Вследствие отказа от адаптации к природе, неумения приспособиться к ее условиям или подчиниться ее требованиям, людей ожидают в качестве неизбежного наказания болезни и непродолжительная, полная невзгод жизнь. По словам Иванова, природа относится к людям как к неразумным детям, и “нас за наше нехорошее что мы ей сделали, она наказывает язвочкою или грибком” [5, 132], подталкивает людей к смерти.
Природная закалка, составляющая основное содержание и цель Системы Учителя Иванова, предназначается для достижения многих фантастических результатов, вписывающихся в общую мифологему “бессмертного, подобного богам” существования людей, но отнюдь не для повышения трудового потенциала человека и расширения его возможностей в хозяйственно-производственной или какой-нибудь другой общественно значимой деятельности.
Природное жизненное начало, активизируемое в человеке с помощью пропагандируемой Ивановым “закалки-тренировки”, способно наделить людей силой и энергией и прогнать от них смерть. А что касается техники, производительных сил общества или, в целом, научно-технического прогресса то все это объявляется несовместимым с Природой как носительницей жизни и сознания, считается мертвым началом, способным только угнетать и убивать все живое. “Довольно вводить технику, и химия не должна прогрессировать”, — настаивал Иванов [5, 133]. Он вовсе не собирался считаться с огромной ролью техники в обществе как средства облегчения труда, повышения его производительности и роста народного благосостояния, поскольку всю производственно-хозяйственную сферу общественной жизни расценивал как сферу зависимости человека от порабощающих его потребностей и “мертвых” вещей. Отвергая историческую необходимость научно-технического прогресса, он резко выступал даже против самых его выдающихся достижений, таких, например, как проникновение человека в космос. В подобных заявлениях нельзя не увидеть парадокса, заключающегося в том, что сам он демонстрировал, несомненно, крупнейшие достижения (если не считать выдающихся йогов и подобных им носителей паранормальных способностей) в деле овладения поистине космическими возможностями человеческого организма. Этот парадокс вполне объясним философией жизни Иванова, для которого был приемлем подход к космосу (будь то к внешнему — макрокосмосу или внутреннему — микрокосмосу человеческого индивида) только с виталистской, но никак не с научно-технической позиции.
Свойственные Иванову воззрения в духе философии жизни определяют и его трактовку своей собственной сакральной роли. Поскольку он постоянно называет себя Богом Паршеком, принесшим людям бессмертие, можно было бы ожидать либо мифологическую характеристику этого феномена (при доминировании языческих воззрений), либо трансцендентальную (при доминировании веры в потусторонний мир). Однако сакральная фигура Паршека получила почти всецело антропологическую характеристику в качестве “природного человека”, и причина тому — виталистские воззрения создателя новой религии. Паршек не сверхъестественный феномен: “Он есть человек естественного характера. Природою овладел, с нею в любви подружил. Она ему во всем помогает” [5, 136].
Опираясь на исходные положения своей философии жизни, Иванов постоянно ведет обстоятельную критику современного “искусственного” человека, которого он уподобляет негативному образу “ветхого человека” в известных библейских высказываниях. Наш современник отгораживается от природы искусственной средой, продуктами своей хозяйственно-производственной деятельности. Иванов постоянно говорит о том, что необходимые для человека предметы быта в действительности оказывают на него неблагоприятное, расслабляющее воздействие, и прежде всего потому, что они представляют собой “искусственные” вещи, продукты человеческого труда, машинного производства. Он называет их мертвыми, “а живому между мертвым жить тяжело. Тело человеческое — естественное, а одежда и продукт — искусственные” [5, 158]. Современный человек “отгородился” от природы посредством техники и продуктов ее использования, “в данное время он живет в Природе однобоко” [3, II, 67]. Как ни удивительно, но это почти дословное повторение достаточно меткого термина, получившего широкое распространение после выступления известного философа Герберта Маркузе учением об “одномерном человеке”, человеке потребительского общества. Это, конечно, вовсе не случайное совпадение, поскольку Маркузе был одним из видных критиков современного общества и идеологов антиавторитарного движения (тотального антисоциального протеста).
От критики “старого человека” Иванов почти всегда переходил к перспективе появления на земле “нового человека”, освобожденного не только от того, что представлялось ему бременем цивилизации, но и вообще от всякой собственности и имущества. “Мы... будем новые небывалые люди, у нас нужды никакой не будет, кроме лишь одного здоровья” [3, II, 59] — так гласит, наверное, самый удивительный манифест виталистcкой философии и утопизма.
