Прекратилась эксплуатация русских материальных и трудовых ресурсов извне, ставшей возможной после экономических реформ Александра II, и Россия, таким образом, создала между собой и остальным миром более мощный барьер, нежели простые государственные границы. Отдельные национальные экономики, до сих пор общавшиеся благодаря использованию одного экономического языка, языка денежных знаков, перестали друг друга понимать.
Но у натурализации экономических отношений существовала и оборотная сторона. Отмена денег в качестве средств, преобразующих стоимость, привела к утрате различий между спросом и платежеспособным спросом. Отмена денег не могла отменить спрос, но она лишила его объективно-экономического содержания. Речь, конечно же, не идет об индивидуальном, человеческом спросе. Имеются в виду все его разновидности - личные и общественные, физиологические и производственные.
Производство, распределение, обмен, потребление
Было бы ошибкой предполагать, что экономические отношения, исключающие свободных, независимых субъектов, рыночную среду, обращающиеся на рынке товары, отсутствие рабочей силы в качестве своеобразного товара, в сущности безденежную форму продуктообмена, словом все то, что отличает классическую капиталистическую экономику от экономического механизма советской России, носили неразвитый, примитивный, несовершенный характер. Как раз наоборот.
Производственные отношения, связанные с удовлетворением всей совокупности разнообразных потребностей общества, находили полноценную реализацию именно благодаря своей оригинальной, не имеющей аналогов форме. Стремительный прогресс, который охватил все области хозяйствования и различные сферы целесообразной человеческой деятельности после того, как эти отношения вполне утвердились, является наглядным подтверждением их эффективности, прогрессивности.
Производство стоимостей превратилось в единственную двигательную силу хозяйства. Казалось, что наконец-то удалось направить энергию производительных сил в русло удовлетворения целесообразных человеческих потребностей. Отпала необходимость растрачивать ее на расходы косвенного характера, на накладные расходы, на посредническую деятельность, не увеличивающую общую массу стоимости, реальную массу богатства.
Однако реальный характер производства постоянно демонстрировал противоположное. На протяжении всего периода своего существования хозяйственная деятельность была формой противостояния, в котором сталкивались потребности производственного (индустриального) и личного (человеческого) потребления.
Чем более высокий уровень достигало производство, тем больше оно требовало ресурсов для своего воспроизводства, и тем меньше их оставалось для воспроизводства самого человека, особенно в той части, которая определялась им самим. Постоянно снижавшийся уровень рождаемости был наиболее убедительным опровержением эффективности экономики, тем более, что недостаток самодеятельного населения ощутимо воздействовал на все стороны жизнедеятельности страны в целом.
Новые производственные отношения, возникшие в условиях гражданской войны, пришли на смену предыдущим отношениям в военной форме, под гром пушек, в облике безжалостного, беспощадного, фанатичного революционера. “Нет таких крепостей, которые не могли бы взять большевики”. Производственная риторика, таким образом, оказалась не только насквозь марксистской, она приобрела военизированный, милитаризованный стиль, сначала соответствуя реальностям жизни, затем безнадежно отставая от них.
Условия, в которых развивалось народное хозяйство, была ни чем иным, как возведенными в степень, механически умноженными правилами и приемами управлением фабрикой, а все многообразие общественных отношений свелось к примитивным формам обычного производства, в котором каждый определен начальством на то или иное рабочее место, являясь очеловеченной производственной функцией. Но лишь в слаборазвитой фазе развития хозяйство может оставаться натуральным. Преобразуясь качественно, оно диктует новые, более совершенные приемы собственного управления, либо несоответствие последних степени сложности первых рано или поздно начинает сдерживать, препятствовать самому развитию.
Как только возникла объективная необходимость в резком увеличении хозяйственного потенциала, и общество приступило к реализации программ индустриализации, произошел разрыв между наличной, количественно и качественно расширяющейся материально-технической базой и методами ее управления.
