следовать за логикой или за чувствами и считаться самыми скромными, самыми личными переживаниями. Прагматизм готов считаться и с мистическим опытом, если он имеет практические следствия.
Он готов принять Бога, живущего в глубочайшей тьме личной жизни, если только окажется, что здесь возможно найти его.
Истиной прагматизм признает то, и это единственный его критерий истины что лучше всего "работает" на нас, ведет нас, что лучше всего подходит к каждой части жизни и соединимо со всей совокупностью нашего опыта, и при чем ничего не должно быть опущено.
Если религиозные идеи выволняют эти условия, если, в частности, окажется, что понятие о Боге, удовлетворяет им, то на каком основании прагматизм будет отрицать бытие Божие? Для него это будет просто бессмыслицей, если признавать "неистинным" понятие, столь плодотворное в прагматическом отношении. Разве для прагматизма имеется какойнибудь другой вид истины, как не подобное согласие с конкретной действительностью.
В своей последней лекции я еще вернусь к вопросу об отношениях между прагматизмом и религией. Но вы уже замечаете, какой демократический характер носит прагматизм. Его способы действия также разнообразны и гибки, его ресурсы богаты и безмерны и его выводы также любвеобильны, как у самой матери природы.
Список литературы
Джеймс У. Что такое прагматизм?