Дефицит обнаженного мужского тела в СССР восполнялся множеством “женско–детских ню” (Золотоносов, 1999а, 130). В 1930– х годах некоторые из этих статуй и фотографий были нагими, но в дальнейшем это стало невозможно, как и реальное купанье мальчиков голышом, чем способствовал дефицит плавок в пионерских лагерях военных и послевоенных лет.
Как изменился российский мужской канон в пост– советскую эпоху – тема специального исследования.
Утрата или приобретение?
Объективация мужского тела – одним из признаков и проявлений общей деконструкции традиционного канона “крутой маскулинности”, вытекающей из ломки привычной системы гендерной стратификации. Многие мужчины видят в этом угрозу феминизации общества и гомосексуализации культуры.
“Человек рода он”, как определил мужчину Даль, встречает ХХI век с белым флагом капитуляции. Это напоминает размахивание кальсонами. Ликуй, феминистка! (Ерофеев, 1999, 81).
Многие привычные грани и нормативные представления действительно размываются. Став доступным взгляду, мужское тело утрачивает свою фаллическую броню и становится уязвимым. Это проявляется и в изобразительном искусстве, и в танце, и в спорте, и в коммерческой рекламе..
Обнаженное или полураздетое мужское тело все чаще и выставляется напоказ, в качестве эротического объекта. Знаменитый плакат Калвина Клайна, выполненный фотографом Брюсом Вебером (1983), представлявший идеально сложенного молодого мужчину в плотно облегающих белых трусах, по мнению американских критиков, был не только самой удачной рекламой мужского белья, но и величайшем изменением телесного облика мужчины со времен Адама: “Адам стал закрывать свои гениталии, а Брюс Вебер выставил их напоказ”; “Бог создал Адама, но только Брюс Вебер дал ему тело” (цит. по Doty, 1996. p. 288).
Рекламные проспекты мужского белья всячески подчеркивают форму ягодиц и размеры гениталий, так что “продается” не столько белье, сколько определенный тип мужского тела – стройного, крепкого, мускулистого и сексуального. Некоторые модные трусы выпускаются только для мужчин с узкой талией.
Ослабевают бытовые запреты на демонстрацию более или менее раздетого мужского тела (короткие рукава, расстегнутые или задранные рубашки, шорты и т.п.) Широко используются фаллические символы. В рекламе Request jeans молодой мужчина лежит на кровати в одном белье, а между ног у него стоит бутылка шампанского. В рекламе сигарет присутствует огурец и т.д. Идеал мужской красоты в кино и на телевидении, особенно в образах таких культовых актеров как Арнольд Шварценеггер, Сильвестр Сталлоне и Клод Вандамм, практически отождествляет маскулинность с мускулистостью.
Любопытный момент “реабилитации” мужского тела – ослабление запретов на изображение волосяного покрова. В эротических изданиях и в рекламных роликах, как и в классической живописи прошлого, мужское тело обычно изображалось гладким и безволосым. Это помогало ему выглядеть одновременно более молодым и менее агрессивным, “животным”. Но многим мужчинам и женщинам волосатое тело кажется более сексуальным. А клиент, как известно, всегда прав. В результате в телерекламе сигарет, а затем и некоторых других товаров, взорам телезрителей предстала волосатая мужская грудь, а потом и ноги.
Это в полной мере проявляется и в России. Один из заголовков в журнале Men’s Health (1999, # 5) – “Тело, которого ты достоин” – прямо перекликается с адресованной женщинам рекламой известной французской парфюмерной фирмы – “Ведь я этого достойна!” “Мужской” мотив достижения при этом органически переплетается с “фемининной”, по старым российским стандартам, заботой о внешности, чтобы производить впечатление как на женщин, так и на потенциальных деловых партнеров. Забавно, что при этом модель и покупатель подчас отождествляются: в одном из номеров Men’s Health молодые российские бизнесмены сами демонстрируют верхнюю одежду с ценниками (до нижнего белья пока не дошло).
Это влияет и на бытовое поведение. Современные мужчины заботятся о своей одежде и телесном облике почти столько же, сколько женщины. Они тратят все больше времени и денег на уход за телом, косметику и т.д. То есть происходит не столько оголение и демонстрация своего “природного” тела, сколько сознательное его конструирование, которое раньше считалось характерным для женщин.В принципе, в этом нет ничего сенсационного. Просто раньше о физических упражнениях и “о красе ногтей” могли заботиться только привилегированные, а сейчас это делают многие.
