Едем дальше. В прошлом году возвращаюсь из Италии, крюком, под Монбланом, через Францию и Германию. Уж очень я люблю, господа читатели, на автомобиле по Европам колесить. Места знакомые. Под Безансоном, вместо зелени и гор, красное и черное превалирует. Остановились в придорожном ресторанчике поужинать. Холмы, поля, провинция. Меню, как полагается, читаем, потому что французский придорожный ресторан -- не Макдоналдс, - за пять долларов не покушаешь. А заведение серьезное, официанты в черном, свечи в хрустале, мебель красного дерева. Нет, думаю, дороговато будет русскому автомобилисту ужинать в ресторане. Уже собрались уходить, вдруг смотрю, на стене, где лестница, портрет Достоевского работы Перова, причем не репродукция, а натуральное масло. Правда, краски необычные -- очень смелый мазок. Нда, сажусь напротив, подходит хозяин заведения. Отчего, спрашиваю, в таком заброшенном глухом уголке Европы неуместный портрет, да и почему маслом? Оказывается, хозяин -- ужасный поклонник Федора Михайловича, а портрет специально заказал по фотографии, как он думал. Достоевский, говорит, для меня - родной человек. Ну уж я ради такого случая не пожалел франков -- отужинал в кругу русских людей.
Так о чем это мы? Все-таки есть какая-то всемирная правда в героях Достоевского. И правда эта, по моему частному мнению, состоит в особом бережном отношении к чужому сознанию. В желании одеться в чужие одежды. Нет тут и следа демократических идеалов -- холодного равнодушного плюрализма. Но и тем более нет здесь и ницшеанского монологизма -- этого пустотного романтизма несуществующего сильного человека. Однако какой-нибудь логик может спросить -- какая же тут философия и система взглядов, тем более, что и философия не отрицает этики как важного раздела. Да в том-то и дело, что этика не может быть частью философии. Вот наоборот -- пожалуйста. Философия, основанная на постулатах и логической системе, обречена. Во-первых, по чисто формальным соображениям. Логика изначально ущербна, в силу, например, теоремы Геделя. Но дело не в формальностях. Дело в фундаментальных основаниях. Признание логического человека неизбежно ведет в пустоту солипсизма.
Тупиков ость западной философии особенно болезненно переживалась в пятидесятые годы нашего столетия, когда западный человек лихорадочно стал искать выход из тупика во всякого рода восточных мотивах. Отсюда все эти Кроули, Хаббарты, Судзуки и проч. чайки по имени... Повальное увлечение мистикой и мистицизмом, финалом которого стал кактусовый бред Кастанеды. Кстати бред очень логический, подкупающе логический -- и потому он и действует на логического человека. Раз нет абсолютной Истины и не ясно, как ее вочеловечить, следовательно, нужно найти в пространстве идей некое место, хотя бы и абсолютно пустое, оградить его таинственностью и неприступностью, а дальше, глядишь, под напором внешнего давления бесцельной окружающей жизни полетят в пустотную точку ищущие души. Но в сущности, как это не парадоксально, восточная философия или индейская, удивительно похожа на европейскую. И та, и другая отталкиваются от признания логики как первопричины. И та, и другая отрицают абсолютную Истину.
Восточные дзэнские коаны намертво сцеплены с аристотелевской логикой, точно так же, как карикатура связана с предметом насмешки. Алогичность дзеновского метода повторяет с точностью до наоборот жесткую логическую европейскую цепь. Уберите логический мир европейца ( читай, нормальный, прагматический мир японского крестьянина) и дзен исчезнет, как дурной сон. Парадокс без логики невозможен. Кстати, это еще понимал Аристотель.
И точно так же, как нет логического обоснования человека, нет и антилогического обоснования. В сущности, между этими двумя полюсами лежит весь спектр -- от Блаватской до Кастанеды. Только они уже больше напоминают научные попытки графоманов. В сущности, взлет научно-технической мысли двадцатого века сослужил нехорошую службу восточным увлечениям запада. Это была реакция, своеобразное кружение голов. Для одних, кто не смог приложить себя к естественнонаучной деятельности, это была реакция против блистательного триумфа техники. Говоря языком шестидесятников, лирики возревновали к физикам. Отдайте нам Луну обратно. Ну не отдаете, так знайте - нет вашей Луны, а есть наша Луна - мистическая, душевнобольная. Даешь полет к нашей Луне! И полетели кто куда. Другие, тоже от кружения голов, настолько поверили во всемогущество науки, что стали из нее делать религию.
Нет господа, если из "А" вытекает "Б", а из "Б" вытекает "С", то из "А" не вытекает "С". Не вытекает, если не по-человечески, если кто-то страдает, или кому-то больно, не вытекает, и потому человек не сводится... Вы, конечно, можете возразить, мол, и логики бывают разные, и, мол, неизвестно, что математика выдвинет в недалеком будущем. На это отсылаю Вас к цитате из Достоевского.
