Называя новый строй, возникший в России после 1917 года, социалистическим, политики и публицисты опирались на теоретические достижения марксизма, теоретически доказавшего, что вслед за капитализмом неизбежно должен явиться социализм, а господство буржуазных отношений сменится диктатурой рабочего класса. При этом новый строй может появится лишь в результате пролетарской революции.
Что было самым важным отличием России от других стран? Конечно, не политический режим и не форма правления. Диктатурами, олигархиями и тираниями история первой половины XX века переполняет почти все государства Европы, Америки и Азии.
Что же касается так называемой советской власти, то русские большевики напрасно приписали себе привилегию ее открытия, тем более ее изобретения. Они ничего нового не открыли. Эта форма власти практически существовала и продолжает существовать по всему миру, отличаясь от русского варианта только по названию.
Капиталистическая форма экономики приобретает способность к движению, а следовательно и развитию, поскольку она полна противоречий, колебаний, состоящих из различных циклов, апогеем которого является кризис. Экономическая форма, господствовавшая в советской России могла развиваться лишь до тех пор, пока она избегала противоречий, пока ее развитие не знало каких-либо кризисов. Поэтому, если капитализму противопоказано состояния покоя, “социализм”, наоборот, несовместим с экономическими скачками.
Как только этот строй сделал попытку реформироваться, внести в систему административных отношений рыночные элементы, как только он сделал шаги в сторону наделения предприятий или регионов некой самостоятельностью, как только он стал кокетливо использовать всего лишь чисто юридическую терминологию, приспособлявшую описание реальности советской России к евро-американской и ООНовской риторике, начался постепенный процесс его разложения.
Обобществленному феодализму или, что одно и то же, государственному социализму в России наступил конец. Что же касается сравнительно длительного периода, в течении которых он мог существовать, то объяснение следует искать не в силе марксистско-ленинских идей и не в слабости “первого мира”, а в уникальной мощи самой России.
Буржуазно-капиталистические отношения, которые Первая русская революция вышвырнула в дверь, вернулись в страну тихо и незаметно. Но это вовсе не значит, что они проникли в нее через окно. Просто в историческом развитии России наконец-то пришло и их время.
То, что мы называем Второй русской революцией, является внешне насильственным утверждением именно этих, капиталистических, а значит и буржуазных отношений. Отвергая на словах, в лучшем случае на уровне идеологии социализм и коммунизм, она в действительности направлена против реальностей феодальных отношений. Тем самым утверждается более прогрессивная, а значит капиталистическая система хозяйствования и буржуазная форма общественной организации.
Но речь не идет об научных абстракциях. И капитализм и буржуазность не существуют в пустом пространстве, лишенном качественных характеристик. Они материальны и конкретны, имея собственную почву, на которой должны вырасти.
Поэтому новые, складывающиеся в России отношения будут не импортированными извне доктринами, а русской разновидностью капитализма и русской формой буржуазности, которые будут принципиально отличаться от буржуазно-капиталистических отношений, существовавших и существующих сейчас в Европе, Азии и Америки.
И все-таки, несмотря на относительно кратковременный период своего существования, форма государственного феодализма в России представляет собой целостную картину особой, уникальной формации, которую, конечно же, уже никогда не удастся реконструировать ни на той же, ни в какой-то другой цивилизационной среде.
И все-таки в чем причина столь стремительного ее крушения? Нисколько не приуменьшая внешнего давления на обособленную русскую хозяйственно-политическую среду, мы должны искать источник разрушения внутри организма. Можно констатировать, что каждый институт, представлявший собой важный элемент общей конструкции, содержал в себе не только силу, но и ее отрицание. Все рассмотренные выше категории обладали двумя важнейшими чертами. Они могли существовать лишь в условиях статичности, неприкосновенности, покоя. Любое изменение могло вызвать в них необратимую реакцию разложения, коррозии, деформации. С другой стороны, им была свойственна внутренняя неустойчивость. Элементы не только плохо приспосабливались друг к другу, но и сами по себе оказывались ненадежными.
Как только хозяйственная кооперация и специализация расширила сферу деятельности “концерна” за пределы его собственной территории и заставила, к примеру, применять собственную рабочую силу за границей, оказалось, что невозможно обойтись без собственной “валюты”. Она появилась внутри “предприятия” в форме чеков Внешпосылторга. Наличие этих валютных суррогатов потребовало организации особой торговой сети, в которой появились квази-товары и особые цены на них. Магазины “Березка” представляли собой некую экстерриториальную зону “капитализма” внутри социализма.
