Рыночная среда могла существовать лишь при одном условии - если бы началась денационализация индустрии, но последнее было бы невозможным без одновременного демонтажа всей социально-политической системы. Свертывание реформ являлось единственно возможным способом сохранения “политической экономии социализма”. Но их последствия не прошли даром.
В русском обществе появились метастазы в лице так называемых “шестидесятников”, которые от критики системы постепенно дошли до ненависти к самой России. Режимы социалистических стран Востока были откровенно напуганы попыткой ревизии “марксизма”, постепенно свертывая с отступниками экономические и политические отношения. Восточноевропейские государства, находившиеся в орбите СССР лишь вследствие Ялтинских и Потсдамских деклараций, воспользовавшись прецедентом, делали одну за другой попытки покинуть мир натурально-вещественной экономики.
Венгрия 1956, Берлинская стена 1961, Чехословакия 1968, Польша 1981, старый конфликт с Югославией и целый рад других, менее громких, но аналогичных событий составляли бесспорные признаки несостоятельности экономического эксперимента и политических форм, в условиях которых он мог проводиться.
Осуществив, воспользовавшись моментом, насилие над естественных ходом развития, русский марксизм сам себя поставил в безвыходное положение. Экономическая система, созданная ими, могла на первых порах существовать, лишь отгородившись от остального мира непроницаемыми государственными границами.
В дальнейшем эти отношения должны были распространиться на весь остальной мир, либо национальное хозяйство России, признав поражение, должно было принять правила игры своего противника. Либо натуральный продуктообмен и соответствующая ему социальная структура общества, не признающая национальных и цивилизационных особенностей, либо товарно-денежный рынок, развивающийся в национальных и цивилизационных границах.
Ни сосуществования двух систем, о которой безостановочно толковала официальная кремлевская пропаганда, ни их конвергенции, придуманной Гелбрейтом и охотно транслированной Сахаровым, не были возможны. То и другое относилось к досужим иллюзиям, предназначенным разве что в для применения в идеологической войне.
Несмотря на то, что последние двадцать лет (1969-1989) внетоварного существования хозяйство России отнюдь не находилось в так называемом застое, а наоборот, накапливало мощный потенциал для нового рывка вперед, осознание обществом этого положения стало совершенно невозможным. Повторилась ситуация, которая уже создала однажды в России предпосылки для начала Первой русской революции.
Никакие темпы роста народного хозяйства, никакой его подъем не способны были тогда переубедить население в приближении экономического краха. Как в 1904, так и в 1988 годах общественное сознание, разочаровавшись в реалиях общественно-политического строя и социально-экономической системы, требовало перемен.
И точно так же, как в начале века, в его конце режим оказался не в состоянии отделаться реформами сверху от предрассудков и фантазий общества. Тогда наступило время действовать массам. Реформы, если их делают низы, называются революциями.
Различную ширину колеи можно терпеть на железной дороге, да и то, если это имеет хоть какое-то разумное объяснение. Но двух экономических систем современное мировое хозяйство вынести не смогло. Главное, оно стало непереносимым и для самого русского общества. Русский эксперимент с марксизмом закончился. История русской цивилизации продолжается.