Философские эссе – требовали от читателя не специальных научных знаний или овладения философской категориальной «техникой», а умения самостоятельно мыслить, сравнивать свой опыт с наблюдениями автора. Философия является учительницей жизни: полезных наук много, но не познания более важного.
Ясперс: «Когда в Париже молодой человек эксцентрично одевается, позволяет себе свободу в эротических связях, не работает, проводит жизнь в кафе и произносит необычные фразы, то говорят, что он – экзистенциалист; полвека тому назад его назвали бы ницшеанцем. Они читали этих философов, но их не понимали, ограничившись присвоением многозначных формулировок из их захватывающих трудов, при неумении методически мыслить».
Экзистенциальные кафе с черными потолками. Но Камю считал игры в отчаяние продуктом интеллектуального убожества. «Люди моего поколения видели слишком много, чтобы мир мог сохранить для них видимость «розовой библиотеки», они знают, что невинность часто убиваемая, а ложь торжествует. Но это – не отчаяние. Это – ясность. Подлинное отчаяние означает слепоту. Она примиряется с ненавистью, насилием, убийством. С отчаянием такого рода я никогда не соглашался».
Камю и христианство: на всю жизнь у него сохранилось уважение к древним и средневековым ересям – к гностикам, манихеям, катарам – и неприятие католицизма ни как народной религии, ни как богословской традиции. Ницшеанское презрение к христианству Камю никогда не разделял. Провидение для него означало род фатализма (сказывалось сведение христианства к учению Августина); первородный грех, загробное воздаяние, спасение Камю считал мифами, примиряющими человека с земной несправедливостью.
Камю получил проблемы абсурда и бунта не только от долгой традиции философской и религиозной мысли. И другие культуры знавали нигилизм как следствие религиозной традиции, но столь острого конфликта, такого разрушения всех устоев история не знала. Подобно всем философам-экзистенциалистам, Камю полагает, что важнейшие истины относительно самого себя и мира человек открывает не путем научного познания и философских спекуляций, но посредством чувства, как бы высвечивающего его существование, «бытие в мире».
Настроения и чувства не субъективны, они приходят и уходят не по нашей воле, раскрывают фундаментальные черты нашего существования. У Камю таким чувством, характеризующим бытие человека, оказывается чувство абсурдности – оно неожиданно рождается из скуки, перечеркивает значимость всех остальных переживаний. Индивид выпадает из рутины повседневной жизни (подъем-завтрак-) он сталкивается с вопросом: «А стоит ли вообще жизнь того, чтобы быть прожитой?». «Миф о Сизифе» представляет собой поиск положительной формы бытия в мире, в котором религиозная надежда уже умерла. Вопрос Камю: как жить без высшего смысла и без благодати?
Мир вполне познаваем, от одной научной теории мы переходим к другой, более совершенной. Но это всегда наша теория, гипотетическая конструкция человеческого ума. В мире нет окончательного, последнего смысла, мир не прозрачен для нашего разума, он не дает ответа на самые настоятельные наши вопросы. Количество измерений пространства и времени, структура атома и галактики – это вопросы не имеют человеческого смысла. Мы заброшены в этот космос, в эту историю, мы конечны и смертны, и на вопрос о цели существования, о смысле всего сущего наука не дает никакого ответа. Не дала его и вся история философской мысли – предлагаемые ею ответы являются не рациональными доказательствами, а актами веры.
Два неправоверных вывода из констатации абсурда: самоубийство и философское самоубийство. Для абсурда необходимы человек и мир – исчезновение одного из этих полюсов означает прекращение абсурда. Абсурд – первая очевидность для ясно мыслящего ума. Самоубийство – затмение ясности, примирение с абсурдом и его ликвидация. Философское самоубийство – такое же бегство от абсурда, скачок через стены абсурда. Ясности мышления уже нет – Камю называет этот путь уклонением. Религиозная вера – также по Камю замутнение ясности видения и неоправданный скачок, примиряющий человека с бессмыслицей существования. Требование ясности видения означает честность перед самим собой, отсутствие всяких уловок, отказ от примирения, верность непосредственному опыту, в который нельзя ничего приносить сверх данного.
Абсурд не нужно уничтожать самоубийством или скачком веры, его нужно максимально полно изжить. Комедиант, Дон Жуан, Завоеватель, Писатель реализуют себя. преодолевают себя. На человеке нет греха, становление «невинно», и единственной шкалой для оценки существования является подлинность, аутентичность выбора. Искусство не является самоценным, это «творчество без завтрашнего дня», приносящее радость реализующему себя художнику, занятому упорным созданием тленных произведений. Достоинством абсурдной аскезы писателя оказывается самодисциплина, «эффективная школа терпения и ясности». Творец играет образами, создает мифы, а тем самым и самого себя, поскольку между видимостью и бытием нет четкой границы. Камю предлагает миф об утверждении самого себя – с максимальной ясностью ума, с пониманием выпавшего удела, человек должен нести бремя жизни, не смиряясь с ним – самоотдача и полнота существования важнее всех вершин, абсурдный человек избирает бунт против всех богов.
