И. Ильин, например, выдвигает три основные причины этого. Первая связана с языковыми трудностями. Русский язык не принадлежит к романо-германской группе и ктому же вытеснен из основной части Европы, не распространен в ней: «русский язык стал чужд и "труден" западным европейцам. А без языка народ народу нем ("немец")» [6, с. 58]. Вторая причина состоит в том, что Западу чужда русская (православная) религиозность. Европой искони владел Рим, - сначала языческий, потом католический, "воспринявший основные традиции первого". В русской же истории была воспринята не римская, а греческая традиция. Римская и греческая традиции и соответственно западная и русская во многом противоположны друг другу. Третья причина связана с особенностями мировосприятия и психологической структуры: "Западноевропейское человечество движется волею и рассудком. Русский человек живет прежде всего сердцем и воображением и лишь потом волею и умом" [б, с. 58]. Наконец, обобщает аргументы Ильина мысль о том, что западной культуре не свойствен дар вчувст-вования и перевоплощения, без которого постижение иной культуры невозможно. Европейцы «понимают только то, что на них похоже, но и то искажая все на свой лад. Для них русское инородно, беспокойно, чуждо, странно, непривлекательно... Они горделиво смотрят на нас сверху вниз и считают нашу культуру или ничтожною, или каким-то большим и загадочным "недоразумением"...» [6, с. 59].
В общем и целом соображения Ильина можно, видимо, истолковать как указание на существование реальных трудностей, стоящих на пути взаимопонимания существенно отличающихся друг от друга культур. Однако главный вопрос состоит в том, преодолимы ли эти трудности. Согласно мнению русского мыслителя, названные трудности непреодолимы в силу отсутствия у западной культуры "дара вчувствования и перевоплощения" [6, с. 59].
Представляется, что в этом пункте Ильин коренным образом не прав. Конечно, невозможно закрыть глаза, например, на тот общеизвестный факт, что исторически между западной и православной ветвями христианства существовали отношения взаимного недоверия, подозрительности и соперничества и католическому большинству, объединенному под властью Папы римского, привычно относиться к православным как к "схизматикам", т.е. раскольникам. Но речь в данном случае идет не о преодолении различий, а о понимании при сохранении различий. И хотя мысль русского философа почти дословно совпадает с признанием К. Ясперса о том, что "самоуверенность европейцев приводит к тому, что все чуждое воспринимается ими как курьез" [2, с. 90], вряд ли следует категорически отрицать за западной культурой способность к постижению духа иных культур.
Об этой способности культуры Запада свидетельствует, в частности, опыт западного общения с народами Востока, а также факт широкого развития на Западе философско- герменевтической проблематики, являющейся плодом поисков путей постижения духа иной культуры. Думается, что человек Запада действительно не склонен "перевоплощаться" в том смысле, что всегда сохраняет сознание своей особости, своей непохожести на других. В то же время в процессе общения, например с народами Востока, он отчетливо продемонстрировал умение постичь уникальность восточной культуры. В частности, западные авторы, обратившиеся к изучению Востока, нс остановились на том, чтобы констатировать "курьезность" культур Индии, Китая, Япония и т.д., а пришли к выводу о присущем Востоку особом типе рациональности, отличном от западного, но не менее оправданном, имеющем свою внутреннюю логику (см., например, [7]). История взаимоотношений западных стран и России также насчитывает немало примеров того, как люди Запада демонстрировали свое умение глубоко вникнуть в российскую жизнь, постичь дух нашей страны.
Таким образом, признание реальных трудностей взаимопонимания, в том числе связанных с различием в языке, с отличием православия от западного христианства, с особенностями западного и российского мировосприятия и др., отнюдь не равнозначно признанию принципиальной невозможности взаимного понимания. При наличии доброй воли человеку Запада вполне доступна российская специфика. Для нас же более пристальное внимание к тому, как воспринимается Россия человеком Запада, открывает не только возможность нового взгляда на Россию, но и путь к более глубокому постижению западной культуры. В этой связи представляет особой интерес то, какие аргументы выдвигаются западными авторами для подкрепления центрального западного тезиса о России - "как о стране внутреннего деспотизма и внешней агрессивности".
Автор знаменитой "Истории цивилизации в Англии" Г. Бокль объяснял представлявшуюся ему очевидной воинственную агрессивность России следующим образом: "Дурные нравы не более распространены в России, чем во Франции или Англии... Поэтому ясно, что Россия страна воинственная не потому, что ее население безнравственно, а потому, что оно необразованно. Беда в голове, а не в сердце" [8, vol. 1, р. 177]. Таким образом, по Боклю, население России по своей природе не воинственно. Склонность к агрессивности возникает вследствие недостатка просвещения. Кюстин придерживался несколько иной точки зрения. Он выводил российскую склонность к агрессии из политического деспотизма. По его мнению, постоянное пребывание в условиях жесткой политической стесненности рождает стремление реализовать свой потенциал в агрессивной форме на международной арене: "Тому, кто имел несчастье родиться в этой стране, остается искать утешение п горделивых мечтах и надеждах на мировое господство... Россия живет и мыслит, как солдат армии завоевателей. А настоящий солдат любой страны не гражданин, но пожизненный узник, обреченный сторожить своих товарищей по несчастью, таких же узников, как и он" [5, с. 513, 514]. Такой серьезный современный исследователь России, как Р. Пайпс. связывает несомненную для него милитаристскую сущность страны с необходимостью постоянной колонизации, которая в свою очередь обусловлена, по его мнению. природно-климатическими условиями: "военная организация делалась просто необходимой, ибо без нее нельзя было проводить столь жизненно важную для народнохозяйственного благополучия России колонизацию" [9, с. 35].
Устойчивость западного представления о России как стране агрессивности и экспансионизма проявилась, в частности, в том. что внешняя политика Сонетского Союза рассматривалась нередко в качестве продолжения внешней политики царей. экспансионизм которой сомнению не подвергался.
Очевидно, что сегодня у Запада нет реальных оснований ожидать от России проявлений агрессивности. Однако с учетом инерции мышления нельзя быть уверенным и том, что он полностью избавился от подозрений подобного рода. Утрата образа внешнего агрессора деформирует самоидентификацию Запада как благодетеля человечества. А. Тойнби, в частности, отмечал, что если западный человек сумеет «хотя бы на несколько минут покинуть "свою кочку" и посмотреть на столкновение между Западом и остальным миром глазами огромного незападного большинства человечества», то он обнаружит непривычную для него картину: "Как бы ни различались между собой народы мира по цвету кожи, языку, религии и степени цивилизованности. на вопрос западного исследователя об их отношении к Западу все - русские и мусульмане, индусы и китайцы, японцы и все остальные - ответят одинаково. Запад, скажут они, - это архиагрессор современной эпохи, и у каждого найдется свой пример западной агрессии. Русские напомнят, как их земли были оккупированы западными армиями п 1941, 1915, 1812, 1709 и 1610 годах; народы Африки и Азии нспомнят о.том, как начиная с XV века западные миссионеры, торговцы и солдаты осаждали их земли с моря. Азиаты могут еще напомнить, что в тот же период Запад захватил львиную долю свободных территорий в обеих Америках, Австралии, Новой Зеландии, Южной Африке и Восточной Африке. А африканцы - о том, как их обращали в рабство и перевозили через Атлантику... Потомки коренного населения Северной Америки скажут, как их предки были сметены со своих мест..." [10, с. 156]. Особо примечательно и свете нашей темы, однако, то, что "у большинства западных людей эти обвинения вызовут удивление, шок и печаль и даже, вероятно, возмущение. Голландцы скажут, что они же ушли из Индонезии, а британцы - что они оставили Индию, Пакистан, Бирму и Цейлон... У британцев на совести не лежит никакой новой агрессии со времен войны в Южной Африке в 1899-1902-х годах, а у американцев - с испанско-американской войны 1898 года" [10, с. 156, 157].
Слова Тойнби, несомненно, ярко свидетельствуют о значительном различии в восприятии событий мировой истории Западом и остальным миром. Для нашей темы важно, однако, не то, что западный человек склонен не замечать собственной агрессивности, а то, что он обостренно воспринимает проявления агрессивности со стороны других. Даже незначительные агрессивные действия со стороны России или Китая вызывают исключительный страх и возмущение Запада. Что же касается собственных проявлений агрессивности, то они давно осознаны и подвергнуты осуждению в рамках самокритики западной цивилизации. Эта самокритика широко представлена в трудах западных мыслителей, от О. Шпенглера, А. Тойнби, Э. Фромма и многих других до современных авторов, и в той или иной мере стала достоянием массовой культуры. Для нас гораздо важнее принять во внимание факт болезненно-обостренного восприятия Западом агрессивности со стороны незападного мира, в том числе России. Склонность Запада видеть агрессивный замысел там, где, по мнению российской стороны, его нет, приходится принять как реальность, которую не следует игнорировать. Во всяком случае, если мы хотим создать положительный образ России в глазах западного мира и установить в отношениях с последним стабильность и взаимопонимание, нам неизбежно придется считаться с особенностями, западного мировосприятия, но возможности предупреждая подозрения в агрессивных устремлениях.