Отметим, впрочем, что главной отличительной особенностью третьей фазы является сосуществование, причем далеко не мирное, двух, как минимум, альтернативных моделей имиджей престижного группового поведения с неравной популярностью. Они ориентированы, соответственно, на эталоны, символы принадлежности к побеждающей и проигрывающей группировкам. Собственно же девиантное поведение сохраняется на такой, достаточно кратковременной фазе, лишь в классических асоциальных образцах
Строительство имиджей в это время имеет ряд уникальных особенностей. Ориентация на стереотип централизованной власти исчезает, или, в редких случаях, сублимируется в нескольких группах относительно самостоятельных, раздробленных имиджей.
Например, в конфликтах на производстве в госсекторе автор наблюдал несколько ярко выраженных и несводимых друг к другу групп имиджей:
– имидж, полностью ориентированный на побеждающую группировку, основными чертами которого являются копирование поведенческих стереотипов, символы покорности, готовности к несимметричным услугам по отношению к заданному кругу лиц, отметим, что такой имидж наиболее распространен в среде управленцев низшего и среднего звеньев;
– имидж нерекламируемой явно независимости, чертами которого являются личностные символы, в том числе речевые, консерватизм стереотипов, что типично для наиболее ценных специалистов;
– имидж консервативной принадлежности к своей группировке, вне зависимости от конъюнктуры группы, что типично для ветеранов, адаптеров, лиц, объединенных общей склонностью к девиантному поведению.
Последняя группа имиджей сохраняется на четвертой фазе конфликта, одновременно и как «воспоминание», «след», «реликт» прошедшего конфликта, как возможная база для конфликта следующего, что и объясняет название такой фазы.
Подчеркнем еще раз, таким образом, что, в ходе внутригруппового конфликта, роль имиджей сначала падает, прежде всего, в силу децентрализации власти, а позже, оттолкнувшись от своей глубинной символьной сути, растет, вместе с необходимой централизацией власти на финальных фазах конфликта, – в том, разумеется, случае, если группа не распадается на первых фазах такого конфликта.
Таким образом, конфликт есть естественное ограничение эффективности имиджей, показывающее неоднозначность корреляции их с качеством конкретной группы, «инерциальное старение» консервативных имиджей лидеров. Конфликт, однако, даже если он ведет к распаду группы, не отрицает роли имиджей, он подразумевает просто их смену; отрицание их нефундаментально и временно, лишь на период открытой его фазы.
Видимо, не случайно упоминавшийся опрос руководителей среднего звена показал, что существует примерно общая модель последовательностей управленческих решений на каждой фазе конфликта, причем в центре их находятся именно психология отношений с конфликтерами и конструирование имиджей. Например, для первой фазы, границей которой является оформление упоминавшихся «групп риска», такими мерами являются сбор компромата на конфликтеров, попытки расколоть их группу изнутри, фальсификация требований и другое по общему принципу «мягкой волны», наращивая жесткость воздействий при сопротивлении.
Еще одним масштабным социально-психическим механизмом девиантного поведения, ограничивающим, как бы испытывающим «на прочность» обычный статус имиджей в группе, являются сильные эмоции, или страсти.
Не касаясь сложного вопроса о том, есть ли нервно-физиологические «эквиваленты» эмоции, отметим, что эмоции как бы провоцируют те или иные ощущения разных видов, меняют упоминавшиеся образы эталоны, лежащие в основе произвольного и непроизвольного внимания. В результате при положительной эмоции возникает общий «настрой удачи», игнорирующий обычные противопоказания при принятии решений, и, соответственно, обратный настрой при отрицательной эмоции.
Поэтому эмоции выражают именно субъективно-личностные основы социального поведения человека, и их возникновение прямо сопряжено с движением мотивации иметь имидж как средство успеха
Доказательством такого тезиса являются известные опыты, показывающие огромную роль положительного эмоционального настроя и отрицательного настроя в жизни группы.
По представлениям автора, страсти, или сильные эмоции, возникают, как самоопровержение зависимостей, выраженных в приведенной формуле при крайних значениях «П» и «В», когда «П» стремится к бесконечности, а «В» – к нулю. Другими словами, для возникновения сильной эмоции необходимы следующие, как минимум факторы:
· Осознанное, или случайное, вхождение человека в ситуацию, которую он оценивает как сложную;
· Возникновение высокой, мощной потребности в чем-либо при субъективном признании шанса на ее реализацию;
· Появление неуверенности в своих способностях при достижении цели, когда потребность доходит до уровня оформления интереса;
· Наличие достаточно высокой психологической силы, самой потенции выдерживать психические испытания.
