Мезолит: рождение уробороса
"Все мы родом из детства", - утверждается в отечественной литературе. "Из детства человечества", - можно было бы добавить. Действительно, если продолжать дальше эту аналогию, то нужно признать наличие определенных черт, присущих периоду развития ребенка, совпадающих с закономерностями развития других детей. Эти черты являются универсальными, независимо от культуры, к которой принадлежит ребенок и особенностей его индивидуального существования.
Примерно так же обстоит дело и с закономерностями становления культуры в эпоху генезиса человечества, когда закладывались самые глубинные слои картины мира, а именно здесь мы и должны искать корни мифологического мировоззрения. То есть в анализе первоначальных когнитивных и ценностных ориентаций следует обратиться к тому периоду, когда граница между человеком и животным только наметилась. Следовательно, нужно попытаться реконструировать действительно удаленный во времени способ видения мира, как он был представлен в эпоху первобытности. Проблема здесь не в том, что таких реконструкций не существует, а в том, что они противоречат друг другу.
В целом, можно выделить два подхода в решении этой задачи; обозначим их как статический и динамический.
Сторонники первого подхода акцентируют внимание на статике архаических форм постижения и оценки мира. Они полагают, что подобное осознание действительности исключало представление о движении, развитии, ходе времени (истории). Существенной чертой архаических когнитивно-ценностных моделей была сексуально-родовая проблематика, где главным событием является биологическое рождение, в котором черпает свою жизнь и продолжение род. Согласно этой схеме: род - все, индивид - ничто; род - вечность и тотальность бытия.
Казалось бы, с этим трудно не согласиться, но существует и другая точка зрения, согласно которой язык и мышление первобытных групп структурировали такую объяснительную модель, где главную роль играл символ-образ в качестве медиатора. Другими словами, любой когнитивный элемент в этой модели мог означать не только самого себя, но и свою противоположность одновременно [4]. Согласно этой точке зрения, первобытный человек воспринимал мир не как совокупность вещей, объектов, а как мир действий. Всякая вещь в этом мире подвижна и изменчива, не тождественна самой себе во времени - она "всегда-уже" другая.
Чтобы принять верное решение относительно данной проблемы, попробуем рассмотреть указанные подходы не в сравнении друг с другом, а относительно специфики первобытной реальности, основываясь на той методологической идее, где утверждается, что образ мыслей зависит от образа жизни.
Напомним, что здесь нужно обратиться к тому периоду в истории, когда грань между человеком и животным еще не была прочерчена достаточно ясно, однако археологические раскопки уже свидетельствуют о достаточно высоком психическом развитии. По времени этот период совпадает с периодом антропогена, который достигает своего пика в верхнем палеолите и мезолите. Продвигаясь вдоль шкалы антропогена, мы можем наблюдать становление линии палеоантропов со все более высоким уровнем цефализации, которое завершается в верхнем палеолите. Homo habilis, homo erectus, наконец, неандертальцы и кроманьонцы [5]; находки орудий труда - скребков, рубил, - погребений, которые говорят о появлении несвойственных животным представлений. Отметим, что орудия труда все более совершенствуются: они подвергаются тщательной обработке.
Каким же мог быть образ мыслей древних представителей рода человеческого на этом этапе? О каком modus vivendi может идти речь? Время, которое здесь рассматривается, с некоторой натяжкой можно назвать "золотым веком": люди селились там, где было проще добывать себе пищу - анализ содержимого так называемых "культурных куч" показывает, что большую их часть составляют устричные раковины, да и сами кучи располагаются у рек и водоемов. Что касается мясной пищи, то нелишне вспомнить утверждения значительного числа антропологов, которые настаивают, что трупофагия занимала куда более видное место в меню гоминид, чем хотелось бы думать другим антропологам. Остальную часть рациона, очевидно, составляли дикие злаки, орехи, ягоды и коренья.