Обобществление упразднило товар и деньги, отсутствие рынка натурализовало все фазы воспроизводства, экономические отношения утратили универсальные ценностные ориентиры. Документооборот, сопровождающий процессы хозяйственной деятельности, гипертрофированно разбух от номенклатуры производимых продуктов и изделий (более 25 млн. единиц), выраженных в штуках, тоннах, метрах, ваттах и т.п. Эквивалентность, выраженная в денежной цене, ничего не сравнивала - у цен было другое назначение. Чтобы представлять себе картину собственного хозяйства, приходилось в качестве ориентира использовать экономические критерии своих противников - так называемый мир капитала, США прежде всего.
Примерно с 1965 года деятельность по руководству хозяйством, оставаясь неизменным, превращалось в имитацию. Производство во все большей степени выходило из-под общественного контроля, превращая его из формы планомерного удовлетворения совокупных общественных потребностей в форму самоудовлетворения, производства для производства, производства для расширенного воспроизводства производства.
Кризис хозяйства выразился прежде всего в отношениях распределения. Находясь в плену собственных представлений о закономерностях производственных циклов, вытекавших из марксовых схем расширенного производства, подтвержденных Лениным в одной из ранних экономических работ, правящий “нобилетет” все меньше ресурсов направлял на человеческие потребности и все больше на потребности самой промышленности. Чем мощнее становилось хозяйство, тем меньшую долю в нем занимал человек.
Воспринимавшиеся догматически схемы расширенного воспроизводства сводили потребности живого труда к минимуму, постепенно придавая самому обществу характер обслуживающего персонала при хозяйственном кадавре. Хронический кризис потребления, связанный с очевидными диспропорциями распределения, являлся закономерным результатом экономической политики. В конце-концов он до такой степени измотал массовое сознание, что обществу ничего не оставалось делать, как отвергнуть саму экономику.
Обычные хозяйственные циклы, свойственные большим системам, так никогда и не реализовывались в их естественных формах.
В фазе производства, вместо того, чтобы преобразовывать вещество природы к общественным потребностям, происходило его приспособление к потребностям самого производства. Если в периоды восстановления после гражданской войны, межвоенного промышленного развития и второго послевоенного восстановления отмеченный приоритет имел под собой стратегическое, объективное основание, то в дальнейшем она была следствием заданной инерционности. Общество не имело возможность влиять на производство, поскольку было не заказчиком, не потребителем, а фактором производства, совокупной пассивной рабочей силой.
Поскольку любое хозяйство, взятое в национальном масштабе, представляет собой совокупность взаимодействующих отраслей и производств, фаза распределения оказывается вместе с тем предпосылкой производства, процессом его организационного строения. Прежде, чем функционировать, хозяйство, подобно армии после мобилизационных мероприятий, должно приобрести известную технологическую определенность.
В хозяйстве это выражается в распределении средств производства, предметов потребления, рабочей и интеллектуальной силы между различными видами производства. Пропорции, в которых выражается это распределение, предопределяет, что, где, когда, сколько будет произведено продуктов, которые затем окажутся сначала объектами обмена, а затем и потребления.
Особенность хозяйства советской России состояла в том, что его производственные мощности создавались не в силу стихийного развития, подчиняясь закономерностям общественного спроса, а на основе планомерности, в соответствии с общенациональными, государственными, директивными программами.
Каждое отдельно взятое производство, жилой дом, транспортное или портовое сооружение, научный комплекс или объект, предназначенный для целей обороны, все они, прежде чем воплотиться в камне, стекле и металле, должны были появиться в документах государственного планирования, найти идеальное воплощение в экономическом моделировании. Лишь после этого для их строительства, а затем и функционирования планировались соответствующие мощности и ресурсы, их технологическая связь.
Однако, вместо того, чтобы получить воплощенный в действительности идеал, соответствующий критериям научной объективности, подчиняющей себе субъективную стихию, по мере роста количества функционирующих элементов, хозяйство во все большей степени сталкивалось с диспропорциями и распределения, и самого производства.
В обмене оказывались продукты, на которые отсутствовал реальная потребительская потребность, и наоборот, реальная потребность, существующая в обществе, не находила своего удовлетворения собственным производством. Даже когда производство номинально изготавливало необходимые потреблению продукты, фаза обмена оставалась равнодушной, поскольку предложение, удовлетворяя количественный аспект потребления, игнорировал качественные параметры.