Борис Родоман
Наше административно-территориальное деление в привычном для нас виде сформировалось при Петре I: каждый школьник знает, что Петр I разделил Россию на восемь губерний. Впоследствии к ним добавилось еще две, а потом началась настоящая чехарда: появились провинции, дистрикты — никто их не помнит, и я не собираюсь забивать вам голову описанием этого процесса, так как для меня важно не это.
Первые губернии, с нашей точки зрения, были абсурдны. Например, в Сибирскую губернию входило также и Предуралье, то есть Заволжье в европейской части, а часть нынешней Центральной России побывала и в Рижской губернии, и в Киевской. Так или иначе, знание географии своей страны росло: при Екатерине уже были обычными так называемые ландкарты, то есть географические карты, и все было гораздо разумнее.
Как вам известно, именно при Екатерине II административно-территориальное деление стабилизировалось. В 1775-1785 годах появились губернии, уезды в том виде, в каком мы их знаем, в частности, по художественной литературе. Начался большой период стабилизации.
Уездные и губернские города стали административно-торговыми центрами. Это был симбиоз чиновника и купца, симбиоз полупаразитический: понятно, кто из них паразит, а кто жертва. В этой роли русские города дальше и существовали. Отнюдь не как промышленные центры: никому даже и в голову не приходило, что город — это промышленный центр. И даже в конце XIX века была дискуссия: нужна ли городу фабрика. Фабрики у нас в первую очередь появлялись в сельской местности.
Наиболее удачным оказалось губернское деление. Видимо, страну воспринимали, как мы теперь говорим, в мелком масштабе, то есть имея дело с крупными единицами. В крупном масштабе, в подробностях страны не знали, поэтому быстро наделали много уездов, и какая-то часть уездных городов захирела и исчезла. Сейчас мы не будем рассматривать уездный уровень административно-территориального деления и сосредоточимся только на губернском.
Что в итоге возникло: возникла стандартная инфраструктура. Дворянские собрания, торговые ряды, училища двух рангов — все это уездное и губернское; не будем вдаваться в детали. Система обросла учреждениями. И с тех пор от Екатерины и до Горбачева включительно у нас есть понимание того, что положено областному (бывшему губернскому) центру, что положено уездному, что положено районному. В советское время на основе этого даже составлялась таблица, а что из этого выпадает, то непорядок — уникальному нет места в нашей стране. По известным историческим причинам у нас существовал Дерптский университет не в центре губернии, Новозыбковский отдел географического общества; но все это было в порядке исключения. Возникла вот такая иерархия. Она успешно продолжала существовать и в советское время.
Кстати, я признаю периодизацию истории нашей страны только по именам правителей. Никаких других объективных признаков я не нахожу. Конечно, есть более крупные эпохи (императорская Россия, советская власть), но все равно деление по правителям самое объективное. Можно делить и дальше: Ранний Ельцин, Средний Ельцин, Поздний Ельцин — после шунтирования. Как в Китае: Поздняя Чжоу, Ранняя Хань.
Итак, из-за консервативности и стабильности этой сетки, видимо, накапливались какие-то противоречия: расхождения с жизнью, несоответствия между фактическими и юридическими городами. Ярким примером служил Иваново-Вознесенск. Гигантское село Иваново, гигантский Вознесенский посад. Когда их объединили, получилось поселение в 100 тысяч жителей. При этом Иваново-Вознесенск не был не то что губернским, но даже уездным городом. Он был заштатным городом Шуйского уезда. Шуя была городом в классическом традиционном понимании, а Ивано-Вознесенск — это нечто из ряда вон выходящее.
Понятно, что после 1917 года произошла бурная ломка. Губернии некоторое время существовали, даже возникали новые: например, как раз Иваново-Вознесенская и Брянская. Но потом появились гигантские края, которые делились на области, те, в свою очередь, на округа, причем поднялись города, которые раньше были только уездными, их значение возросло. Это был период радикальной переделки административно-территориального деления, и никакая энциклопедия не поспевала за этим процессом. Была полнейшая путаница, возникали отсылки к статьям, которым уже не суждено было появиться в следующих томах, статьи теряли актуальность и так далее.
Все это продолжалось, примерно, до 1943—44 годов. И вдруг наступило затишье, стабилизация. Не знаю, как это связано с войной: это было в самом ее разгаре. И вдруг мы увидели, что на европейской части — сейчас мы не будем рассматривать этнические республики и окраины, чтобы не удаляться от стержня нашей темы — области вернулись, примерно, к губернскому виду. Сегодня журналисты любят называть ту или иную область губернией — это то же самое, что ставить твердый знак после слов “банк” и “коммерсант”, не вижу в этом особого смысла. Но они так называют. И, действительно, наши области на губернии похожи. Оказалось, что Рязанская область близка не только к Рязанской губернии, но даже к Рязанскому княжеству. Там, правда, переместился центр.
