Похожая, но менее радикальная позиция исходит из того, что сегодня уровень знания вообще не является основанием социального неравенства, а доступность информационных кодов как критерий стратификации в ряде случаев также становится избыточным: достаточно учесть объективную доступность источников информации как таковых. В силу неравномерности их распространения (особенно очевидной в условиях нашей страны) как отдельные социальные группы, так и отдельные индивиды имеют разные информационные возможности.
Ряд возражений классической позиции Д. Белла состоит в том, что процесс коммуникации в мире электронных технологий. Последний с его преобладанием готового программного обеспечения и соответствующим требованием все менее специализированных знаний, возносит на лидирующие социальные позиции определенный тип людей – обладающих разнообразием и гибкостью когнитивных стилей [Turkle, 1997]. В этой связи интересна также точка зрения известного отечественного теоретика постиндустриального общества, согласно которой формирование технократических элит связано не только и не столько с их "близостью к информации", сколько с объективными изменениями социальной коммуникации. Так само возрастание скорости информационных потоков требует большей быстроты принятия решений во всех областях социальной практики, что может быть достигнуто только за счет их меньшей коллегиальности и большей конфиденциальности [Иноземцев, 2001].
Таким образом, изменился и второй параметр оценки информационного социума: не уровень знания, а характер отношения к информации становится основанием нового социального неравенства.
В-третьих, что касается последней, выделяемой классиками, характеристики информационного общества, состоящей в возможности алгоритмизации и программирования социальных процессов, то ее судьба оказалась, пожалуй, наиболее печальной. Ее несоответствие реальности доказывается опять-таки достаточно разнообразно.
Например, отмечается, что становление сетевых форм организации производства и, в особенности, связанное с этим распространение сетевого принципа коммуникации существенно затрудняет любую алгоритмизацию, ибо опирается на идею постоянного "достраивания" и собственно производственного, и коммуникативного процесса [Castells, 1998].
Если же обратиться к практике деятельности виртуальных производственных форм и виртуальных сообществ (как максимально выраженному воплощению идеи сетевых форм организации), то можно увидеть, что перенос значительной части информационных потоков во всемирную Паутину затрудняет контроль над ними со стороны тех или иных социальных институтов. Во многом это связано с известным фактом "размывания" статусных позиций в виртуальных сетевых организациях, с исчезновением привычных "ответственных лиц", на которых можно было бы оказать то или иное социальное давление. Вместо них формируются новые центры влияния, так называемые "информационные брокеры" – люди или группы людей, играющие ключевую роль в организации коммуникации, в основном через распространение ее новых норм и правил [Pickering, King, 1995].
Наконец, заметим, что децентрализация и "умножение" субъекта электронной коммуникации (в силу новых возможностей "коллективного авторства" и "игр с идентичностью") определенно ставит под сомнение возможность какого-либо управления им, и уж тем более "программирования".
Таким образом, кардинально изменился и последний, третий, параметр исходной характеристики информационного общества: на смену идее о грядущей интеллектуальной рациональности человека информационного века пришло утверждение его принципиальной иррациональности, незавершенности, неопределенности и пр. [Белинская, Тихомандрицкая, 2001].
В итоге получается, что от классических концепций информационного общества на сегодняшний день остались фактически лишь два опорных тезиса (значение которых, однако, фундаментально):
любые технологические изменения требуют адекватного ответа со стороны человека и общества (т.е., новая технология всегда провоцирует новое социо-культурное содержание);
неотделимое от современного этапа социального развития накопление объемов информации предъявляет повышенные требования к их смысловой интерпретации субъектом (т.е., новая технология провоцирует новое психологическое содержание).
Именно эти выводы определяют сегодня основные интерпретационные "векторы" прикладных социально-психологических исследований информационных реалий и практико-риентированных работ в этой области.
Возникает, однако, закономерный вопрос: а насколько отмеченные тенденции характерны для нашей страны? Как может быть оценена социальная роль новых информационных технологий в обществе глобальных социальных перемен? Какова специфика "информационных вызовов" в ситуации социального кризиса?
Прежде всего, заметим, что проблема вхождения России в глобальный информационный мир сегодня активно дискутируется. В дискуссии принимают участие представители общественных наук, специалисты в области самих информационных технологий, социальные практики, и все находят в ней "свой сюжет". Но при всем разнообразии позиций принципиально важным является то, что они существуют и существуют достаточно активно. Представляется, что причин тому несколько.
