Что же касается ответа, то он приходит не из религии, не из Писания или священного предания церкви... Ответ дается из дорелигиозной, магической глубины, где инстинкт, художество и опыт жизни скопили не последнюю, а предпоследнюю национально выраженную мудрость".
Мудрость сказки ведает о том таинственном пределе, подойти к которому могут лишь избранные, сумевшие преодолеть бесконечные расстояния и препятствия, но за которым одних человеческих сил отказывается недостаточно. Герою необходима подмога для достижения цели: и вот, чудесная птица Могол поднимает царевича в заоблачную высь, вещий конь несет Ивана в тридесятое царство, серый волк помогает герою проникнуть в сад за молодильными яблоками.
Мы уже отмечали, что и в сказке о Финисте на помощь Марьюшке, "откуда ни возьмись" приходят животные – проводники: кот, собака и серый волк. Каждый является в свой час, чтобы человеческим языком вымолвить слово поддержки и указать дальнейший путь в тот миг, когда становится особенно страшно, а затем вновь оставляет героиню на ее поприще. Кот и собака помогают Марьюшке преодолеть начальные этапы пути, серый волк переносит ее на своей спине, помогая одолеть последний, самый страшный отрезок.
Кот в ряде мифологических традиций выступает как воплощение божественных персонажей высшего уровня. Особенно основательно коты внедрились в мифологию египтян: в гимнах Солнцу это верховное божество воспевалось в образе "Великого Кота", его изображение помещалось над умершим на крышках каменных саркофагов. Коты ассоциировались у египтян и с женской стихией: в виде женщины с кошачьей головой или просто кошки изображалась богиня Бастет (Баст). Материнская функция богини воспевается в бронзовых статуэтках I тыс. н.э., запечатлевших процесс кормления котят.
Древние германцы, как и египтяне, тоже обожествляли кошку. В их мифологии она олицетворяла богиню любви и материнства Фрейю.
С другой стороны, в низшей мифологии кот может выступать как воплощение нечистой силы или помощник, член свиты злого духа. Впрочем, в Китае – наоборот, кошкам приписывается способность рассеивать духов тьмы.
Во всяком случае, в мифологии разных народов относительно мистической кошачьей природы общее одно – представление о сверхъестественных способностях кошек и их связи с "загробным" миром. Не случайно у кельтов, египтян, славян образ кота близок к погребальному символу, он же – помощник при переходе души с того света на этот и наоборот.
В русских колыбельных кот активно призывается к колыбели младенца:
"Приди, котик, ночевать,
Мою деточку качать".
В колыбельных, собственно, отражается представление о коте – проводнике душ: период новорожденности воспринимался как переходный из того мира в этот.
Пес, собака, волк также относятся к древним мифологическим образам, связанным с царством мертвых. В древнегреческой мифологии чудовищный трехглавый пес Кербер (Цербер) охраняет вход в подземное царство. Для того чтобы грозный Цербер пропустил тень умершего в потусторонний мир, покойнику вкладывали в руки медовую коврижку.
Серый волк – одно из наиболее мифологизированных животных у славян. Определяющим в символике Волка является признак "чужой". Так, волк непосредственно соотносится с "чужими" - предками, обитателями мира мертвых. В некоторых заговорах от волка говорится, что он бывает "на том свете", при встрече с волком на помощь призываются умершие.
Интересно, что признак "чужие" может соотносится с каждым из двух родув-участников свадьбы. В причитаниях невеста называет "волками серыми" братьев жениха, а в песнях родня жениха "волчицею" именует невесту. С волком, ищущим себе добычи, символически может соотноситься и сам жених, добывающий себе невесту.
Итак, коту, собаке, волку присущи функции посредников между "этим" и "тем" светом, между людьми и силами иного мира. Однако, для слушателя, незнакомого с мифологическими аспектами образов животных в сказке, чудесные помощники героини воспринимаются по иному. Здесь опять на смену мифологическому в восприятии приходит аллегорическое.
Кот и собака – известны культуре, как образы амбивалентных персонажей. "Злым псом" называют врага и предателя, но о друге говорят: "верный, как пес", "преданный, как собака". Котишка-плутишка известен в русском фольклоре, как любитель тайком посещать хозяйский погребок – "по сметанку, по творог". Но в тоже время распространены совершенно иные мотивы: ученый Кот, Кот – баюн, "кот-воркота", у которого колыбелечка мягка, братик Коток – серый коготок, верный друг, спасающий от хитрой лисы непослушного петушка.