Ввезти в пределы “концерна” иностранной рабочей силы порождал точно такие же противоречия, заставлявшие создавать зону отчуждения между “братьями по классу”. Но если внутри СССР можно было создать “капиталистические анклавы”, вне СССР это уже не представлялось возможным.
Выполнявшаяся гражданами СССР одна и та же работа, тождественная по форме, но осуществлявшаяся внутри СССР и вне его, рассматривалась то как уголовно наказуемое преступление, то как общественно-полезная деятельность. Валютные операции и экономические спекуляции вне границ СССР поощрялись, внутри страны преследовались.
Неразрешимой проблемой оказалось правовое совмещение интеллектуального продукта, создаваемого в “обобществленной” и “рыночной” экономиках. Если материальные и трудовые компоненты производства можно было изолировать между двумя системами, то осуществить то же самое в отношении информационных носителей оказалось принципиально невозможным. Они, подобно дикой природе, не признавали ни государственных границ, ни несовместимости экономических систем.
Словом, в продуктах и рабочей силе дремали качества товаров. Денежные суррогаты мечтали превратиться в деньги. Отрасли производства грезили конкуренцией, преувеличивая собственные способности. Фонды стремились преобразиться в капитал. Сберегательные кассы и счетные конторы мечтали о банковской деятельности. Директоры, управляющие и министры видели себя на внешнеторговом оперативном просторе. Всем было тесно в старомодной шинели времен очаковских и покоренья Крыма.
Цивилизация
Особым образом организованная экономика России, созданная в результате Первой русской революции, закономерности развития которой коренным образом отличалась от того, что имело место в других частях мирового хозяйства, могло существовать сравнительно продолжительное время лишь вследствие одного обстоятельства - благодаря тому, что эта система возникла не в малом или среднем государстве, а в России, на одной шестой части земли, в масштабах особой мировой цивилизации.
Когда Маркс и Энгельс утверждали, что коммунизм как формация может одержать победу лишь в масштабе всего мира и что развитие этого процесса должно начаться с наиболее развитых стран, они были принципиально правы. Не важно, что “коммунизм”, созданный в России, оказался не похожим на картину, нарисованную классиками диалектического материализма. Главное, это был принципиально иной, абсолютно враждебный миру капитализма строй жизни, многими, даже чисто внешними чертами похожий на схемы, изложенные в “Критике Готской программы”.
Для общественного сознания, что бы кто ни пытался доказывать, это был настоящий социализм, о котором в будущем будут слагать легенды и мифы. И, разумеется, он мог существовать лишь при условии действительного распространения в достаточно широком масштабе. Наверное, Россия была тем пространственным минимумом, где столь оригинальная, совершенно самобытная система отношений могла, развиваясь, существовать несколько десятилетий.
Она существовала бы гораздо дольше, если бы ее закономерности учитывались обществом, если бы общество, которое им владело, использовало его преимущества и особенности не интуитивно, не стихийно, не под воздействием административного принуждения, а действительно со знанием дела.
Русскому обществу как раз этого знания и недоставало. чтобы можно было превратить “развитой феодализм” в его естественное продолжение без мучительного процесса новой революции, новых мук родов.
Русский эксперимент позволяет сделать некоторые общие предположения. В сущности каждая цивилизация, а их границы теперь можно обозначить достаточно точно, обладает если и не собственной, только одной ей присущей политической экономией, то наверняка она имеет ее собственную версию, разновидность, органично ей присущую.
Мы привыкли смотреть на экономические отношения с естественноисторической точки зрения, словно они представляют собой то же самое, что и совокупность химических элементов. Все гораздо сложнее.
Политическая экономия имеет в качестве своей естественной, объективной основы не усредненную, а конкретную природу, не безжизненный ландшафт, а землю, заселенную конкретными нациями и народами, обладающими неповторимыми чертами, традициями, привычками и образом жизни. Каждый из них по-разному трудится, иначе организован, обладает не абстрактной общечеловеческой, а конкретной национальной или цивилизационной моралью.
Каждый народ, нация и цивилизация владеет и наследует не всеобщую историю человечества, а историю жизни собственных предков. Такова фаза, в которой находится человечество в данный момент своего развития.