.
Андрей Полонский
Почему утопия? - могут спросить сограждане, уставшие от утопического мышления во всех его формах. Действительно, о чем-то таком недостижимом наши соотечественники мечтали всегда. И Герцен, и Чернышевский, и Федоров. Наконец, Владимир Ульянов сделал откровения Мора-Кампанеллы-Фурье-Оуэна-Маркса элементом государственной идеологии. Утопия подобного рода привела нас к краху. Пока мы гадали, где и как будет жить следующее поколение советских людей, наши противники совершили качественный прорыв к новым технологиям и повседневному комфорту. Конец ХХ века обозначил крах утопий в традиционном смысле. Людям на земле надоело мечтать, тем более жертвовать во имя этих мечтаний жизнью. В Западной Европе и в США они обрели потребительский рай, из других местностей с завистью взирают на сытую жизнь европейцев и американцев. Никто больше не забрасывает якорь в будущее, чтобы вытянуть из болота настоящее. Мало того. К двадцать первому столетию история приобрела невиданную доселе инерцию. Законы, принципы, предрассудки, все то, что числится среди первостепенных завоеваний современной цивилизации, становятся жутким балластом для исторического движения. И мы не видим реальных путей, способных освободить от этого наследия. Предположим, предложена некая оптимальная модель жизни в России. И, чтобы ее осуществить, нужно вернуться немного назад, пересмотреть выводы и результаты развития пятидесятилетней или столетней давности. Как это сделать, - чрезвычайно сложный и отдельный вопрос. Его решение находится за пределами действующей Конституции, требований Европейского Сообщества и сообажений политкорректности. Поэтому то, что мы предлагаем, трудно назвать программой. Скорее всего это новая русская утопия, возвращающая из фантастического мира принципов и убеждений к здравому смыслу и житейской практике...
Мировоззренческое обоснование новой русской утопии строится на нескольких банальностях, опровергнутых и парадоксальным образом все же блестяще подтвержденных нашим развитием в ХХ веке. Русский народ ориентирован на экзистенциальный прорыв, он - народ-богоносец, вне зависимости от того, строим ли мы храмы или взрываем их. Николай Бердяев был прав, когда писал о некоторой женственности жителей наших равнин, но время и пространство покоряли они как самые агрессивные мужики. Пассивность и способность к сверхусилию, мужественно-женская природа русских делает чрезвычайно сложной их механистическую управляемость. Сталин говорил, что незаменимых людей у нас нет, но в России люди как раз всегда незаменимы, уникальны на своем месте и в свое время. Это создавало трудности для социалистического общества, не менее вредит и потребительской цивилизации пост-индустриальной эпохи. Протестанты с их почтением к норме куда лучше подходят под "требования современности". Остряки были правы, когда утверждали, что для опытов Ульянова идеально годилась Швейцария. Там он бы построил коммунизм, а у нас только слезы на ветру замерзают. К тому же советский опыт сделал социальную среду чрезвычайно разряженной: привычные связи надорваны, бытовая культура различных групп изменилась до неузнаваемости, склонности и предпочтения миллионов людей сформировалась в форс-мажорных обстоятельствах постоянного ожидания и страха. За последние десятилетия ужас и надежда себя исчерпали, пустоту заполнили эгоизм и зависть. Генофонд нации был практически разрушен (революции, войны, эмиграция). Для его восстановления требуется дисциплина, планомерная демографическая и образовательная политика, общее направленное усилие. Когда Иван Ильин в 40-50- х годах говорил, что по освобождению России возникнет нужда в некотором авторитаризме, концентрации, централизации, он словно бы предчувствовал опыт антикоммунистической полифонии последних лет. Не зря лидер КПРФ Г.Зюганов цитирует его теперь не реже, чем Ленина.
Уже самим своим географическим положением Россия обречена быть неким Востоко-Западом. Место это не слишком оригинально. На роль цивилизационного "моста" претендуют почти все страны СНГ, а также Турция, Индия, даже Япония с Сингапуром. Однако нынешнее самоопределение России имеет существенное отношение к самому серьезному вопросу современности: к проблеме глобализации. Объединение мира, в сущности неизбежное, вплотную ставит вопрос о центре силы. На роль четвертого Рима претендуют США. В таком случае весь остальной мир окажется провинцией. Найти альтернативу Америке - вопрос самореализации всех, остающихся за пределами pax americana. "Будут ли в Москве, Дели, Пекине, Варшаве или Софии жить и работать талантливые ученые, литераторы или художники, или все они окажутся на берегах Гудзона и Патомака?", -вопрос, заданный проф. Гавриилом Поповым на страницах "Независимой газеты" - отнюдь не риторический. Россия - одна из немногих стран, которой есть что противопоставить американскому вызову по существу. У нас есть шанс устроить жизнь на совершенно других основаниях.
Классический европейский капитализм и наследующее ему пост-индустриальное общество требуют обезличеннных связей. Люди общаются друг с другом только как представители тех или иных ролей. Главная проблема такого мира - отчуждение, о котором писал еще К.Маркс. С другой стороны, азиатский вариант индустриализации, укоренившийся в Японии, Сингапуре и некоторых других странах Юго-Восточной Азии, покоится на неограниченном патронализме. Человек выбирает роль, и вместе с ролью он выбирает патрона. Внутри общества существует несколько иерархий, организованных вполне феодально: начальник - сюзерен, подчиненный - вассал. От этого страдает личная свобода. Выпавший из структуры становится изгоем.
