Таким образом, мы можем достаточно точно определить ту веху анатомического развития, на которой эволюция потребовала от женщины подобного вытеснения. Это произошло примерно два - два с половиной миллиона лет назад. На сегодняшний день науке известны четырнадцать видов гоминидов - тринадцать вымерших и один существующий, к которому принадлежим и мы с вами. К гоминидам относят четыре вида австралопитеков, один вид раннего человека и девять видов человека позднего. Ранний человек или homohabilis - человек умелый - и был первым видом, преодолевшим критический барьер. Объем его мозга составлял примерно восемьсот кубических сантиметров, против четырехсот пятидесяти у австралопитеков. Человек умелый появился более двух миллионов лет назад; именно он и заложил начала семьи, общества и культуры. Для сравнения можно сказать, что возраст нашего вида не превышает ста тысяч лет.
Итак, два миллиона лет назад женщины начали активно применять вытеснение - а это (как вид насилия над собой) способ жизни в высшей степени неестественный, т.е. искусственный, культурный. И вполне понятно, что женщина никогда не могла в полной мере справиться с этой задачей, а в некоторых случаях и вовсе отказывалась от нее, выбирая типично мужской путь. Любое увеличение благосостояния общества, позволяющее женщине самостоятельно вырастить своих детей, вело к резкому увеличению количества маскулинно ориентированных женщин. Как это ни прискорбно для нас, мужчин, желающих одновременно иметь и женственных подруг, и достойную потребительскую корзину. Теоретически женщина может делать почти все, что делает мужчина, и даже, наверно, не хуже - ведь ребенок потенциально безграничен. Но нужны ли нам женщины-политики (общественные деятели, чиновники, предприниматели и т.п.), так компульсивно подчеркивающие свою половую принадлежность? Хотя из женского в них остались разве что половые признаки. Об одной из дам-политиков Виктор Шендерович сказал, что в случае путча она, подобно Керенскому, могла бы скрыться, переодевшись в женское платье.[13] К этому трудно что-нибудь добавить.
Мы, мужчины, конечно, всегда будем считать феминистические тенденции невротической патологией, и с радостью поддержим Шандора Ференци, который писал, что «все больные женщины в случае полного излечения их невроза должны быть избавлены от своего мужского комплекса и выполнять без тайной злобы и помыслов женскую роль». Психоанализ здесь компенсирует недовыполненную современными аналогами инициации функцию по убийству в женщине Великой Матери, служит заменой той древнейшей ритуальной дефлорации, после которой девушка, лишенная вагинальных зубов, была готова выполнять свою женскую роль «без тайной злобы и помыслов».
Кажется вполне естественным, что неприязнь некоторой части европейцев к эмигрантам из третьего мира обусловлена жесткой конкуренцией за рабочие места. Но с эмансипацией, похоже, все было иначе. Создается впечатление, что мужчины сравнительно легко уступили женщинам в ключевых вопросах - всеобщем избирательном праве и профессиональной конкуренции - при активнейшем неприятии непринципиальных мелочей - коротких стрижек, женских брюк, курения. С брюками и стрижками все ясно - они, как говорили коммунисты, «стирают грань» между мужчиной и женщиной, делают их менее различимыми. Т.е. наглядно заменяют полоролевое разграничение неким «унисексом». Проблема курения несколько глубже. Мужчина социально является носителем агрессии, и в героические периоды своей жизни активно применяет ее. Но в межгероические периоды он порой не может обуздать невостребованную агрессию, и вынужден временно обращать ее против себя - как того и требуют законы развития влечений. Курение, пьянство, различные изнуряющие страсти - типичные примеры обращенной против себя мужской агрессии. Принимая на грудь чистый спирт, мы любим вспоминать нашу гордую поговорку: «Что русскому хорошо, то немцу смерть». При этом под «немцем» мы понимаем человека без аутоагрессивных позывов, занятого исключительно заботой о сохранении и укреплении физического здоровья. Понятно, что подобных «немцев» в природе не существует; это не более чем плод национального воображения. Но когда девушка начинает курить, пить и материться, то этим она демонстрирует наличие у себя аутоагрессии (что означает: требуемое обществом вытеснение не произошло в должной мере). А мы знаем, что аутоагрессия подобна нарцисстическому либидо в период болезни - в данный момент она привязана к Эго, но по сути это свободная несвязанная энергия, которая в любой момент может быть катектирована на объекты внешнего мира (в том числе и на любого из нас). Таким образом, демонстрируя аутоагрессию, девушка тем самым манифестирует и свою готовность к прямой агрессии, к чисто мужским паттернам поведения. А следовательно - неспособность (или неполную способность) к женским паттернам, к выполнению своей женской роли. Именно этого и не могут простить мужчины «вульгарным» женщинам. А от посещения выборов женственности не убудет.
