2.1. Идеология белого движения.
Официально суть этой идеологии определялась её творцами как «непредрешенничество». Вожди белого дела не «предрешали», т.е. не провозглашали заранее и формально не навязывали народу свою позицию по ключевым вопросам о будущей форме государственности России и её социально-экономическом строе (государственная власть, аграрный, рабочий, национальный вопросы). Окончательное разрешение этих вопросов, по их публичным заверениям, оставалось после ликвидации советской власти за «соборной волей народа». Провозглашался примат православной церкви.[8]
«Непредрешенничество», указывал позднее А.И. Деникин, было «результатом прямой необходимости». Оно давало различным антибольшевистским силам, участвовавшим в белом движении, возможность сохранять плохой мир и идти одной дорогой, хотя и вперебой, подозрительно оглядываясь друг на друга, враждуя и тая в сердце- одни республику, другие- монархию, одни- Учредительное собрание, другие- Земский собор, третьи - «законопреемственность». Удобная и легковесная, ни к чему не обязывающая,«непредрешеническая» кладь, надеялись белые вожди, не обременит армии на их пути к Москве, а «если там, - cледует ещё одно признание Деникина, - при разгрузке произошло бы столкновение разномыслящих элементов, даже кровавое, то оно было бы, во всяком случае, менее длительным и изнурительным для страны, чем большевистская неволя».[8]
Однако удержаться вождям белого движения в рамках «непредрешения» никак не удавалось, по их собственным словам, «жизнь стихийным напором выбивала из этого русла, требуя немедленного решения таких коренных государственных вопросов, как национальный, аграрный и другие».[8]
2.2. Практические действия белых правительств.
Все белые правительства поспешили отменить большевистский «Декрет о земле». Что же они предлагали взамен?
В апреле 1919 г. Правительство адмирала Колчака издало «Декларацию о земле», где объявлялось о праве крестьян, обрабатывающих чужую землю, снять с неё урожай. Обещая затем наделить землёй «безземельных и малоземельных крестьян», правительство выражало готовность «вознаградить прежних владельцев» и грозно предупреждало: «Впредь никакие самовольные захваты ни казённых, ни общественных, ни частновладельческих земель допускаться не будут, и все нарушители чужих земельных прав будут предаваться суду». Венчало «Декларацию» заявление о том, что «в окончательном виде вековой земельный вопрос будет решён Национальным собранием».[8]
Эта колчаковская «Декларация» была таким же топтанием на месте, как в своё время аграрная политика Временного правительства. Она не давала ничего определённого ни крестьянам Сибири, не знавшим гнёта помещика, ни хлеборобам других районов страны.
Ещё меньше могли удовлетворить крестьянство действия правительства, возглавляемого Деникиным. Своим постановлением оно потребовало предоставить владельцам захваченной земли одной трети всего урожая. Кроме того, в нём признавалась необходимость «сохранения за собственниками их прав на землю», допускалась передача крестьянам лишь малой части помещичьей пашни, и то «обязательно за выкуп».[8]
Спустя годы белые генералы провал своей аграрной политики на Юге России старались объяснить «классовым эгоизмом помещиков».«Крупные землевладельцы, - писал Деникин, - насильно восстанавливали при поддержке воинских команд свои имущественные права, сводя личные счёты и мстя крестьянам», до предела накалив тем самым обстановку в деревне. Но фактически вся вина помещиков заключалась лишь в одном: они слишком торопились провести в жизнь то, что провозглашено было самим «царём Антоном», как называли в народе Деникина.[8]
Генерал П.Н Врангель стремился в максимальной степени учесть печальный опыт социально-экономической политики А.В Колчака и А.И. Деникина. Но и он не решился серьёзно затронуть помещичье землевладение. В его «Приказе о земле» (май 1920 г.) за прежними владельцами сохранялась «часть земли», однако её точный размер не устанавливался, а должен был «в каждом отдельном случае» определяться «местными земельными учреждениями» находившимися под контролем белой власти, иначе говоря - тех же помещиков.[8]