Самые распространенные мужские операции – пересадка волос (в 1994 г. это сделали 200.000 американцев), изменение формы носа, отсасывание жира (в 1994 г. это сделали около 38 тысяч американцев), подтягивание век и мышц лица, прокалывание ушей, увеличение подбородка, химическое воздействие на кожу. Быстро растет популярность силиконовых имплантаций, изменяющих форму груди (подобно тому, как это давно уже делают женщины) и бедер, а также операций по удлинению и утолщению пениса; в США ежегодно делается свыше 1000 таких операций (Dotson, 1999) Делают их и в Москве. Многие из этих операций дороги, не очень эффективны и небезопасны для здоровья, тем не менее спрос на них растет.
Забота о “правильной” внешности порождает среди мужчин тревоги и нервные расстройства, которые еще недавно считались исключительно женскими. Среди больных нервной анорексией (отсутствие аппетита и нежелание есть, чтобы избежать прибавки в весе), которая раньше была типична для девочек– подростков, теперь десять процентов составляют молодые мужчины; среди гарвардских аспирантов число таких случаев с 1982 по 1992 год удвоилось. Особенно сильны такие тревоги и страхи у геев (по некоторым данным, среди мужчин с “пищевыми” проблемами они составляют до одной трети), а также у моделей и спортсменов (Dotson, 1999). Чтобы быть красивым, мужчине, как и женщине, надо страдать.
Откровенной демонстрацией не столько физических возможностей сколько красоты мужского тела является бодибилдинг (буквально – телостроительство) (Moore, 1997). В традиционном атлетическом теле, как прежде – теле воина или охотника, мускулатура функциональна, ее наращивали для решения какой– то конкретной “действенной” задачи – поднять, пробежать, метнуть, прыгнуть. В бодибилдинге она стала самоцелью: мускулы нужны для того, чтобы их показывать. Бодибилдер “использует свои мускулы не для строительства мостов, а для поднятия бровей. Они одновременно нефункциональны и вместе с тем чрезвычайно функциональны” (Fussell, 1994, p.45 ). Это делает его “ходячим фаллосом”.
Новая эстетика мужского тела тесно связана с гомоэротизмом. В ХХ в. гомоэротический взгляд стал более открытым и явным, подрывая привычный канон мужского тела как имманентно закрытого и невыразительного. Вообще говоря, мужское гомосексуальное сознание и его образный мир сами крайне фаллоцентричны. Культ “размеров”, потенции и прочих мужских атрибутов у геев даже сильнее, чем у гетеросексуалов (см Кон, 1988). Это имеет выходы также в политическую психологию и эстетику. Многие немецкие гомосексуалы увлекались фашистской маскулинной символикой. Теодор Адорно даже считал гомосексуальный садомазохизм и связанный с ним авторитаризм одним из свойств потенциально “фашистской личности”. Гитлеровская униформа повлияла на садомазохистское воображение и образный строй самого популярного геевского эротически– порнографического художника Тома Финляндского ( Тоуко Ласканен, 1921– 1991 ).
Однако для гомосексуала член – свой или чужой – не столько символ власти и могущества (фаллос), сколько средство наслаждения (пенис), причем как в активной, так и в пассивной, рецептивной форме . Как во всех мужских отношениях, здесь присутствует мотив власти одного человека над другим, но эта власть заключается прежде всего в том, чтобы иметь возможность доставить – или не доставить – другому мужчине удовольствие. (Mohr, 1992). Гей – одновременно и носитель пениса, и его реципиент, он хочет не только “брать” как мужчина, но и “отдаваться” как женщина. На мужское тело, свое или чужое, он смотрит одновременно (или попеременно) снаружи и изнутри, сверху и снизу. Геевская голубая мечта – не фаллос, а пенис фаллических размеров.
Анальная интромиссия подчеркивает ценность самораскрытия, самоотдачи, переживается как добровольная передача Другому власти над собой, позволение ему войти в самые интимные, священные, закрытые глубины твоего тела и твоего Я. Но момент рецептивности, пассивности, которая строго табуируется гетеросексуальной маскулинностью, присутствует и в других гомосексуальных техниках, например, фелляции. “Оживляя” фаллос, гомоэротическое воображение создает модель мужского тела как чувствующего и ранимого, причем эти “немужские” переживания оказываются эротически приятными. “Субъектные” и “объектные” свойства взгляда, которые гетеронормативность разводит, при этом как бы сливаются.
Отсюда вытекает ряд психологических и эстетических последствий (Кон, 1999).
1. Мужское тело может быть эротическим объектом, на него можно смотреть и даже разглядывать его, и этот взгляд не унижает ни того, кто смотрит, ни того, кем любуются.
2. Реабилитированный пенис освобождается от тягостной обязанности постоянно притворяться фаллосом.
3. Снятие с мужского тела фаллической брони повышает его чувствительность и облегчает эмоциональное самораскрытие, что очень важно в отношениях как с мужчинами, так и с женщинами. Даже самые традиционные мужские качества, вроде развитой мускулатуры, становятся средствами эмоциональной и сексуальной выразительности.