Матерящаяся девушка проясняет эту ситуацию еще больше. Стоит лишь вслушаться в ее речь, перестать воспринимать выражения как эмоциональные связки слов, не несущие собственного смысла. Смысл всегда есть - да еще какой! Терминология матерщины - это по большей части или декларация своей фалличности, или манифестация желания и возможности проведения полового акта - причем всегда в активной (мужской) роли. Естественным образом или в извращенной форме (в рот, в анус), с собеседником или с его матерью, в прошлом (констатация) или в будущем (угроза) - акт остается актом. И позиция матерящейся девушки в этом акте - всегда активная, мужская. Естественно, у мужчин такая собеседница вызывает активное неприятие.
В закрытом мужском коллективе (таком, например, как армия) мат практически полностью обессмысливается; он отражает в лучшем случае лишь эмоциональное состояние матерящегося. Ближайшая аналогия здесь - окончания русских глаголов, которые не имеют самостоятельного значения, но указывают на род, число, время и т.д. (этого глагола). В английском время обычно задается отдельным словом - модальным глаголом, идущим в связке с инфинитивом. Подобным же образом и мат подчеркивает принадлежность говорящего к мужскому роду, причем в активном (креативном) возрасте. В армии, сугубо мужской среде, это подчеркивание теряет смысл. Но в девичьих устах именно несоответствие коробит, и первичный смысл мата тут же напоминает о себе.[14]
Иногда женский миф кажется дословной калькой с мифа мужского - девушка отправляется в иной мир, находит волшебных помощников, проходит серию волшебных испытаний, возвращает утраченного жениха и обретает счастье с любимым мужем. Порой мы встречаем даже женское отражение Антагониста - отца Волшебной Невесты, который, желая избавиться от Героя, задает ему невыполнимые задачи. Такова Венера, божественная мать жениха из мифа об Амуре и Психее. Бросается в глаза лишь разница в типе испытаний. Если юноша в мужских мифах должен доказать свою готовность к агрессии, готовность сперва рубить, а потом думать, то девушка в женских мифах и сказках должна продемонстрировать свою готовность к труду и смирению. Причем в большей степени к смирению, так как «золушкины» работы типа перебора двух-трех мешков по зернышку требуют скорее терпения, чем способностей.
Но на самом деле, похожие элементы женской и мужской мифологем означают совершенно разные вещи. По прорицанию оракула, родители снаряжают Психею для брачной - и одновременно похоронной церемонии. Также увозит свою дочь на волшебный остров связанный словом купец из сказки «Аленький цветочек». Это женский вариант мотива «запродажи» ребенка, т.е. отведения дочери в магическое место для совершения обряда инициации. В «Аленьком цветочке» Хозяин острова - звероподобное чудище. И Психея уверена, что ее невидимый жених - безобразный змей;[15] ее убедили в этом завистливые сестры. Но иначе и быть не может - ведь девушка до инициации - это свободная амазонка с образом Страшной Праматери в душе. Любой чужой мужчина для нее - грязное животное, сексуальное чудовище. Лишь после ритуальной дефлорации страшное чудовище обернется желанным принцем. Так и происходит во многих мифах и сказках - и именно таково женское переживание обряда инициации.
Страх и отвращение перед сексуальным чудовищем (мужчиной) отражает неполно осознаваемую тягу к этому зверю, запрещенную обществом (влечение - запрет - вытеснение влечения - страх). Но запрет на нормальную (в понимании конкретного общества) половую жизнь действует лишь до момента инициации. С обретением нового статуса (невесты), девушка получает официальное разрешение на секс, и с этого времени неискаженное[16] социальными нормами влечение к мужчине делает его, наконец, прекрасным и желанным.
В классических мифах этот метаморфоз мужского образа распадается на два противоположных объекта - крадет девушку (для ритуальной дефлорации) Змей, Кощей или Черномор, а освобождает Герой-жених. Такие мифы и сказки удачно объединяют переживания мужской и женской инициации. Потому что, хотя девушке и достаточно, если Змей обернется добрым молодцем - но юношу такая история не тронет. В своей героической мифологеме он должен убить чудовище и спасти принцессу - а похищенная и дефлорированная девушка должна скромно ждать освобождения. Классический миф одинаково пригоден для символического сопровождения переживаний и мужской, и женской инициации - но юноша переживает его, идентифицируясь с Героем-воителем, а девушка - с Волшебной Невестой.