Следующим видом людского скопления Степун называет театральную публику. Здесь предмет переживаний общий для всех собравшихся театральное представление. Но переживает это представление тысяча зрителей как тысяча индивидуальных “Я”. Такое скопление людей он называет мирной ”латентной” массой, которая отличается от революционной тем, что не обладает сверхличностным характером объективности “Мы”, а есть лишь аккумуляция индивидов. Почва для возникновения в недрах театральной публики некоего “Мы” безусловно имеется - это совместное душевное переживание увиденного, но из него не произрастает никакого массового творческого акта, свойственного революционной массе. Элемент заражения театральной публики, по сравнению с конгрессом ученых, налицо, но здесь необходимо учитывать еще один немаловажный фактор, мешающий ”латентной” театральной публике превратиться в революционную массу. Эмоциональный подъем театральной публики, превращающий ее в мирную массу, вызывается самим представлением и на достаточно короткое время, в то время как для революционной массы представление или митинг - это уже подтверждающий творческий акт ее существования, во время или после которого и наступает фаза ее “революционного творчества”. Степун дает наглядное описание перехода латентной массы в революционную на примере партийного съезда. Выступления и доклады, в целом, соответствуют эмоциональному настроению делегатов. Предмет обсуждения знакомый и общий и здесь нельзя еще говорить о революционной массе. Тот же съезд, но во времена больших социальных событий. Неожиданно поступает сообщение о совершении партией противника революции. Новые ораторы берут слово. Их выступления воспринимаются эмоционально, но без достаточного обдумывания. Они стали бессодержательными и превратились только в символ. “Чем больше жестикуляции, тем больше масса” [6, S. 44]. Человек, отдающийся массе неизбежно превращается в “какое-то стадное существо, теряет свое индивидуальное лицо. Происходит понижение сознания, провал в бессознательность, пробуждение звериных инстинктов, круговая безответственность, эпидемия преступности и т.д.” [8, с.446]. Но и в этом случае это еще не революционная масса в ее социологическом смысле. Такими показателями характеризуется и банда. Степун рассматривает действия черносотенных банд и революционных масс в годы кризисов в России и приходит к выводу, что “...разница между массой и бандой никаким образом не связана с тем мировоззрением, во имя которого масса творит свое разрушение. (...). Но если различие между массой и бандой не сводится к различию идеологий, то не сводимо оно и к различию психологий” [8, с. 446]. Совершенно справедливо было бы признать революционно настроенных деревенских мужиков, идущих жечь барскую усадьбу, “по своим переживаниям” похожими на бандитов-черносотенцев. Психологически они вряд ли различны. Но при всем психологическом и идеологическом сходстве между ними, все-таки, существует отличие, которое коренится в “объективно различном смысле” того, что творится массами оттого, что творится бандами. Разрушение, производимое революционной массой, содержит в себе определенные, в первое время не ощущаемые “созидательные энергии”. Оно направлено, в первую очередь, против существующего зла и исполняет некую историческую, а, следовательно, смысловую функцию. Разрушение, совершаемое бандой, носит, так сказать, локальный, субъективный и неисторический характер. Эта субъективность и анархичность бандитизма не дает ему возможности почувствовать историческую ситуацию, переживаемую обществом, а также понять логику его развития. Акты революционных масс, в исторической перспективе ”объективны и бескорыстны”, несмотря на то, что они очень часто сопровождаются их злобой и корыстью, а также излишней идеологической риторикой их вождей. Только при таком понимании массы Степун признает справедливым, часто повторяемый лозунг, что революции творятся, прежде всего, массами.
Особое внимание уделено им социальному феномену пролетариата, на своеобразной трактовке которого и строится социологи я революции Степуна, кажущаяся, на первый взгляд, неким видом философии истории. Следует напомнить, в этой связи, что любая социологическая концепция с необходимостью покоится на философско-историческом фундаменте. Степун отвергает расхожую оценку пролетариата как главного двигателя революции. По его мнению, революции только творятся пролетариатом. Совершаются же они толпами, сочувствующими пролетариату. “Как свобода, равенство и братство не могут удержаться в качестве специфически революционных тем, ибо представляют собою основную тему социально-политической эволюции последнего столетия, так и пролетариат не может считаться главным субъектом революционных перерывов эволюции, ибо он является бессменным субъектом эволюционного становления социально-политической справедливости” [8, с. 448-449] Этими непролетарскими массами и развертывается, от имени пролетариата, революция. С классовой точки зрения, эти массы трудно определимы, но своими действиями они вызывают в самом пролетариате сочувствие к себе и ”общечеловеческие энергии”. Подлинным же субъектом революции Степун считает, вообще, не класс, а “некий особый дух, дух отчаяния, дух преступления, дух утопизма и фантастики” [8, с. 449]. Он анализирует структуру этого духа, который, в определенной исторической ситуации нисходит на определенную социальную базу. Если в недрах этой базы ведется скрытая или явная борьба за общечеловеческие ценности против социальной лжи, то эта деятельность, даже если она и разрушительная, имеет положительное значение массового акта. Высшими социальными ценностями Степун считает ценности христианства.