В России всегда был распространен третий подход - артельный, когда группа единомышленников работает, не разбирая вопроса о власти. Впрочем, одной артелью дело не ограничится. Мы способны обосновать синтез. Не нечто среднее, но именно синтез, позволяющий каждому осуществить выбор между опекой и свободой и переиграть его столько раз, сколько будут меняться обстоятельства его жизни. Чтобы это стало возможным, необходимо осуществить и осмыслить отказ от догоняющей модернизации. Как бы ни было успешно развитие по западному образцу, оно бесперспективно, ибо неизбежно провинциализирует всех, живущих за границами исторического Запада. У нашего варианта развития есть свои приобретения и свои потери, но, как говорил римский философ Арнобий, "из двух неочевидностей ту, которая дает нам надежду, всегда следует предпочитать той, которая не дает нам ее".
Необходимость сильного и централизованного государства в России доказана еще Екатериной Великой. От века на Москве все перемены инициировались властью. Сама Екатерина, пытавшаяся обосновать в своем "Наказе" гражданские права и представительские учреждения, натолкнулась на полное непонимание ею же созванных депутатов. "Ну что ты, матушка, с русскими так нельзя", - говаривал ей граф Потемкин, отлично образованный и государственно мыслящий человек. В чем-то он оказался прав (1905 - 17 - й и 90-е годы говорят в его пользу).
Огромные территории, неоднородная плотность населения, своеобразная культура подчинения (от подлого раболепства к разрушительной вольности и театрализованному самоубийству на глазах начальства) не способствовали укоренению представительской демократии, которая спорна по существу (вспомним дискуссии в США на заре независимости), а также нуждается в известной честности, предсказуемости и ограничении. У нас "представители" всегда полагали себя самостоятельными политиками и, теряя последние крохи ответственности, занимались безудержным самоутверждением. Это стало возможно потому, что классическое представительство безлично. Не перед кем глаза прятать.
Чтобы обойти эти трудности, нужно выработать основания политического строя. Российское власть призвана быть уверенной, открытой и предсказуемой, а российская демократия должна основываться на принципах свободы, стабильности и солидарности. Для этой цели необходимо связать идеи гражданских прав и гражданской ответственности,. внедрить всюду, где возможно, органичные формы прямой демократии и корпоративного строя. Люди должны узнавать друг друга и учиться отвечать за свой выбор.
В разнохарактерном и переменчивом обществе всегда следует помнить, кто крайний. Мы настолько сроднились с образом сильной личности наверху, что способны жить только в президентской республике (если вообще в республике). Президент должен иметь максимум полномочий: избираться на семь лет всеобщим, равным и тайным голосованием, обладать высшей исполнительной и судебной властью, иметь право прямой законодательной инициативы и право вето на любой закон и подзаконный акт. Уравновесить подобные крайне расширенные полномочия можно, только связав напрямую первое должностное лицо страны с каждым ее гражданином. Здесь полезно будет воспользоваться конфуцианской максимой: "император божественен, но в том случае, когда он не выполняет своих обязанностей, любой человек имеет право его свергнуть". Начало процедуры отрешения президента от должности должно быть предельно упрощено. Всякий гражданин, готовый оплатить судебные издержки, обязан получить не только теоретическую, но и практическую возможность ее инициировать, и должен быть защищен на время процесса от любых преследований.
Сильной президентской власти соответствует прозрачная и упрощенная структура правительства: минимум министерств, ясные зоны ответственности, мобильность и сколь возможная удаленность от публичной политики.
Ввиду отсутствия в России традиций парламентаризма, особые трудности представляет адекватная организация представительства. Здесь реальны промежуточные решения, опирающиеся на многообразный опыт реформ ХIХ века. Можно предложить небольшой двухпалатный парламент, отражающий географическую и идейную стратификацию страны (палаты по 50 человек, верхняя - представители земель, нижняя - представители партий), избирающийся на четыре года всеобщим, тайным и равным голосованием. Парламент принимает законы, однако его право законодательной инициативы ограничено (необходимо 2\3 голосов в каждой палате), а для конституционных актов - исключено (Конституция и все изменения к ней принимаются на референдуме). В дополнение к парламенту предлагаются специальные органы власти, получившие название "сессий сведущих людей" (время заседаний такой сессии диктуется практическими нуждами, но не должно превышать 4 лет). Эту идею пропагандировал министр внутренних дел Российской империи граф Игнатьев еще в начале царствования Александра Третьего. Для решения конкретных вопросов, связанных с различными отраслями государственного управления, избираются профессионалы, причем исключительно в своем профессиональном кругу (в начале ХХ века на схожих основаниях было созвано Совещание по нуждам сельскохозяйственной промышленности). Подобные сессии призваны заменить нынешние комитеты Государственной Думы, однако будут в лучшую сторону отличаться профессионализмом и неполитизированностью. Именно к ним должно перейти право законодательной инициативы. Законы подготовленные на подобных сессиях, следует передавать на рассмотрение парламента.