Таким образом, эта стадия становления человека совпадает в основном с эпохой собирательства, отчасти - с появлением немногочисленных охотничьих сообществ. Отношение к природе здесь одностороннее: люди пассивно брали то, что уже имелось вокруг. Основным производством в этот период было производство собственной жизни и жизни других, а ценностями (поэтому) являлись пища и межполовые отношения. Об активном овладении объективным миром здесь говорить еще рано, и "образ мыслей" в первобытности отражал, скорее всего, нераздельность субъект-объектных связей, отсутствие четкого осознания своего "я", единство противоположностей (жизни и смерти, рождения и поглощения).
Подобная специфика первобытного восприятия связана в первую очередь с неразделенностью мира природы и мира человека - эту особенность некоторые определяют как "экологическое сознание ". Отсюда вывод, что главная характеристика архаической эпохи - высокая степень психологической включенности человека в мир природы. Показательна в этом отношении "зоологическая классификация", бытующая в одном из племен, до сих пор ведущих первобытный образ жизни: наивысшим существом для них является слон, затем лев, потом удав или крокодил, потом человек и затем более низкие существа.
Подобное восприятие природы было, скорее всего, не следствием некоего "инстинктивного чувства единства" с ней, а отражало способ существования человека той эпохи. Архаическое сознание, связанное исключительно с присваивающим хозяйством, не могло в достаточной мере качественно дифференцировать объекты и явления мира. Не случайно Э.Нойман в "Происхождении сознания" утверждает, что самым древним архетипом является "уроборос" - змей, кусающий себя за хвост, символ изначальной плеромы (полноты), заключающей в себе все.
Следы подобной установки можно увидеть даже в религиозных традициях древних греков, хотя речь может идти именно о следах, поскольку сами тексты, как известно, оформляются достаточно поздно. Анализ, который А.Лосев провел на материале греко-римской мифологии в работе "Греко-римская религия", убедительно показывает, что контекст смыслов, называемых сегодня "мифами", заключает в себе совершенно архаичное ядро. Настолько архаичное, что практически весь комплекс образов, доступных обозрению, является уже позднейшим напластованием. Тем не менее, показательно, что наиболее могущественным и грозным богом до появления Зевса был Хронос - символ времени, в котором нет статики; и также не случайно, что полнотой знания обладает старец Протей - вечно изменчивое подводное божество. И Хронос, и Протей - архетипы наиболее древних объяснительных моделей, которые теряют первостепенное значение в ходе так называемой "неолитической революции".
Описанное здесь отношение к действительности обнаруживается и в некоторых архаических языках: например, в языке американских индейцев племени Nootka отсутствует какая-либо заметная дифференциация имен существительных и глаголов, т.е. нет противопоставления между объектом и действием. А в языке индейцев Novaho гораздо больше глаголов, чем существительных - по той причине, что действия, в отличие от предметов, гораздо лучше дифференцированы в своей специфике. Так, глаголу "поднять" соответствуют разные лексемы в зависимости от того, что именно следует поднять - палку, камень или что-то другое.
Так какими же синтаксическими свойствами обладают архаические элементы картины мира - ориентируют ли они на выделение перманентного движения, круговорота событий, или заставляют фиксировать предметы действительности на строго заданных местах? Похоже, в этом смысле гораздо более правдоподобно выглядит динамическая концепция. Однако и статический подход не нужно отвергать однозначно. Стоит присмотреться внимательнее к архаическому видению мира, как мы убеждаемся в том, что все это нескончаемое движение и постоянные изменения происходят: ничего не изменяя.
Возьмем, например, оппозицию "жизнь - смерть", которую применительно к первобытной эпохе нужно рассматривать через призму ценностного отношения к пище. Стать пищей - значит, погибнуть (вспомним идиому "стать пищей для земли"). И животное, и растение погибают, становясь пищей. Но это поглощение в свою очередь означает чью-то жизнь, плодородие. В психоанализе подобная трактовка давно стала общим местом; и, наверное, не стоит подробно останавливаться на иллюстративных примерах из мифологии и народных сказок, где женщина, съев рыбу (фрукт или какой-либо другой продукт), рождает младенца. В той же греческой мифологии появление Афины изначально ознаменовано подобным обстоятельством. Таким образом, смерть - это всегда жизнь; данные понятия в ракурсе первобытности не могут быть расчленены.