Сильные эмоции, возникающее при таких условиях, подрывают саму психическую основу имиджей, поскольку движение целей, реализация мощных потребностей становится для человека важней простой психологической защиты через имидж.
Об этом свидетельствует даже общий обзор картин психических состояний тоски, несчастной любви, аффекта все три классических реакции которого явно показывают высокую асоциальность страстей. Появление страстей коррелируется не только с возрастом, но и с положением дел в группе и стране. Человек в состоянии страсти утрачивает вкус к обработке и проверке имиджей, что, очевидно опасно для самих основ социального поведения. Увеличение образцов такого поведения людей в состоянии страсти сверх критического порога и есть шифрованная необходимость решения любого конфликта, поскольку, в другом случае, группа перестает быть привлекательной для ее членов.
Скажем, весьма показателен, в этом отношении, известный эффект инверсии привязанностей в состоянии тоски.
Суть его в том, что испытывая тоску, люди тянутся к партнерам, ранее не любимым, и отторгают людей, ранее близких. Одно из объяснений такой смены ориентаций – возникновение чувствования, которое можно сформулировать примерно так: «Ранее близкие люди не спасли меня от тоски. Возможно, новые люди увидят во мне то, что поможет мне избавиться от нее».
Так или иначе, но очевидно, что инверсия привязанностей вовсе не копирует зависимостей группового конфликта, и потому может нарушать описанные выше его сценарии, углубляя и без того запутанное положение дел в группе и так далее.
Таким образом, даже не касаясь конкретных вопросов возникновения и развертывания страстей конкретного типа, можно с уверенностью постулировать важный для нас вывод: страсти есть еще один источник девиантного поведения, сужающего роль имиджей при некоторых конфликтных сценариях ее жизни.
Возможны и другие примеры психических состояний, подрывающих социально-психологические основы имиджа интуиция, понимание, нравственность, духовность, сновидения, патологические состояния.
Например, в структуре интуитивного акта необходимость имиджей быстро угасает, теряет инерцию, и тем парадоксальнее использование ее возможностей в политическом конструировании имиджей, что показывает, видимо, действительный их статус как «выходной» характеристики психики, шифрующей сложнейшие предшествующие внеимиджевые процессы в алгоритме социально клишированного общения.
Первые гипотезы относительно природы интуиции появились более двух тысяч лет назад. Спектр их огромен. Платон, скажем, понимал под интуицией внезапное озарение подготовленного предшествующей работой ума. Декарт выделял в качестве существенного признака интуитивного знания ясность и простоту результата интуитивного акта, Гегель и Фейербах настаивали на чувственной, практически неинтеллектуальной природе интуиции; в рамках интуитивизма доказывалась гипотеза относительно врожденно-инстинктивного содержания интуиции и так далее.
Впрочем, вне зависимости от принятой гипотезы относительно сути интуиции, практически все исследователи сходятся в описании «внешних», проверяемых экспериментально, черт интуитивного акта:
· непосредственность и «очевидность» результата. В таком акте испытуемые описывают удивительную четкость и чувственную уверенность в правильности результата, полученного интуитивно;
· внешнюю легкость интуиции, когда результат, казалось бы, плохо связан с предшествующими усилиями и установками, и приходит как бы сам собой, рождая иллюзию «подарка извне»;
· удовольствие от интуитивной работы психики, странное и пугающее иногда чувство отстраненности от обыденной легкости или трудности решения житейских задач. Интуиция апеллирует в том числе и к гедонистическим наклонностям личности, к ее чувству прекрасного, к ее иллюзиям и надеждам на другую, более достойную, по субъективным ощущениям, жизнь;
· открытую или скрытую образность интуитивного акта. При этом экспериментально отслеживается довольно странная закономерность определяющей роли не исходного образа, шифрующего суть и возможную последовательность решения задачи, а образа вспомогательного, рожденного фантазией человека, уже начавшего работу по интуитивному решению задачи. Морфемы результата, как доказано исследованиями; копируют тип вспомогательного, а не исходного образа задачи;
· скрытую прерывность, дискретность интуитивного акта. Доказывалось экспериментально, что при всей кратковременности интуитивного акта, в его ходе ассоциативная апелляция к рассудку не опровергаются, а трансформируются, учитываются в интуитивном акте по крайней мере, в некоторых его фазах. Таким образом, интуиция уже на уровне экспериментального воспроизведения, парадоксальна: будучи почти не осознанной, она всегда подразумевает существование какой-то странной цели, представляет собой особое «инокобытие цели», достичь которой не интуитивным образом почему-то затруднительно;