В контексте сказочного повествования, рисующего картину страшного, зловещего, враждебного и чужого леса, кот и собака в сказке о Финисте как раз выступают, как часть своего, домашнего, теплого, родного, близкого человеку мира. Факт же того, что героине служат не только домашние животные, но серый волк, воспринимается как естественная ступенька в проявлении чудесной солидарности живых тварей с человеком, идущим по пути добра и любви. Эта дружественность, рисуемая сказкой – прямая антитеза обычному миру, где даже среди близких царит завить, и разлад, и предательство. Отношение же сказочных животных к человеку и человека к животным отмечаются сопереживанием и сочувствием. Е. Н. Трубецкой высоко оценивает это художественное откровение сказочной мудрости:
"Кровавая битва всех против всех в мире животном – зрелище для нас привычное, повседневно наблюдаемое, и человек обыденный мирится с ним, как с чет-то нормальным и должным. Наоборот, сознание сказочное от него отталкивается и выражает свое возмущение… И человек связывается с тварью прочною связью взаимного сострадания и сорадования…"
Таким образом, и в мифологических, и в художественно-дидактических аспектах сказочный мотив чудесных дарителей и помощников открывает слушателю сокровенное представление о том, что человек не одинок в мире. Он окружен разными силами: одни препятствуют ему, пытаются сбить с верного пути, устрашают и грозятся погубить, другие же протягивают руку помощи, подставляют спину, ограждают и наставляют, донесут, не оставят, домчат каждого, кто устремляет свой путь к иному царству в поисках того, без чего тоскует душа в царстве земном.
Причем, в русских сказках тема добродетельности, как путеводной силы, открывающей возможность контакта с тем светом, приходит на смену теме особого рождения или посвящения. И хотя сказка сохраняет представление о том, что герой "не такой как все", что он знает нечто, неведомое и странное для других, что ему необходимы чудесные помощник при странствиях в ином мире, очевидно, что основной акцент делается на самом герое. Не каждому подается чудесная помощь.
Т. А. Агапкина в исследовании мифопоэтических основ славянского народного календаря констатирует:
"Праведность как необходимое условие для контакта с умершими – мотив весьма популярный в восточнославянских мифологических повествованиях".
В сказке о Финисте особое устроение сердца Марьюшки открывается благодаря приему контраста с сестрами, их чаяниями. В варианте Корольковой это особенно подчеркивается через добродетели трудолюбия и красоту облика:
"…Стала дочка Марьюшка хозяйство вести. Все-то она умеет, все-то у нее ладится. Любил отец Марьюшку. Рад был, что такая умная да работящая дочка растет. Из себя-то Марьюшка красавица писаная. А сестры ее завидущие и жаднющие, из себя-то они некрасивые, а модницы-перемодницы – весь день сидят, да белятся, да румянятся, да в обновки наряжаются, платье им – не платье, сапожки – не сапожки, платок – не платок".
Судя по всему, эта характеристика является не исконной в сказке, более поздним вкраплением (в варианте Афанасьева, кстати, ничего подобного нет; слушатель сам определяет объекты своей симпатии и антипатии); однако, образ героини, переданный сказителем, отражает народное понимание взаимосвязи судьбы героя с этическим началом.
Тот свет открывается тем, что чист сердцем, чей взор не замутнен соблазнами мира сего, устремления которых томятся в тесном круге земных благ.
Забвение невесты. Пробуждающие слезы
Размышляя о том, как встречаются в сказке природа вещественная с нравственной в метафорическом описании красоты или безобразия души, Ф. И. Буслаев отмечает, что для эпического поэта не свойственно анализировать и описывать этическое. Симпатии и антипатии слушателя формируются под влиянием повествования о действиях, поступках героя – они и заставляют догадываться о душевном расположении действующего лица. Буслаев замечает, что эпический сказитель "…не мог предположить в человеческой душе того брожения, которое бывает от столкновения различных ее движений, добрых и злых…, выражающихся той немой душевной борьбой, описанием которой так любят томить читателя новейшие романисты. Чтоб не заглядывать в глубину души, эпический певец иногда охотно прибегает к сокрушительной силе времени, сказывающейся на душе забвением".
Так Ф. И. Буслаев объясняет типичный сказочный мотив забвения женихом своей невесты. При этом ученый обращает внимание на тот примечательный факт, что "…язык сближает забвение со смертью (так, в кельтском языке an Kouin значит и забыть, и умереть)… Это состояние души, которое вдруг умирает для всего, прежде любимого, объясняется сказкой вторжением злой, своекорыстной силы – чародейством и колдовством.
Так и в сказке о Финисте об этой беде предупреждает Марьюшку Баба-Яга:
"Твой ясный сокол за тридевять земель, в тридевятом государстве. Опоила его зельем царица-волшебница и женила на себе…"
В. Я. Пропп приводит толкование другими авторами мотива забвения, впрочем, также связанное с представление о смерти:
"Забытье рассматривается как потеря памяти при вступлении из царства живых в царство мертвых и наоборот". Пропп ищет историческую обусловленность забвения все в том же обряде инициации и последующем сожительстве юношей в "мужском доме" с временной женой: