Женское обрезание - действительно очень широко распространенный современный ритуал, практикуемый как в древней, коллективной форме (привязанной к определенному возрасту, когда его проводят скопом со всеми девушками племени этого возраста), так и в более новой, индивидуальной форме (привязанной к определенному событию в индивидуальной биографии - перед свадьбой или во время беременности[3]). Причем практикуется он не только в местах проживания племен с подобной традицией, но и в среде эмигрантов, живущих во вполне «цивилизованных» странах. В Англии женское обрезание было официально запрещено в 1985 году. Нам может показаться, что этот невыполняемый эмигрантами запрет - ни что иное, как запрет на проведение данной операции в стерильных условиях медицинских центров и перевод ее в исходную стихию антисанитарии. В нашей памяти еще свеж аналог - когда запрет на водку выплеснул на рынок лавину отравленных суррогатов. Но эта борьба (в отличие от наших антиалкогольных компаний) должна вестись до конца. Здесь тот редкий случай, когда люди страдают не от отсутствия (неэффективности) ритуалов, а от несоответствия практикуемых обрядов реалиям времени. И тот редкий случай, когда даже понимание смысла обычая не делает его менее отвратительным. Женское обрезание, безусловно, должно прекратиться. Нам же остается лишь надеяться, что оно - не единственный способ, препятствующей психологическому превращению девушки в мужчину; что новое время сформирует новые, менее кровавые ритуалы.
С развитием культуры обряды перехода должны становиться менее жестокими - но это совсем не значит, что когда-нибудь они будут комфортными, приятными и безопасными. Довольно опрометчиво объявлять торжественные ритуалы нового времени (конфирмация, прием в пионеры) законными правопреемниками обрядов инициации. Если переход к новой жизни сопровождается ужасом и болью, то и отражающий его ритуал должен в сжатом и усиленном виде нести в себе ужас, боль, неуверенность - и их преодоление.
Весьма интересное исследование формализованных обрядов девичьего сообщества (последней трети XX века) мы можем найти в работах доцента кафедры философии и социологии ШГПИ (г. Шадринск Курганской области) Сергея Борисова «Культурантропология девичества»[4] и «Латентные механизмы эротической социализации». По его мнению, современным (на исследуемый период) аналогом ритуала женской инициации является первое гинекологическое обследование школьниц - акт в лучших традициях примитивных обществ коллективный, принудительный и привязанный к определенному возрасту. Этот осмотр, пишет Борисов, «может восприниматься девочками-подростками как акт инициации, обряд вступления в мир "женской взрослости"». «Знакомство с воспоминаниями девушек (Борисов использует самоописания студенток Шадринского пединститута) о первом посещении гинекологического кабинета позволяет высказать предположение о том, что подлинный смысл осмотра заключается не в получении медицинских сведений или профилактике, а в психологической "ломке" девочек, своеобразной семиотической дефлорации». Этот вывод основывается на том, что при осмотре не только нет речи о мазках и прочих анализах, но более того - даже в медицинской карте не делается никаких записей по результатам обследования! Факт поистине потрясающий даже для тех, кто весьма поверхностно знаком с бюрократизмом нашей медицины.[5] Зато всегда присутствует ставший ритуальным вопрос - живет ли девушка половой жизнью. Понятно, что девушки, прошедшие определенные этапы полового созревания, неосознанно ищут инициации и так или иначе ее находят. И когда общество предоставляет им формализованный ритуал, единый для всей страны (одни и те же кресла, одна и та же процедура, и жрицы в однотипных белых халатах с одним и тем же (ритуальным!) вопросом[6]) - они хватаются за него - потому что его можно использовать как необходимое символическое сопровождение совершающегося перехода. Но девушкам-то в этот период действительно жизненно необходимо хоть за что-то уцепиться! Другое дело усталая задерганная врачиха, мысли которой полностью поглощены пьянством мужа, двойками сына или болячками свекрови. Ей могут быть глубоко безразличны и ее пациентки, и их переживания. И если при всем этом, выполняя (даже халатно!) предписания минздрава, она все-таки совершает таинство обряда сопровождения - значит действительно можно говорить об уже установившемся ритуале. Конечно, для многих девушек он не срабатывает - но это уже другой вопрос, касающийся тотальной невротичности современного общества.
Катастрофическое снижение эффективности всех ритуалов - признак общей невротичности культуры. Непрохождение ритуала женской инициации (феминистками, лесбиянками, «деловыми»[7] женщинами) - признак разложения патриархальности семьи и общества. Дело, конечно, не в том, что кого-то вовремя не осмотрел гинеколог. Просто некоторые женщины не желают использовать для символического сопровождения инициации ни одну из предоставляющихся им возможностей - потому что элементарно не желают эту инициацию проходить. При такой установке даже первый (второй, третий, N-й) половой контакт с мужчиной не сделает маскулинно ориентированную девушку женщиной.
Если первый гинекологический осмотр в нашей стране действительно стал ритуалом, то по общеритуальным законам даже сама эта тема должна стать закрытой (табуированной) как для мужчин (похоже, до Борисова никто ее не исследовал; да и само такое исследование стало возможным лишь на фоне общего кризиса идеологии[8]), так и для девочек допубертатного возраста (в их фольклоре гинекологическое обследование проходит по теме «страшилки»). Реальная рана (дефлорация) заменилась символической (осмотр); смысл ритуала стал завуалирован. Однако осталось вполне достаточное количество аналогий.
Подобным же образом, считает Борисов, и регулярные школьные медосмотры «можно рассматривать в качестве механизма девичьей половой социализации», т.к. они «интенсифицируют процессы телесно-половой саморефлексии, ускоряют процессы идентификации по типу "взрослой женщины"». На медосмотрах девочки получают опыт коллективного принудительного обнажения (а по максимуму - и пальпации). По сути, это опыт стыда и его коллективного преодоления. А поскольку стыд есть индивидуальный индикатор нарушения социального запрета (прямым действием или исполнением неосознанного желания), то и опыт преодоления стыда является одновременно опытом снятия запрета. Во время первого[9] визита к гинекологу девушка (уже практически без поддержки подруг) получает опыт радикальнейшего обнажения и сопутствующего стыда, который она преодолевает. Запрет на половую жизнь при этом символически снимается - а это и есть главный итог женской инициации. Уже в самом вопросе «живешь ли ты половой жизнью?» содержится недвусмысленное указание: я спрашиваю тебя так потому, что ты уже можешь (тебе уже можно, разрешено) это делать.
Стыд есть один из модусов страха, а страх и боль - неотъемлемые переживания истинных инициаций (в отличие от современных торжественных ритуалов, пытающихся их заменить). Современные ритуалы не выполняют свою роль вовсе не потому, что они торжественны - но скорее потому, что они не более чем торжественны (т.е. не опасны, не болезненны, не страшны и т.д.) Из ритуала как бы изъят один (ужасающий) полюс переживаний. Торжественность, гордость, разумеется, также присуща подростковой инициации - во-первых, за то, что «дорос» (в буквальном смысле) до нее; во-вторых, за то, что ее прошел (выдержал испытание, тест на взрослость). Этот аспект инициации (гордость) также присутствует в самоописаниях, собранных Борисовым: «нам надо было идти в кабинет гинеколога, все девочки стояли возле этого кабинета и еще гордились этим перед нашими парнями. А они ходили и смеялись над нами. А мы стояли такие гордые, показывая всем видом, какие мы большие»… «О, это было ужасно страшно, но интересно, и, даже немного хотелось через это пройти, ведь это будет лишний раз доказывать твою взрослость». Но, как отмечает сам Борисов, «позитивные чувства» в такого рода воспоминаниях скорее исключение, чем правило; обычно «ожидание визита сопровождается чувством страха». Весьма сухая формулировка. Но если быть точным, страх можно испытывать лишь перед чем-то уже знакомым; страх перед неизвестным - это чувство несколько иной природы, а именно: жуть и ужас.[10] Именно ужас и является «знаком» настоящей инициации, а «торжественность» без него - не более чем пустая форма.
Скорее всего, врачиха-гинекологиня является фигурой, символически замещающей настоящего жреца - мужчину-дефлоратора (на что прямо указывают самоописания шадринских девушек: «На следующий день после посещения больницы мы, уединившись во время перемены от мальчиков, бурно обсуждали вчерашнее. И все дружно согласились с мнением, что было ощущение, как будто тебя изнасиловали»[11]). Но вполне возможно, что данный ритуал в нашей стране сложился (патологично) в ориентации на жрицу и требует уже именно жрицы. Здесь огромное поле для исследований - причем их уж точно должна провести женщина.
Потому что все локти не укусишь. Есть хорошие задумки, которых самому не поднять. Например, идея исследовать деятельность хирургов, ожидающих чего-то от судьбы. Близкий родственник болен (в критическом состоянии), дочка сдает последний вступительный экзамен, время защищать диссертацию, или просто карьерные ожидания. Не возникает ли при этом неосознанная тенденция умилостивить судьбу архаичнейшим жертвоприношением? Не поймите меня вульгарно - я говорю не о грубых врачебных ошибках. Их-то как раз не будет - бессознательное изощренно заметет следы, подстроившись под «объективные обстоятельства». Даже при самых честных намереньях, ловить собственный хвост - занятие бесперспективное. Потому что постоянная тенденция к ускользанию - не результат его злой воли, а естественно присущий ему способ бытия. Поэтому я предлагаю полностью игнорировать причины летальных исходов, и просто составить их статистику - на периоды «ожидания» и на «спокойные» периоды. Естественно, к такой информации врачи никого не подпустят - это исследование должен провести сам врач. Но его надо провести - ведь если я прав, оно может действительно спасти чью-то жизнь.