«Никогда больше не покоряться мечу, никогда более не признавать силу, которая не служит духу». Ницше мог яростно обличать «каналью Сократа» в то время, когда высшие ценности оторвались от жизни и были опошлены мещанским лицемерием. Но сегодня именно эти ценности нуждаются в защите, когда эпоха угрожает отрицанием всякой культуры, а Ницше рискует обрести такую победу, какой он и сам не желал. Когда Камю в подполье писал «Письма немецкому другу», эмигрант Томас Манн призывал интеллектуалов поставить крест на утонченном имморализме, сыгравшем свою роль в подготовке нигилизма «железа и крови». «Время заострило нам совесть, показав, что у мысли есть обязательства перед жизнью и действительностью, обязательства, которые очень скверно исполняются, когда дух совершает харакири ради жизни».
В дальнейшем у Камю меняется само содержание понятий «абсурд» и «бунт», поскольку из них рождается уже не индивидуалистический мятеж, а требование человеческой солидарности, общего для всех людей смысла существования. Политический бунт. «Размышления о гильотине» – Людовика 16 казнят еще во имя торжества «всеобщей воли» и добродетели, но вместе с принцепсом убиты и все прежние принципы. «От гуманитарных идиллий 18 века к кровавым эшафотам пролегает прямой путь, писал Камю в размышлениях о гильотине, - «и как известно, сегодняшние палачи – это гуманисты». Еще один шаг и восставшими массами руководят полностью освободившиеся от человеческой морали человекобоги, настает время «шигалевщины», а она в свою очередь возводит на трон новых цезарей.
Но признание определенной ответственности мыслителей за свои идеи, слова все же не стоит смешивать с ответственностью за дела, тогда как у Камю иногда отсутствует четкое их разделение
Миф о Сизифе. Эссе об Абсурде.
Самоубийство – единственная по настоящему серьезная философская проблема. Решить, стоит ли жизнь того, чтобы ее прожить, значит ответить на фундаментальный вопрос философии. Вопрос о смысле жизни я считаю самым неотложным из всех вопросов. Самоубийство подготавливается в безмолвии сердца, сам человек ничего о нем не знает, но в один прекрасный день стреляется или топится. Необходимо понять ту смертельную игру, которая ведет от ясности в отношении собственного существования к бегству с этого света. Самоубийство редко бывает результатом рефлексии, развязка наступает почти всегда безотчетно. Покончить с собой – значит признаться, что жизнь кончена, что она сделалась непонятной. Добровольная смерть предполагает, пусть инстинктивное, признание ничтожности этой привычки, осознание отсутствия какой бы то ни было причины для продолжения жизни, понимания бессмысленности повседневной суеты, бесполезности страдания.
Если вселенная внезапно лишается как иллюзий, так и познаний, человек становится в ней посторонним. Собственно говоря, чувство абсурдности и есть этот разлад между человеком и его жизнью, актером и декорациями. Предмет этого эссе – связь между абсурдом и самоубийством, выяснение того, в какой мере самоубийство есть исход абсурда. В принципе для человека, который не жульничает с самим собой, действия регулируются тем, что он считает истинным. ...В привязанности человека к миру есть нечто большее, чем все беды мира. Тело принимает участие в решении ничуть не меньше ума, и оно отступает перед небытием. Мы привыкаем жить задолго до того, как привыкаем мыслить.
Всегда просто быть логичным, но почти невозможно быть логичным до самого конца. Самоубийство мышления – откровенный бунт против мысли... усилий требует как раз противоположное: сохранять, насколько возможно, ясность мысли, пытаясь рассмотреть вблизи образовавшиеся на окраинах мышления причудливые формы.
Абсурдные стены. Глубокие чувства значат всегда больше того, что вкладывает в них сознание. В привычных действиях и мыслях обнаруживаются неизменные симпатии и антипатии души, они прослеживаются в выводах, о которых сама душа ничего не знает. ...Речь идет о чувствах, которые нам недоступны во всей своей глубине, но они частично отражаются в поступках, в установках сознания. Это метод анализа, а не метод познания – метод познания предполагает метафизическую доктрину, которая заранее определяет выводы, вопреки всем заверениям в беспредпосылочности метода. С первых страниц книги нам известно содержание последних, причем связь их является неизбежной. Этот метод передает чувство невозможности какого бы ни было истинного познания.
Ответ «ни о чем» на вопрос о чем мы думаем, в некоторых ситуациях есть притворство. Это хорошо знакомо влюбленным. Но если ответ искренен, если он передает то состояние души, когда пустота становится красноречивой, когда рвется цепь каждодневных событий и сердце впустую ищет утерянное звено, то здесь как будто проступает первый знак абсурдности.