Одновременно за фасадом «непредрешенничества» повсеместно шло восстановление прежних бюрократических структур, действовавших на базе царского законодательства. К власти возвращались политики, уже давно доказавшие свою полную несостоятельность. Заводы и фабрики переходили в руки прежних владельцев. Были запрещены или строго ограничены в своей работе профсоюзы и социалистические партии. Жёстко пресекались любые выступления рабочих в защиту фабрично-заводского законодательства, и без того сильно урезанного властями. Владельцы предприятий и торговцы, получая огромные правительственные субсидии, использовали их в своекорыстных и спекулятивных целях, обогащались сами и коррумпировали чиновничий аппарат. Мемуары белых деятелей полны обличений «состоятельной буржуазии и спекулятивных кругов, жиреющих от доходов и барышей, но не желающих ничем жертвовать и реально помочь армии», хотя та «спасала их жизни, достояние, и привилегии.» Один из штабных колчаковских генералов предложил даже установить для «богатых классов» своего рода финансовую развёрстку. «Печально идти в этой части по стопам комиссаров, но нет иных способов расшевелить нашу богатую буржуазию, не испытавшую ещё, как следует, всех прелестей большевистской выездки», - с безысходностью констатировал он.[8]
Не находили белые правительства взаимопонимания и с национальными меньшинствами на окраинных территориях России. Там давно зрело недовольство бюрократическим гнётом центра, что выражалось в стремлении к сепаратизму и автономии. Выдвинутый вождями белого дела лозунг «единой и неделимой России» быстро разочаровал национальную буржуазию и интеллигенцию, первоначально симпатизировавшую белым, не говоря уже о рабочих и крестьянах. Нежелание А.И. Деникина и П.Н. Врангеля удовлетворить требования автономии войсковых кругов Дона, Терека и Кубанской Рады в конечном счете лишило Добровольческую армию доверия и её самого верного союзника - казачества. Казаки резко отличались от остальных русских крестьян тем, что они имели право получать 30 десятин земли за воинскую службу, которую они несли 36 лет. В новых землях они не нуждались, но хотели сохранить то, чем уже владели.[7]
Лозунг Деникина «Россия будет великой, единой, неделимой» не оставлял никакой надежды инородцам, стремящимся к автономии и независимости. Союзники предложили белым предоставить финнам и полякам независимость, а Прибалтике и Кавказу - автономию. Белые отказались, и осенью 1919 года, в решающий момент, потеряли поддержку Эстонии, Финляндии и Польши. Белые утратили расположение кавказских народов, готовых удовольствоваться статусом федерации.
В результате такой внутренней политики белое правительство вызвало недовольство подавляющей части населения на контролируемых ими территориях бывшей Российской империи. «Если подсчитать наш актив и пассив, то получается самый мрачный вывод: every itemyou dead against (решительно всё против нас), - записал в сентябре 1919 г. в своём дневнике управляющий колчаковским военным министерством барон А.П. Будберг - За нас офицеры, да и то не все, ибо среди молодежи много неуравновешенных, колеблющихся и честолюбивых, готовых поискать счастья в любом перевороте... За нас состоятельная буржуазия, спекулянты, купечество, ибо мы защищаем их материальные права; но от их сочувствия мало реальной пользы, ибо никакой материальной и физической помощи от них нет. Всё остальное против нас, частью по настроению, частью активно.»[8]
При таких обстоятельствах белые режимы уподобились холмам зыбкого песка. При первых же серьёзных встрясках они расползались, погребая под собой генералов - диктаторов - смелых и мужественных военачальников, но никудышных политиков.
Вначале белогвардейцы имели опытные военные кадры. Например, в деникинской армии находилось около двух третей всех генералов, полковников и подполковников старой русской армии, в своём большинстве, по словам самого А.И. Деникина, убеждённых монархистов. Это позволило белым создать в первые месяцы гражданской войны собственные вооружённые силы почти полностью на классовой основе. Там преобладали офицеры, юнкера, добровольцы из имущих слоев населения. Такие части были хорошо организованы, обучены, дисциплинированы, проявляли стойкость и упорство в боях. Но война затягивалась, расширялась, и белые генералы были поставлены перед необходимостью формировать массовые армии - главным образом за счёт принудительного призыва крестьян. Это неизбежно вело к потере социальной однородности, к возникновению и обострению антагонизма внутри армий, что, в свою очередь резко снижало их боеспособность.[8]
Крестьянство не просто отказывалось от службы у белогвардейцев, дезертировало или сдавалось в плен при каждом удобном случае. Оно охотно бралось за оружие и обращало его против своих офицеров. «В тылу разрастаются восстания, - писал тот же барон А.П. Будберг, - а т.к. их районы отмечаются на 40-вёрстной карте красными точками, то постепенное их расползание начинает походить на быстро прогрессирующую болезнь. Какой толк нам в стоянии вдоль линии железной дороги разных союзников, когда весь организм охватывается постепенно этой красной сыпью.»[8]