Он анализирует структуру революционного “духа” и выделяет три вида революций, с которыми связаны три отличающихся друг от друга революционных “слоя”. Первому слою соответствует “биологическая революция”. Здесь царит дух молодости, свершении, веры в свои силы, больших надежд на будущее. В этом слое отсутствует оглядка на прошлое.
Второй слой - это тот, который можно назвать слоем криминальной революции. Это, как правило, преступные элементы, играющие во всех революциях весьма существенную роль.
Третий, очень важный слой, хотя и выступающий очень отчетливо во всякой революции, тем нс менее, очень трудно определим в рамках научной рациональности. Это слой “фантастической” и “оборотнической” революции, которая осуществляется особыми “демоническими” силами.
Все эти три слоя связаны, каждый по-своему, с революцией в целом, которую Степун определяет как акт “творческого взрыва всех смыслов”. Его характеристика революционных слоев - это не что иное, как качественная характеристика составных элементов революционной массы.
Основное значение в революциях Степун придает биологическому, - молодежному, - слою. При этом он опирается на факты из истории, свидетельствующие об активности молодежи в европейских революциях, а также не практику российских революций. Пафос юности - это, по существу, пафос освобождения от авторитетов, пафос борьбы с господствующим мнением, выраженным в законах или нравах. Даже традиционалистски настроенная часть молодежи “любит портреты предков, а не отцов”. Этому слою революционной массы свойственно стремление к разрушению. Молодости свойственна вера в реальность невидимого. Она живет надеждой. Ее радует разнообразие революционных событий, их взрывной и освободительный характер. Уличная атмосфера революционных дней полна таинства творения нового и необычного. Это атмосфера праздника и чуда, осуществляемого повседневно. Молодежи свойственна жертвенность и, как правило, среди жертв революционных событий подавляющее большинство молодых людей. Свойственны ей, также, черты утопической мечтательности и прожектерства.
Социальная база второй составляющей революции - это преступники, которых Степун подразделяет на две категории: уголовных и политических. Далее он предлагает отличать, в этих группах, подлинных преступников от тех, которые в народе называются “несчастными”.
Среди уголовных ”несчастные” те, кто совершает проступки невольно, лишь защищая себя от несправедливых притеснений со стороны общества. Им, например, свойственны кража с голоду, убийства от отчаяния.
Преступники же среди уголовных - это те, кто зарабатывает на преступлениях и не считает это зазорным. Это - преступники-профессионалы. Такую же разницу проводит Степун и между политическими преступниками. “Несчастные” среди политических - это те, кто по нравственным причинам не выдержал страданий других на фоне его счастливой жизни и включился в революционную борьбу. Судьбы их, как правило, - судьбы мучеников. Их жизнь - подвиг.
Настоящие политические преступники - это те, кому безразличны страдания ближнего. Это незванные устроители народного счастья с помощью различных утопических теорий, мастера политического терроризма, “хирурги социально-политического дела”, которые питают любовь к операциям, а не к больным.
“Несчастные” среди уголовников влекутся к революции с надеждой занять подобающее им достойное, равноправное место в новом, справедливом обществе. Настоящие же уголовники используют революционные события в своих корыстных целях, считая, что в такие времена проще избежать наказаний за преступления.
Человеколюбцы из политических считают, что преступников нет вовсе, есть только “несчастненькие” и, тем самым, дают возможность преступному элементу почувствовать свою силу. В плане жизненной практики они мало полезны, потому, что, возвратясь из тюрем и ссылок, они не могут, как правило, предложить ничего конкретного, оставаясь в плену своих высоких теорий и мучительно перенося злобу дня.