Можно добавить, что преследуемый при этом воспитательный эффект оказывается по существу иллюзорным — с расширением запретной сферы функция «непристойного» неизбежно переносится на новые, в иных обстоятельствах «пристойные», объекты, пробуждающие в нем подобные чувства, (зависят от социальных условностей, к которым он привык).
Вид женских лодыжек был достаточным стимулом для раннего викторианства, между тем как современный человек остается равнодушным ко всему, что ниже бедра. Это — лишь вопрос моды в одежде. Если бы модой была нагота, она перестала бы возбуждать нас, и женщинам пришлось бы (как это и происходит у некоторых диких племен) прибегнуть к одежде, чтобы сделаться сексуально привлекательными. Те же точно соображения приложимы к литературе и к изобразительному искусству…
Разумеется, современные рекомендации не могут быть адекватно заменены наставлениями, созданными, подобно Камасутра, иной культурой и для иного общества. Вместе с тем, вряд ли стоит доказывать, что и классические памятники этого жанра содержат немало поучительного для нас.
Можно без преувеличения сказать, что по всестороннему охвату материала, по строгости изложения, по психологической глубине наблюдений и установок, не потерявших значение и поныне, труд Ватсьяяны занимает одно из первых мест (а для того времени, пожалуй, и первое) в этом наследии.
Древнеиндийская наука выступила пионером в систематическом описании данной сферы человеческой жизнедеятельности, и в этом еще одна заслуга Индии перед мировой культурой.
Но значение Камасутры не исчерпывается ее педагогической или терапевтической ценностью. Уже отмеченные выше особенности заставляют с вниманием отнестись и к некоторым чертам «плана выражения» этого текста.
Несомненную общеметодологическую ценность представляют, в частности, суждения Ватсьяяны об ограниченных возможностях собственного описания. Древнеиндийский автор затрагивает методику подхода к явлениям, строгая формализация которых наталкивается на принципиальные трудности. Здесь встает вопрос о возможности сознательного отвлечения от отдельных проявлений и от элементов окружения рассматриваемых объектов, сведения их к более простым, более удобным для наблюдения формам.
Споры о допустимых пределах такого сведения и о самом праве на него — не только в естественнонаучных, но и в гуманитарных дисциплинах — ведутся по сей день, хотя подобная методика давно уже стала фактом. Можно привести немало примеров ее плодотворного применения в науке; по сути дела, этим путем идет уже Ватсьяяна, упорядочивая определенные явления и изолируя их от условий, нарушающих такой порядок.
Чем больше блюстители нравов ограничивают дозволенные рамки сексуального привлечения, тем меньше требуется для того, чтобы подобное привлечение обнаружило себя. Девять десятых привлекательности, исходящей от порнографии, вызвано чувствами, которые внушают юношеству моралисты: неприличием того, что связано с полом; одна же десятая коренится в физиологии и все равно проявляется тем или иным путем, каким бы ни было законодательство. На этом основании я, хоть и боюсь, что мало кто согласится со мной, твердо убежден, что в отношении непристойных публикаций вообще не следовало бы устанавливать какого-либо закона.
История культуры превосходно иллюстрирует это мнение — отметим хотя бы характерные этнографические наблюдения над наготой.
Читатель может вспомнить здесь и глубоко символичный библейский миф о грехопадении (Бытие 2.25; 3.7), и — на ином уровне — его блестящий пародийный аналог у Анатоля Франса — рассказ о распространении, «по наущению дьявола, одежд среди пингвинов»
(«Несомненно, стыдливость делает женщин непреодолимо заманчивыми...» — ср. «Остров пингвинов», кн. 2, гл. 1).
В данном случае вопросы эти тем более затрагивают нас, что речь идет об описании наших собственных ощущений и переживаний, обладающих существенными чертами интегрального характера и неизбежно искажаемых («возмущаемых») сколько-нибудь строгой схемой.
Предубеждения против попыток «поверить алгеброй гармонию» хорошо известны и в прошлом, и в настоящем. В частности, можно сослаться на примеры отрицательного отношения к «Камасутре» со стороны людей, ожидавших, видимо, найти в ней достаточно эмоциональное описание и шокированных именно ее педантичностью в трактовке своего предмета.
И Ватсьяяна (8.32; 10.6 и др.), по сути дела, предвидел подобную реакцию у читателей, отделенных от него полутора тысячами лет. (!)
При современном состоянии наших знаний, по-видимому, следует допустить взаимную дополнительность — и терпимость — двух установок: научный подход, осознающий границы своих возможностей (четкое представление о том, «чего нельзя сделать», вообще оказывается весьма плодотворным в истории науки), и чувство, признающее право науки вторгаться в его область.
Можно сказать, что «Камасутра» являет нам один из первых в мировой культуре примеров такого сочетания.
Издание Камасутры
Издание Камасутры вместе с традиционным комментарием было впервые осуществлено Дургапрасадом (1891).
