Какие же показатели играют наиболее важную роль в такого рода базисных оценках? Для того чтобы ответить на данный вопрос, сравним респондентов, придававших уровню материальной обеспеченности ведущее значение при отнесении себя к среднему классу, по степени значимости для них других социальных признаков: должностного положения, образования, образа жизни, престижности профессии, уровня связей и знакомств и др. Анализ выявил, что по части сопоставляемых позиций сколько-нибудь существенных расхождений между двумя рассматриваемыми категориями респондентов не наблюдается (оно составляет не более 2-3%). Однако есть параметры, по которым различия имеются, и весьма существенные. Это - образование, уважение и личная профессиональная квалификация. Первый из них оказался значимым для 16, 3% опрашиваемых с преобладающей «материалистической» ориентацией и для 26, 5% опрашиваемых, для которых материальная обеспеченность, по их словам, не играет решающей роли. По второму соотношению оказалось 9, 6% против 21, 5%. Самыми же значительными оказались различия в оценке такого фактора, как уважение окружающих: 12, 2 и 28, 7% соответственно. Эти три взаимосвязанных и дополняющих друг друга признака составляют, по сути, единую связку и образуют, по-видимому, интегральный критерий, по которому конституирован «второй средний класс» российского общества.
Судя по всему, описываемые различия в матрицах социальной самоидентификации имеют определенную психологическую (или, точнее, ценностно-психологическую) основу. Те представители средних слоев, для которых основным показателем успеха является материальное благосостояние, очень чувствительны к оценке и самооценке своего социального положения. Их суждения отличаются максимальной определенностью: либо достаточная степень удовлетворения достигнутым, либо неудовлетворенность (хотелось бы большего!). Только 7% респондентов этого типа заявили, что положение в обществе им безразлично или же затруднились с ответом. Более «идеалистически» настроенная часть средних слоев придает формальной фиксации «достижений» значительно меньшее значение и демонстрирует известную степень равнодушия к статусным вопросам. Здесь доля такого рода ответов повышается практически в два раза.
Сопоставление наших данных с результатами других исследований позволяет говорить о том. что две выделенные в составе российского среднего класса подгруппы не образуют единой интегральной социокультурной среды. Они настолько отличаются друг от друга по своему общему мироощущению, что социальный диалог между ними представляется достаточно затруднительным и проблематичным, вследствие чего, несмотря на общую тенденцию к преодолению квазисословной фрагментации советского периода, российский средний класс остается до конца не консолидированным.
В частности, респонденты с прагматически-материалистическим мироощущением часто с откровенным непониманием относятся к тем, кто ставит творчество и уважение выше заработка. Иногда они видят в них «людей вчерашнего дня», но еще более они склонны не верить в самую возможность другой, чем у них, ориентации, полагая, что ее представители просто «не умеют правильно жить» и не способны к «более престижным», по их понятиям, видам деятельности. Социально-статусные притязания, не подтвержденные заработком, кажутся респондентам этого типа просто абсурдными, какими бы символами и отличиями (награды, звания, академические степени) они ни аргументировались.
Оппоненты, в свою очередь, платят им если не моральным осуждением, то отчуждением. Их «бедная гордость» сродни гордости мастера, обладающего умением сделать своими руками то, что не могут сделать другие, какими бы богатыми, знатными и влиятельными они ни были. В «классе доходов» самооценка, напротив, сравнительно редко связывается с уровнем личных способностей. Высоко в принципе оценивая значение интеллектуального уровня человека, респонденты этого типа обычно не связывают более высокое положение (более высокий статус) с уровнем личных способностей, чаще объясняя его возрастом, востребованностью своей профессии, лучшим образованием, благоприятным стечением обстоятельств. Человек оказывается в данном случае более функциональным, «стандартизированным» и потому, в сущности, взаимозаменяемым.
Возможно, эта ценностная несовместимость и отсутствие пригодного для взаимопонимания социального дискурса дают основание говорить даже не о двух субклассах, а о существовании в современном российском обществе двух различных средних классов. Однако понятно, что столь сильный тезис не может быть принят без всестороннего анализа и дополнительного обсуждения.
