Князь Сергей Михайлович Волконский (1860 - 1937) принадлежит к тем представителям Серебряного века, которые в силу исторических обстоятельств были вынуждены продолжить свою деятельность за границей, составив гордость культуры русского зарубежья. Его духовная свобода, внутренняя независимость - при всех превратностях судьбы, жизненных испытаниях, которых выпало на его долю достаточно, - ставят его на особую высоту. "Кн. Волконского, - проницательно сказала Марина Цветаева, определяя его значение для отечественной культуры, - я смело могу назвать - учителем жизни" .
Он появился на свет 4(16) мая 1860 в Фалле, имении Бенкендорфов-Волконских, находившегося неподалеку от Ревеля (ныне Таллинна). Самим фактом своего рождения С.М.Волконский был поставлен высоко, ибо принадлежал к одной из самых знатных и известных фамилий России. В имение в Фалле заезжали и император, и члены царствующего дома. Позже С.М.Волконский будет принят многими коронованными властителями и завяжет знакомства в самых аристократических кругах Европы.
А в 1881 году он поступил на историко-филологический факультет Петербургского университета. Там ему посчастливилось заниматься у известного историка и теоретика литературы проф. А.Н.Веселовского. По завершения образования Волконский некоторое время служил при министерстве народного просвещения, что дало ему возможность в составе русской делегации посетить Всемирную выставку в Чикаго. В 1896 г. он уже был специально приглашен в Америку для чтения лекций по русской истории и литературе. Они прошли в крупнейших университетах США: Гарвардском, Чикагском, Колумбийском, Корнуэльском и затем были опубликованы отдельной книгой. Князю удалось столь блистательно рассказать о России, что в Гарвардском университете поспешили открыть кафедру славянских наречий. Представляя американцам русскую культуру С.М.Волконский стремился донести также и до соотечественников объективную картину увиденного им во время пребывания в Новом Свете.
"Несмотря на то, - отмечал он, - что после Америки я видел красочную радугу Востока, такие сказки человечества, как Индия, Цейлон, Каир, - когда я вернулся домой, ярче всего передо мной стояли американские воспоминания: свистки, колеса, грохот, гуденье и - спешка, вечная спешка, отсутствие праздности, отсутствие отдыха, движение вперед, безжалостное отсутствие оглядки. Сказки поблекли перед рекламными афишами. Сказки - прошлое, реклама - будущее. Америка - окно в будущее; но страшно глядеть в это окно: художник содрогнется, философ покачает головой..." .
К философии князь пришел не сразу. С юности он был увлечен искусством, постепенно становясь его тонким и глубоким знатоком. Не случайно в 1899 году кн. С.М.Волконский был назначен директором Императорских театров. За два года пребывания на этом посту им были осуществлены значительные изменения, коснувшиеся как оперного, балетного и драматического репертуара, так и общих принципов театрального дела. Особенно важно было закрепить утверждение русского оперного театра, которое активно происходило в 70-е и 80-е годы. В частности, в условиях полнейшего засилья в предшествующий период итальянской оперы было совсем непросто даже поставить русские спектакли на сцене. Ситуация осложнялась еще тем, что оперный репертуар всегда утверждался императором, и когда он представлялся государю, предшественник Николая Александр III, например, всегда вычеркивал Римского-Корсакова. Но и позже не только автор "Снегурочки" и "Садко", но и Бородин, Мусоргский, свидетельствует С.М.Волконский, не пользовались любовью в царской семье. А оперные "меломаны" были музыкально оторваны от родной почвы. "Более того, - констатировал князь Волконский, - они не ощущали, совершенно не ощущали русской музыки. В то время выдвигались Римский-Корсаков, Бородин, Мусоргский, а они не могли понять этой музыки. И неудивительно было не то, что она была им непонятна, а то, что она им была чужда, она не отвечала их природе. Меня больше всего поражало, как эти люди не чувствовали того, что в этой музыке есть русского. Ведь Римский-Корсаков - это сама поющая русская земля".
Поворотный момент в развитии национальной оперы С.М.Волконский справедливо связывал с именем П.И.Чайковского, вокруг которого происходили горячие схватки, он захватывал и покорял. "То, что было в "Онегине" русского, - отмечал С.М.Волконский принципиальную новизну дарования композитора, - не было, как у Римского и у Бородина, стихийно-русское, оно было человечно-русское, в рамках, в установившемся укладе. Чайковский явился не певцом России, а певцом русской жизни..." Гений Чайковского не только обеспечил всемирное признание русской музыки, он убедительно свидетельствовал, что только на национальной почве возможно подлинное творческое обновление. Эти тенденции развития искусства были проницательно замечены С.М.Волконским. Особая заслуга князя состоит также в том, что ему удалось привлечь к сотрудничеству в театре художников из объединения "Мир искусства": К.Коровина, А.Бенуа, К.Сомова, В.Серова, А.Васнецова, Н.Рериха, Ф.Малявина, А.Головина, - одним словом, цвет эпохи, которую потом назовут Серебряным веком русской культуры.