Во-первых, новые информационные технологии – в силу того, что они именно "новые", а потому более "выпуклые" для общественного сознания – довольно часто выступают как "лакмусовая бумажка" при оценке положения России в целом. Соответственно, в зависимости от личной позиции исследователей развитие данных технологий оценивается либо как одно из направлений текущих глобальных трансформаций современной России, либо как залог ее "отставания навсегда" от развитых стран мира.
Во-вторых, внедрение новых информационных технологий (пусть еще очень и очень скромное) в действительность посттоталитарного общества актуализирует внимание к проблеме социального влияния. Соответственно, например, Интернет-среда оценивается либо как пространство свободы личности, либо как ресурс практически неограниченного контроля за человеком со стороны государства.
В-третьих, - и это представляется нам наиболее важным, - в условиях радикальных социальных изменений новые информационные технологии как нигде более обостряют целый ряд объективных противоречий. Так, в России сегодня повсеместное разрушение производства высокотехнологической продукции сосуществует с наличием весьма динамичного рынка ее потребления; быстрыми темпами увеличивается разрыв между небольшой, но быстрорастущей группой пользователей электронных коммуникаций и огромным количеством людей, не имеющим к ним доступа; растут социо-культурные противоречия между образованной, англоговорящей, космополитически настроенной частью общества и остальным населением. Соответственно, в общественном сознании факт достаточно динамического развития новых информационных технологий может быть оценен как еще один фактор социальной дестабилизации.
Но, так или иначе, реалии информационного века все более становятся социальной реальностью современной России, определяя и новые направления прикладных социально-психологических исследований. Поскольку влияние современных информационных технологий на социальные процессы и человека связывается скорее с заметными изменениями характера коммуникации, нежели с информацией как таковой, в центре таких исследований оказываются, как минимум, два вопроса:
1) Каковы специфические особенности этой коммуникации?
2) Влияют ли данные особенности (и если влияют, то как именно) на субъекта коммуникации?
Наше изложение будет ограничено анализом лишь такой коммуникативной реалии информационного мира как Интернет-коммуникация, что вызвано рядом соображений.
Прежде всего, динамика распространения Интернет-коммуникации и, соответственно, повышения ее "удельного веса" в процессах коммуникации в целом не имеет аналогов.. Большинство репрезентативных опросов пользователей компьютерных сетей проводится сегодня американскими исследовательскими организациями. Согласно их данным, во всем мире число пользователей Интернета возрастет с 142 млн. чел. в 1998 году до 502 млн. к 2003 году, причем усилятся тенденции так называемого "digital divide" – раскола населения по уровню включенности в телекоммуникации в зависимости от уровня образования, дохода, возраста, места жительства и этнического происхождения [Гуманитарные исследования в Интернете, 2000].
Что касается развития русскоязычного сектора Интернета, то, при всей скромности абсолютного числа его пользователей (3-3,5 млн. чел. к 2003 году), по ряду независимых оценок темпы его динамики в целом соотносимы с мировыми. Так, по данным РОЦИТ и Monitoring.ru, рост информационных ресурсов Рунета составляет 200% в год; объем предоставляемых Интернет-услуг со стороны российских провайдеров равен 150 млн. долл. в год; "емкость" Рунета в глобальной Паутине соизмерима со среднемировыми значениями; справочный аппарат Рунета по ряду параметров обгоняет западные аналоги – во многом это связано с максимальной востребованностью в нем инфоресурсов, посвященных науке и образованию.
Таким образом, Интернет-коммуникация является наиболее "выпуклым" объектом анализа среди новых информационных технологий, – прежде всего в силу своего глобального характера и темпов развития.
Предпочтение для анализа именно исследований Интернета вызвано также и тем, что он максимально воплощает в себе ведущую особенность современных информационных технологий, а именно их интерактивный характер. Значимое влияние информационной компоненты на социум и на человека стало возможным лишь с момента их качественного изменения, а именно появления для пользователей информации возможности активно участвовать в них. В силу этого информация как ценность общества нового типа определена не только и не столько своей массовостью или общедоступностью, экономическим или политическим потенциалом, сколько возможностью персонализации, задавая для ее обладателя новые грани самоидентификации. И наиболее полно эта возможность представлена в компьютерно-опосредованной коммуникации посредством сети Интернет.