Разительное несовпадение социальных приоритетов, естественно, создает заметную дифференциацию двух субклассов среднего класса (или двух средних классов?) по характеру их жизненных достижений. В частности, тот подкласс (класс?), который ориентирован в первую очередь на материальное благополучие, заметно превосходит в этом отношении своего «двойника». Поэтому, если ставить вопрос чисто формально, можно было бы описать обсуждаемую нами внутреннюю дифференциацию среднего класса в более традиционных терминах «верхний средний», «просто средний» и «низший средний» классы. Надо, однако, отчетливо понимать, что такая трактовка в российских условиях не учитывает ни внутренние, имманентные принципы конструирования различных компонентов российского среднего класса, ни особенности самосознания и самоидентификации его представителей.
С этой точки зрения примечательно, что среди наших респондентов, относивших себя к среднему слою российского общества, есть такие, чьи доходы превышают уровень среднестатистического россиянина почти на порядок (в отдельных случаях они доходили до 100 тыс. руб. на человека в месяц). Подобные цифры (5 тыс. долларов!) значительны и по западным меркам, для России же они настолько неординарны, что самозачисление обладателей таких доходов в средний класс может вызвать искреннее недоумение. В целом же среди опрошенных, чей душевой доход составляет от 10 тыс. руб. и выше, только каждый восьмой проставил себе высшие «социальные баллы», остальные отнесли себя к средним слоям. Однако, с другой стороны, из числа малообеспеченных респондентов, получающих менее 1 тыс. руб. на человека в месяц, почти треть охарактеризовала свое положение как среднее или даже как более высокое.
«Экзотических» случаев такого рода в общем массиве собранных данных, конечно, сравнительно немного. Однако их значительно больше, чем можно было бы ожидать теоретически. Во всяком случае они не единичны. Поэтому, на наш взгляд, от них нельзя просто отмахнуться.
Не будем обсуждать, почему едва сводящие концы с концами люди причисляют себя к среднему классу. Это можно попытаться объяснить потребностью в самокомпенсации. Более показательно другое: почему люди, добившиеся незаурядного по российским меркам успеха, оценивают свой статус значительно скромнее, чем могли бы? Рационально объяснить этот феномен можно только одним: по-видимому, они судят о том, чего достигли, по иной оценочной шкале, и на этой шкале материальное благополучие перевешивают какие-то более важные для этих людей факторы.
По понятиям очень многих россиян менее высокий уровень доходов может уравновешиваться неким моральным ресурсом, включающим интеллигентность, духовное богатство, образование, творческие достижения. Интегральный уровень самооценок той части среднего класса, для которой материальное благополучие не является главным критерием жизненного успеха, в целом не ниже, чем у более прагматически настроенных и, по рыночным меркам, преуспевающих его представителей (другое дело, что отсутствие адекватного материального вознаграждения за сложный, квалифицированный труд, а также очевидное неравенство в доходах вызывает в российском обществе недовольство и воспринимается как социальная несправедливость).
Таким образом, соотношение обоих рассматриваемых нами сегментов среднего класса в социальном пространстве России в целом не может быть адекватно описано в терминах «выше - «-«ниже». Такая трактовка возможна лишь как ситуативная, «привязанная» к тому или иному конкретному вопросу, причем принадлежащая к совершенно определенному тематическому кругу (адаптация к рыночной среде, стандарты потребления, потребительское поведение и т. п.). При более общем подходе оба подкласса среднего класса надо рассматривать как статусно однопорядковые, что, безусловно, по сравнению с представлениями, разработанными на базе обществ западного типа, выглядит довольно необычно.
Но «неклассический» характер российской социальной реальности этим не исчерпывается. Есть основание полагать, что в современной России практически отсутствует, а возможно, не складывается тот социальный слой, который в соответствии со стандартной моделью стратификации обычно именуется нижним средним классом. Определяя методику проведенного нами исследования, мы такой возможности не предполагали. Напротив, наличие нижнего среднего класса не вызывало у нас никаких сомнений и мы исходили из предварительного отождествления его приблизительно с тем же кругом социальных статусов и профессий, которые традиционно относятся к данной категории зарубежной социологией. Однако в ходе работы данное предположение не нашло эмпирического подтверждения. Как выяснилось, эта самая многочисленная группа российского общества ни по каким критериям к среднему классу отнесена быть не может. И по своему месту в разделении труда (характер выполняемой работы, профессиональный и должностной статус), и по стандартам потребления, и по качеству жизни, и по типам экономического поведения и стратегиям адаптации, и, наконец, по способам социального воспроизводства данная группа ближе всего к тому, что в западноевропейской терминологической традиции именуется «рабочим классом». Однако в российских условиях в нее входит достаточно большая часть интеллигенции, прежде всего «неэлитные» слои ИТР, что делает применение термина «рабочий класс» в данном случае несколько сомнительным.