Следующая, более тщательная и впоследствии переиздававшаяся, публикация Д. Госвами , также содержит текст Яшодхары. Существуют издания, включающие параллельные переводы и объяснения на бенгали, хинди и т.д.
С конца XIX в. начинается научное изучение Камасутры в Индии и за ее пределами. С тех пор много было сделано для анализа древнеиндийской науки о каме и для определения места Камасутры в этой науке (работы Р. Шмидта, X. Чакладара и др.).
Сведения Ватсьяяны широко привлекаются и анализируются в исследованиях древнеиндийского быта, законодательства, семейных отношений и т.д. Наконец, весьма многочисленны более или менее популярные заметки об этой книге.
Камасутра была впервые переведена на английский Ричардом Бёртоном (путешественником, политическим деятелем, востоковедом, известным, в частности, своим переводом «Книги тысяча и одной ночи») и Ф. Арбатнотом — последнему принадлежит, по-видимому, большая часть труда.
Перевод этот вышел в 1883 г. и неоднократно переиздавался.
Он выполнен по отдельным рукописям, насколько можно судить, достаточно близким, но несколько уступает этому тексту в полноте. Хотя научная ценность труда Р. Бёртона и Ф. Арбатнота подвергается сомнениям, их перевод, а также сопутствующие ему замечания, содержащие краткие сведения о некоторых других аналогичных текстах, сыграли в свое время положительную роль, впервые познакомив западного читателя с этим жанром древнеиндийской литературы.
За истекшее с тех пор столетие Камасутра многократно переводилась — повторно на английский, на немецкий, французский и ряд других языков. Переводы эти варьируются — от сравнительно более полных и точных, до достаточно свободных пересказов, подчас рассчитанных на самые невзыскательные вкусы.
По понятным причинам заглавие это стало одним из самых популярных в мире санскритских слов.
И хотя множатся — особенно в последние десятилетия — переводы и изложения других классических трактатов на ту же тему и в изобилии создаются уже современные руководства, «Камасутра» прочно сохраняет свой ореол, свое почти символическое значение, что, впрочем, представляется вполне заслуженным.
Насколько нам известно, Камасутра до сих пор не переводилась на русский язык с языка оригинала.
Настоящий перевод был выполнен с издания Д. Госвами (КО) в годы работы в Институте востоковедения АН СССР и был задуман как научная публикация, снабженная соответствующим аппаратом.
Для настоящего издания статья и комментарий подверглись значительному сокращению, а перевод был заново отредактирован — с посильным сохранением стилистических особенностей оригинала. Для удобства цитирования нами приведена в скобках нумерация сутр (по КО). При толковании отдельных мест был привлечен комментарий Яшодхары, доступные нам переводы Камасутры, некоторые другие древнеиндийские тексты и соответствующие исследования. Переводчик стремился по возможности точно следовать смыслу оригинала (соответственно стихи, заключающие отдельные части Камасутры, переведены прозой) и воздерживался от употребления латинских эквивалентов.
Слова, не содержащиеся в санскритском тексте и добавленные по смыслу, заключены в скобки. Отдельные названия, носящие терминологический характер (например, ашрама, ганика и др.), оставлены без перевода и выделены курсивом. Это же относится к обозначениям элементов тетрады: дхарма — арт-ха — кама — мокша, не имеющим точных эквивалентов в русском языке.
В отдельных случаях, когда, насколько можно судить по контексту, указанные слова не употребляются в этом специальном значении, дается их русский перевод (артха — «выгода», кама — «любовь» и т.д.). Возможно, такое разграничение нуждается в отдельных коррективах.
Впрочем, и этот перевод подвергся серьезной критике..
Без перевода оставлен и ряд ботанических названий, нахождение русских эквивалентов к которым представляется затруднительным, а то и невозможным; одновременно используются некоторые достаточно устоявшиеся, хоть и не всегда вполне точные, соответствия (например: «манго»,«алоэ», раата — «лотос», сапаапа — «сандал» и т.д.). Это подчас приводит к лексическому разнобою, не преодоленному, впрочем, и остальными переводчиками Камасутры, да и других санскритских текстов, содержащих подобные перечни.
Несомненно, некоторые из предложенных здесь толкований отнюдь не бесспорны и могут быть исправлены; при всем том русское переложение такого памятника, как «Камасутра», вряд ли может быть свободно от условностей и искажений.
Неизбежно затрагивая в пояснениях к тексту Камасутры такие области знания, как, например, психология, физиология, ботаника, мы, естественно, не пытались сколько-нибудь подробно освещать соответствующие вопросы и лишь позволили себе обратить внимание читателя на актуальность многих проблем, затронутых Ватсьяяной, на бесспорную научную ценность его свидетельств. То же относится и к примерам отдельных межкультурных параллелей, которые, без сомнения, могут быть существенно уточнены и дополнены. Квалифицированный анализ таких свидетельств и аналогий — задача специалистов.