Русская "физика"
Хотя формальная логика в естественных науках достигла головокружительных результатов, думаю, что уже в недалеком будущем она столкнется с весьма необычными проблемами, по сравнению с которыми кризис классической физики XIX века покажется чем-то вроде игрушечной головоломки типа "Кубик Рубика". Определенные подозрения по этому поводу чувствуются в цитате А.Эйнштейна, приведенной в начале статьи. Подозрение это укрепляется, если мы сравним угрожающую скорость, с которой человечество познает природу, с возрастом той же природы. Я далек от мысли заниматься здесь анализом возможных путей выхода из назревающего (а по моему скромному мнению, давно назревшего) кризиса научной картины мира, но хочу вместе с вами пофантазировать. Вернее даже, попытаться проиллюстрировать, как может работать русская философия в области, ей как бы совершенно чуждой, то есть в области естественных наук. Это будет не гипотеза, а лишь популяризаторская аналогия. Когда-то мой научный руководитель, Я.Б.Зельдович, пропагандировал весьма странный метод популяризации - объяснение простого более сложным. Такой, "поперечный" метод привел его к написанию замечательных популярных статей с названиями "Как квантовая механика помогает понять классическую физику" и подписанных псевдонимом П.Парадоксов. Правда, я как раз попытаюсь уйти от парадокса, намертво связанного с той же железной логикой. Кантовский эксперимент со ста талерами, переведенный из философской плоскости в нравственную - вот наш русский путь. Представьте себе группу экспериментаторов, собравшихся проверить такое чудное предположение - могут ли фундаментальные законы физики иметь нравственную окраску, или по-другому: зависят ли результаты опыта от психологического, нравственного и какого еще хотите состояния людей, производящих этот самый опыт? Очевидно, ожидаемый эффект будет в нормальных условиях бесконечно малым, иначе его бы уже давно открыли. Следовательно, опыт нужно ставить при особых, драматических, лучше даже трагических обстоятельствах. Ну какой это может быть опыт? Возьмем один из тех классических физических экспериментов, фундаментальным образом повлиявших на все развитие наших взглядов о природе, а именно, эксперимент Галилея по бросанию тел различной массы с вершины Пизанской башни. Как известно, проводя эти эксперименты четыреста лет тому назад великий итальянец установил, что (вопреки Аристотелю) все предметы, независимо от их массы, химического состава, биологического свойства и проч., и проч., падают всегда с одним и тем же ускорением. Впоследствии это замечательное свойство было названо А.Эйнштейном принципом эквивалентности и положено в основу его общей теории относительности. Теперь, в XX веке, космология нашего мира зиждется именно на теории Эйнштейна.
Итак, группа экспериментаторов, наших простых бывших советских людей, со своими биографиями, со своими проблемами, со своими взаимоотношениями в одном из полуразрушенных перестройкой академических институтов собирается ставить этот самый эксперимент. Для начала воспроизводится Пизанская башня, желательно в натуральную величину (принципы научного эксперимента требуют максимального сохранения условий оригинального опыта). Далее, экспериментаторы вступают друг с другом в сложные психологические связи, как это всегда бывает в научных коллективах, от банального любовного треугольника, до шекспировских коллизий -- быть или не быть. (Кстати, сам-то Галилей работал при не менее простых обстоятельствах -- святая инквизиция, семейные дрязги, дочь, пишущая доносы на отца святому папе римскому и проч.) И все это на фоне развала страны, переоценки ценностей, потери жизненных целей и главной, быть может, потери -- оснований своей собственной жизни. Между тем выясняется - что да, вопреки предположениям нравственной философии, результаты бросания все время сводятся к банальному галилеевскому принципу, и создается впечатление, что природа плевать хотела на то, что экспериментаторам позарез необходимо опровергнуть Галилия и всю современную картину мироздания в его лице. Почему так надо? Ну например, представьте себе, что от положительного ответа зависит жизнь одного ни в чем не повинного, косвенного лица, имеющего все-таки родственные узы с женским представителем научного коллектива. Это может быть обманутый муж, причем не только женой, но и государством, например, пославшим его на кавказскую войну, а может быть, и ребенок, украденный для выкупа. Бред, скажете - конечно, бред, но вполне жизненный. Добавьте к этому любовь, вначале нашу, пошлую, между делом, а после перерастающую в глубокое трагическое чувство. В общем, каким-то естественным образом все сводится к тому, что жизнь и судьба невинного лица оказывается возможной лишь в случае опровержения проклятого закона падения. Ну например, дабы усилить побочный нравственный эффект, оказывается, надо бросать не какие-то там пробные тела, а вполне живых людей! Вот здесь-то и может произойти вочеловечивание принципа эквивалентности. Нет господа, не может человек падать так же, как неживой камень! Не может русский человек быть приравнен к одному из камней, он сам - Вселенная, он сам - огромный мир со своими принципами, своей космологией! А если даже и не так, то я сам лично пойду на это, ради спасения, быть может, и врага! Не стоит механика и слезы... И главный герой сам, лично, без помощников, без всяких идей и веры в светлое будущее, без мистического сектантского угара идет "на плаху" ради спасения.