Художественный процесс, увиденный С.М.Волконским "изнутри", требовал осмысления и теоретической разработки. Его увлекли проблемы техники актерского творчества: жест, пластика, голос, темп воплощения сценического образа. "Среди трех выразительных средств, которыми природа наделила человека (голос, движение, речь), - рассуждал Волконский, - голос - преимущественный орган жизни, движение - преимущественный орган чувства, речь - преимущественный орган разума. В самом деле, - когда человек говорит слабым, неслышным голосом, - это безжизненно (не даром мы говорим "мертвая тишина"); когда он говорит без движения, - это бесчувственно (движение - первый признак чувства: человек в летаргии жив, но только когда он движением "реагирует" на укол булавки, можем ли мы сказать, что он чувствует); когда же речь человека не ясна, мы сомневаемся в его разуме. Тесная связь между складом ума и складом речи, между ясностью мышления и ясностью изложения. Отсюда, - обратным путем, - воспитывая речь во всех ее элементах (звук, произношение и голосоведение), мы тем самым воспитываем и тот разум, которого она является выразителем" .
Князь настойчиво искал общую закономерность, которая соединила бы разрозненные элементы сценического действа. Что составляет материал театра, что лежит в его основе - при всем возможном многообразии эстетических установок, драматургических подходов и режиссерских заданий?
Толчком для решения этой проблемы Волконским стало его знакомство со школой ритмической гимнастики швейцарца Эмиля Жака-Далькроза. Идея воспитания человека музыкой, восходящая к античности, нашла у него систематическую разработку. Ритмические студии, в которых "по Далькрозу" "улучшали человека", получили широкое распространение в первые десятилетия ХХ века по всей Европе. Почитатели его таланта помогли построить специальное здание для художественной школы в Хеллерау под Дрезденом. Там и произошла встреча князя с Далькрозом. Они сразу нашли общий язык: их объединила идея необходимости пластического слияния жестов и движений актеров с музыкой, ибо общим законом сценического действа они оба считали ритм. Теория музыкальной биоритмики открывала новые горизонты прежде всего для создания школы подготовки актеров, но не только: она стала отправным моментом для развития общетеоретических взглядов князя, который, найдя у Далькроза родственные мысли, не согласился с его этической установкой - она показалась Волконскому слишком односторонней. Разрабатывая систему упражнений для драматического актера, он стремится уйти от морализаторского пафоса своего швейцарского единомышленника, обнаруживая, исследуя, постигая всеобщность, космическое значение ритма, соединяющего мимолетное и вечное.
Теперь уже не только на сцене, в пластике и музыке, но и в скульптуре, живописи, окружающем мире и душевной жизни находил князь воплощение всемогущего логоса универсума. Три надписи к солнечным часам, по его собственному признанию, неотступно преследовали его. Первая из них гласила: "Uti umbra dies nostri" (Что тень дни наши). Вторая утверждала: "Vos umbra, me lumen regit" (Вами тень, мною свет руководит). Наконец, третья итожила: "Ultimam time" (Бойся последнего). Ибо никто не избежит "последнего часа" под ножницами Парки.
Как временность нашего существования соединяется с вечной основой мира? В чем конечный смысл человеческой жизни и есть ли он? Подсказка, порой, бывает неожиданной. Семья Волконских на протяжении пяти поколений была связана с Италией, она стала для них духовной потребностью. Чистые, гладкие плиты мостовых Флоренции, старинная церковь Санта Мария Новелла, дворец Строцци, дивная Пьяцца делла Синьория, как и шумные площади Вечного города были не менее знакомы и дороги князю С.М.Волконскому, чем дворцы и парки Петербурга или его родовое имение Павловка в Борисоглебском уезде Тамбовской губернии. Находясь в Риме он испросил аудиенции у папы. Согласие было получено и в назначенное утро перед князем С.М.Волконским отворилась знаменитая Бронзовая дверь, через которую нужно было подниматься по казавшейся нескончаемой мраморной лестнице на самый верх Ватикана в частные покои его святейшества.
В небольшой комнате, обтянутой красным дамаском, в красном кресле сидел маленький, сгорбленный старичок весь в белом - Лев ХIII, "один из величайших философов всех времен", по характеристике Э.Жильсона . После приветствия он спросил С.М.Волконского: "Вы сын Зинаиды или Елизаветы?". "Я объяснил, - вспоминал князь. - Но очень мне понравилось это смешение поколений, это неощущение времени; эта маленькая подробность вдруг дала мне ощущение вечности пред безразличностью людских поколений...". Папа внимательно слушал своего русского собеседника, мягко прерывая его, чтобы уточнить что-либо или выразить свое отношение к сути вопроса. "Я сидел против него, - вспоминал Волконский, - направо от него был стол; тот же стол был от меня налево. Я положил свою левую руку на стол; он своей правой рукой покрыл мою руку и, помню, на некоторых моих словах одобрительно похлопывал. Не могу забыть, до сих пор вижу эту белую руку, эти восковые пальцы и темное изумрудное кольцо. Не могу передать впечатление, исходившее от всех его движений, но только помню, что его ласка вернула меня в детство. Я вышел от него ребенком..."