Получается, что губернии как бы восстановились. Это уже некоторая мистическая загадка: что восстановилось и почему. Правда, при Хрущеве опять была некоторая ломка, но интересно, что хрущевская волна реформ, в том числе административно-территориального деления, угасла вместе с Хрущевым. Я опять же отвлекаюсь от ликвидации/восстановления республик репрессированных народов; хотя были интересные новшества: Татарстан разделили на три части — у нас раньше автономные республики на области не делились. Это не прижилось и ушло вместе с Хрущевым.
В итоге то, что мы сегодня имеем в основной части нашей страны, — это то же самое, что сформировалось в 1943—44 годах, когда наступила эпоха большого застоя. Губернии-области, основные административно территориальные единицы, которые сегодня почему-то называются субъектами федерации, оказались чем-то очень живучим.
Спрашивается: что восстановилось? Что живуче? Что существовало в то время, когда на протяжении какого-то периода не было этих областей, а были края и округа?
Если выражаться научно, то они существовали как бы латентно, имманентно, потенциально, виртуально, как какие-то тени. Можно сказать, что они были материально запечатлены в культурном ландшафте. Как некоторые следы, как старая колея в лесу. Дороги нет, но след виден даже на аэрофотоснимке. И если кто-то опять пройдет, проедет, вытопчет, тропа восстановится. Одни и те же тропинки возникают после того, как они распахиваются, после того, как частично зарастают не такими деревьями, которые были до них, а другими — все равно они как-то восстанавливаются. Значит, есть какая-то живучесть, есть что-то такое, что восстанавливается: действует какая-то генетическая программа, записанная в ландшафте, какая-то матрица.
Моя гипотеза заключается в том, что это одна из загадок устройства нашего общества. За тысячелетия деспотизма и рабства сформировалось анизотропное общество. В физике анизотропией называется различие свойств объекта по разным направлениям: в одном направлении тело твердое, а в другом жидкое; в одном хрупкое, а в другом мягкое. В точности так же и наша страна: она в одном направлении страшно жесткая, в другом она хрупкая, то есть она одновременно и твердая и способна мгновенно рассыпаться, как стакан из искусственного хрусталя, и потом опять восстановиться, склеиться.
В чем состоит анизотропия общества: в том, что у нас вертикальные связи сильны, а горизонтальные — слабы. Это вы знаете. Слова “вертикаль” и “горизонталь” понимаются в метафорическом смысле, хотя достаточно близком и понятном. Вертикаль власти всегда сильна, а горизонталь общества, то есть способность людей солидарно противостоять этой вертикали и вообще что-то связанно делать между собой — естественно, все это ослаблено.
Административно-территориальное же деление и, более того, весь культурный ландшафт — есть отражение анизотропности общества. В культурном ландшафте властным вертикалям соответствуют радиальные дороги, которые связывают центр с периферией <показывает на схеме>. Они соответствуют тому, что в пространстве власти является вертикалью. Здесь это радиальные линии. То, что в пространстве власти является горизонталью, то есть наличием объектов, подчиненных одному и тому же властвующему субъекту, на местности выражается в линиях тангенциальных.
Культурный ландшафт России анизотропен в том смысле, что наиболее развиты радиальные линии, которые связывают столицу с провинцией, начальника с подчиненным, вышестоящего начальника с нижестоящем. Поэтому и на сельском уровне у нас в хорошем состоянии находятся только те дороги, по которым ездит начальство. Прочие связи отмирают. Дорожная сеть в сельской местности перестроилась и из треугольной стала совсем иной. До середины XX века у нас из каждой деревни выходило 3—4 дороги в соседние деревни, и по этим дорогам ездили. Сейчас ничего подобного не осталось: по перпендикуляру все направляются к ближайшему асфальту. По карте опускается перпендикуляр из этой деревни на асфальтированную дорогу. Если есть возможность, тут тоже кладется асфальт или бетонные плиты, и все. Связей с соседними селами уже нет: ни родственных, ни каких бы то ни было других. Тут еще дачники поселяются, происходит трансформация расселения.
Произошла перестройка пространства. Некоторые его черты, заложенные еще в царской или даже допетровской России, еще больше усилились в советское время, и наши регионы превратились в универсальные ячейки жизни общества. Люди живут в этих регионах, как в домах, квартирах. Это, так сказать, дома и квартиры более высокого уровня. Они более вещественны, чем это кажется, и их границы не просто паутина, начерченная на карте. Региональное деление в значительной степени окостенело, овеществилось, материализовалось, подверглось склерозу.