В одной из своих бесчисленных заметок Иванов назвал новых людей “мудрецами”, коими им и полагалось стать, раз он рисовал перспективу уподобления их богам. Однако это скорее всего было сказано для красного словца, поскольку философии жизни свойственней отказ от рационального познания в пользу доминирования чувства и интуиции. Именно эта позиция характерна для воззрений Иванова, и он выражал ее вполне определенно: “Человек не должен много знать. Это знание оно людям ничего не дает полезного. Лучше знать меньше, чем знать много. Человеку надо будет чувство, которое нужно Природе” [3, II, 67]. Таким образом, светлый рационалистический разум вместе с другими плодами цивилизации оказывается не нужен “новому”, “природному” человеку.
Для него не нужен будет и труд, который трактуется Ивановым как главная форма отчуждения, навязанная “природному” человеку условиями его жизни в обществе. Как и все составляющие социального бытия человека, труд расценивается негативно, в качестве вредоносного, гибельного для человека фактора и антагонистической противоположности природному, виталистскому началу. Ему предстоит в будущем навсегда исчезнуть.
Необходимый для существования человеческого сообщества производительный труд, естественная для каждого здорового человека трудовая активность, наконец, труд как творчество и основа саморазвития и самоутверждения личности — все это нигилистически отвергается. Даже исконный труд человека на земле, всегда служивший символом близости и неразрывной связи человека с природой, с землей-кормилицей, даже эта форма трудовой деятельности, сохраняемая в известных концепциях “естественного образа жизни” Руссо и Торо, отвергается Ивановым: “У них [новых людей будущего] земля не будет служить источником в жизни. Они поделаются в Природе богатыми людьми через мысль” [3, II, 46].
Отвергая смысл и значение труда, Иванов решительно порывает с вековыми традициями и тысячелетним опытом человечества. Ведь давно известно, что трудовая активность человека — необходимое условие его физического и психического здоровья, ощущения полноты жизни, осмысленности своего существования, не говоря уже о том, что труд является источником материального благополучия людей. Эти простые житейские истины хорошо известны Иванову, о чем свидетельствует, например, такое высказывание: “Человеково тело, оно будет сильное для всех своим делом... Чтобы жить, надо для этого что-то делать” [5, 158]. Однако собственные религиозно-философские воззрения Иванова и рекомендованная им система закалки заставляют его скоро позабыть об этих истинах. Единственный труд, который санкционирует Система Учителя Иванова, — это интенсивная физиотерапия голодания и закаливания, возведенная в сакральный культ и предназначенная для достижения конечной цели новой религии — обретения людьми бессмертия. Здесь нет исключения, нет отступления от общей дискредитации труда, поскольку с точки зрения философии жизни Иванова, “закалка-тренировка” считается формой жизнедеятельности “природного” человека, проявлением его взаимосвязи с основными стихиями Природы, а не опредмечиванием социальной сущности человека в его трудовой деятельности.
Неизбежным итогом этой философской и идеологической позиции является проповедь антитрудовой морали. Приведем несколько высказываний этого рода, позволяющих опровергнуть встречающиеся мнения, что Иванов был поборником строительства коммунизма и трудовых успехов молодежи на этом поприще. Его проповедь антитрудовой морали единственная в своем роде за весь период российской истории, поскольку даже наиболее радикальные сторонники альтернативного образа жизни, отказа от установленных в обществе правовых и моральных норм, такие, например, как старообрядцы, не посягали на исконные трудовые традиции народа. Иванов же в принципе отвергает трудовую мораль и противопоставляет ей сакральную утопию бездеятельного существования на священном Бугре: “Работать всем тяжело, но работать необходимо надо лишь потому, что мы не научились жить без труда” [5, 152]. “Мы не должны кушать, не должны мы одеваться, не должны спать и не должны мы то делать, чего люди делают все. Мы без всякого такого должны оставаться, очень в жизни терпеть сознательно без всякого дела. Это не то, что было до этого” [5, 138-9]. “Это не думать, это ничего такого не делать, а бугор Чувилкин без всякой потребности освоить и на нем жить, заставить вечно без всякой такой смерти. Это жизнь самого Бога Творца в этом. Человек будет в Природе новый, небывалый, неумираемый, вечно живущий в Природе по-новому” [5, 139].